— Что же это? — ахнула пораженная Элэйс. — Их священники взывают к Богу, убивая нас!

В предместье уже начались пожары. Дым тянулся вверх, во все стороны разбегались от огня люди и скот.

Крюки кошек вцеплялись в парапет. Обороняющие не успевали перерубать штурмовые веревки. К стенам тащили десятки штурмовых лестниц. Солдаты на стенах отпихивали их ногами, поджигали — и опять не успевали. Под стеной муравьями в разворошенном муравейнике кишели французские пехотинцы. Казалось, из каждого убитого вырастают двое живых.

По обе стороны вала валялись тела убитых и раненых, набросанные друг на друга, как поленья. С каждым часом груда тел росла все выше.

Крестоносцы выкатили на позицию катапульту и начали обстрел. Удары до основания сотрясали Сен-Венсен, сверху сыпался непрестанный жестокий град стрел и снарядов.

И стена не выдержала.

— Прорвались! — вскрикнула Элэйс. — Пробили оборону!

Виконт Тренкавель со своими людьми были готовы их встретить. Сверкнули мечи и топоры, колонна рыцарей обрушилась на французов. Тяжелые копыта боевых коней втаптывали людей в землю, стальные подковы раскалывали черепа и дробили кости, увязая в месиве размолотой плоти и крови. Бой распространялся по предместью, захватывая улицу за улицей, и неуклонно приближался к стенам города. Элэйс видела перепуганных беженцев, потоком устремляющихся в ворота де Родец в поисках спасения. Старики, больные, женщины, дети… Все здоровые мужчины были вооружены и сражались бок о бок с солдатами гарнизона. Впрочем, большинство гибло сразу: дубинка — не оружие против меча крестоносца.

Обороняющиеся бились отважно, но враг вдесятеро превосходил их числом. Крестоносцы наступали подобно морскому приливу, размывающему берега. Они проламывали стену, сносили целые участки укреплений.

Тренкавель отчаянно пытался сохранить подходы к реке, но надежды на победу уже не оставалось. Он приказал трубить отступление.

Под торжествующие вопли французов выжившие бойцы втягивались в ворота де Родец. Поредевший отряд виконта направился в Шато Комталь. Взглянув на картину смерти и опустошения, оставленную боем, Элэйс ужаснулась. Ей не раз приходилось видеть смерть, но не в таких количествах. Зрелище этой бойни, этой бессмысленной растраты жизней, отравляло ей кровь. Ложь! Теперь она поняла, как лживы были chansons a gestes, [101]которыми она заслушивалась в детстве. В войне нет благородства. Только смерть.

Она спустилась с башни и замешалась в толпу женщин, ожидавших возвращения воинов. Элэйс молила бога, чтобы среди них был и Гильом.

«Пусть он спасется!»

Наконец подковы загремели по мосту. Элэйс сразу увидела мужа, и сердце у нее радостно подпрыгнуло. Лицо и доспехи его были заляпаны кровью, потемнели от золы, в глазах еще дотлевала ярость битвы, но Гильом был невредим.

— Твой муж сражался доблестно, дама Элэйс, — обратился к ней виконт. — Он сразил множество и многим спас жизнь. Мы в долгу перед его искусством и отвагой.

Элэйс вспыхнула.

— Скажи мне, где твой отец?

Элэйс указала в северо-западный угол двора.

— Мы следили за битвой с башни, мессире.

Гильом спешился и отдал поводья своему конюшему.

Элэйс застенчиво приблизилась к нему.

— Мессире?

Он взял ее холодную бледную руку, поднес к губам.

— Тьерри сбили, — сказал он бесцветным голосом. — Сейчас его принесут. Тяжело ранен.

— Мессире, я сожалею…

— Мы были как братья, — продолжал он. — И Альзо тоже. Он всего на месяц старше меня. Мы всегда друг за друга заступались. Вместе зарабатывали на меч и кольчугу. И в рыцари его посвятили в ту же Пасху, что меня.

— Я знаю, — мягко сказала она, притянув к себе его голову. — Идем, я помогу тебе разоблачиться, а потом постараюсь помочь Тьерри.

Она видела, что глаза у него блестят от слез, и заторопилась, чтобы он не подумал, что она заметила.

— Идем, Гильом. Отведи меня к нему.

Тьерри вместе с другими тяжелоранеными отнесли в Большой зал. Искалеченные и умирающие люди лежали вдоль стены в три ряда. Женщины хлопотали над ними, пытаясь облегчить их страдания. С заплетенными в косы волосами Элэйс выглядела совсем девочкой.

Час за часом воздух в помещении делался все тяжелее, мухи все назойливее. Женщины редко переговаривались и трудились с упорной решимостью, зная, что, если штурм возобновится, станет еще тяжелей. Священники переходили от одного раненого к другому, выслушивая исповеди и совершая последние обряды. Двое Совершенных, укрывшись под такими же темными одеяниями, произносили последнее утешение раненым катарам.

Тьерри был в тяжелом положении. Он получил несколько ударов. Сломанная лодыжка, копейная рана в бедро, раздробленная кость… Элэйс понимала, что он потерял слишком много крови, но ради Гильома пыталась что-то сделать. Разогрела воск и, смешав с настоем листьев и корневищ костевяза, наложила остывший компресс на рану.

Оставив с Тьерри Гильома, Элэйс перешла к другим, у кого еще была надежда выжить. Она размешала в отваре лопуха толченый дягиль и, заручившись помощью одного из поварят, разносила лекарство в чашках, вливая из ложечки в рот каждому, кто еще мог глотать. Раны затянутся, если избежать заражения и не дать ему проникнуть в кровь.

Если удавалось улучить свободную минуту, Элэйс возвращалась к Тьерри, меняла повязки, хотя и видела, что надежды нет. Он был без сознания, и кожа у него приняла смертный голубовато-белый оттенок. Элэйс тронула Гильома за плечо.

— Прости, — сказала она. — Ему уже недолго осталось.

Гильом только кивнул.

Элэйс отошла в дальний конец зала. Молодой шевалье, немногим старше ее, вскрикнул, когда она проходила мимо. Элэйс остановилась, склонилась над ним. Его детское лицо сморщилось, выражая боль и недоумение, в карих глазах застыл мучительный страх.

— Тише-тише, — пробормотала она. — С тобой никого нет?

Он чуть мотнул головой. Элэйс погладила ему лоб ладонью и приподняла кусок ткани, прикрывающий щитовую руку. И тут же отпустила. У мальчика было размозжено плечо. Сквозь кожу торчали осколки костей — как камни в мутном потоке. И в боку зияла дыра. Кровь стекала из раны и лужей собиралась под ним.

Правая рука у него так и закостенела на рукояти меча. Элэйс хотела высвободить ее, но пальцы не разгибались. Тогда она оторвала от юбки кусок подола и заткнула кровоточащую дыру тряпичным комом. Достала из мешочка на поясе пузырек с валерианой и влила ему в губы двойную дозу, чтобы облегчить смертную муку. Больше здесь ничего нельзя было сделать.

Смерть не была милостивой и не торопилась с приходом. Постепенно всхлипы у него в груди становились громче, дыхание все тяжелее. Когда у мальчика потемнело в глазах, он не выдержал ужаса и заплакал вслух. Элэйс сидела над ним, напевала что-то на ухо, гладила ему лоб, пока душа не покинула тело.

— Прими Господь твою душу, — прошептала она, закрывая ему глаза.

Потом прикрыла лицо и перешла к другим. Элэйс трудилась весь день: разносила лекарства, меняла повязки. Глаза болели, руки покраснели от чужой крови. В конце дня потоки закатного света протекли в высокие окна Большого зала. Умерших унесли. Живые были устроены удобно, насколько позволяли их раны.

Изнемогающую Элэйс поддерживала только мысль, что ее ждет еще одна ночь в объятиях Гильома. У нее ныли кости, отказывалась разгибаться спина, но все это уже не имело значения.

Воспользовавшись царившей во всем замке суматохой, Ориана незаметно ускользнула к себе, чтобы встретиться со своим агентом.

— Давно пора! — буркнула она, наконец дождавшись его. — Рассказывай, что узнал.

— Еврей умер, ничего так и не сказав, но мой господин уверен, что книгу он передал вашему отцу.

Ориана скрыла улыбку и промолчала. Она никому не говорила о том, что нашла за швом плаща Элэйс.

— А что с Эсклармондой из Сервиана?