— Узбек? — спросил его на блокпосту какой-то паренек в халате, трениках и с автоматом. Зрелище было бы комичным, если бы не совершенно мертвые, равнодушные глаза. И в них Валерка прочитал свой приговор.

Его вытащили из автобуса, и паренек, жующий насвай, деловито передернул затвором и прицелился. Валерка видел побелевшие лица людей, прилипших к окнам. Они молчали, и никто не подал голос в его защиту. Валерка пришел в себя.

— Вы ч-чего, пацаны? — еле-еле выговорил он.- Не узбек я, кореец, в поселке живу. Старшего позовите! Меня тут все знают. Я из армии пришел…

— Улица какая? — подозрительно спросил старший, который вертел в руках Валеркины документы. Он стоял невдалеке и подошел на шум, с сожалением затоптав сигарету.

— Ча-чапаева! — судорожно сглотнул слюну парень. Он уже знал, что таджики, а особенно бадахшанцы, узбеков убивали на месте.

— Тен, — задумчиво протянул командир «юрчиков», которые держали эту часть района. — Да, кореец. Наташа мать твоя? Которая депутатом была?

— Да! — с готовностью закивал Валерка. — Да!

— Какой же он узбек? — укоризненно посмотрел старший на паренька в трениках.

— Проезжай, — ему отдали документы и отвернулись равнодушно, словно и не было сейчас ничего.

Дома Валерка оказался через пятнадцать минут, но радостной встречи не получилось. Там был только младший брат Толик, которому стукнуло четырнадцать, и он почти не отреагировал на его появление. Брат сидел в углу, уставившись в одну точку.

Валерка огляделся по сторонам. Хрущевская двухэтажка с крошечными комнатками и не менее крошечной кухней. Тут они и жили вчетвером. Мама трудилась на телефонной станции, а отец — в военной части. Жили как все. Полированная стенка с неизменным хрусталем за стеклянными дверцами, продавленный диван и кресло перед телевизором Рубин, предметом гордости всей семьи лет десять тому назад.

— А мать с отцом где? — спросил Валерка.

— У бабки, — ответил брат. — Она совсем плохая.

— А ты чего такой сидишь?

— Рыбу сегодня хотел половить, — неохотно ответил Толик и вдруг заревел в голос, что в исполнении такого крупного не годам парня выглядело очень странно. Но вот Валерке ни разу не смешно было, и он просто ждал. Только на кухню сходил и налил брату воды из-под крана, которую тот и выпил, постукивая зубами по краю кружки.

— Я в реку зашел по колено, удочку забросил, — вымолвил, наконец, Толик. — А тут по ногам что-то ударило. Я посмотрел, а это труп. Без головы труп! — он заорал. — Ему эти твари голову отрезали! Я из воды выскочил, а мимо меня еще человек двадцать проплыло! С одного кожу содрали! Это бадахшанцы! Наши юрчики просто расстреливают!

— Ладно, ладно! Не реви, — Валерка прижал к себе брата. — Мы выберемся отсюда. Вот только с родителями поговорю…

Прошел месяц. Бабулю, которая дождалась внука из армии, схоронили, и вопрос, как выбираться отсюда, встал перед семьей Тен в полный рост. Таджикистан — это как бы не совсем чистое поле. Тут горы, и с дорогами плохо. Их мало, они узкие, и один БТР мог заблокировать целую область. И ездят сейчас по ним либо полные отморозки, либо отморозки с оружием. А еще к набитому мирняком городку подходили «вовчики», и это могло закончиться только резней. Ваххабиты одинаково охотно убивали и узбеков, и северных таджиков, которых почему-то не считали своими, и русских тоже, если те попадались под горячую руку.

Валерка стоял на блокпосту с автоматом, родители ушли в часть, а Толик остался дома. Тут выдали автоматы всем, кто умел стрелять, и с каждым днем становилось все хуже и хуже. В поселке творился настоящий хаос. Тысячи людей прибежали сюда, чтобы укрыться за БТРами полка 201 дивизии. Но только «юрчики», собравшиеся из бывших таджикских силовиков и их родственников, были порой не лучше полудиких памирцев, а в целом мотострелковом полку, стоявшем здесь, служило меньше двухсот человек.

Хлипкая дверь, обитая дерматином, задрожала от ударов. Толик глубоко вздохнул и вытащил на свет божий гранату РГД-5, что принес ему брат. Кто пришел неизвестно, а попасть в плен к «вовчикам» — последнее дело. Только вчера перед воротами военной части бросили тело девочки-осетинки. Ее изнасиловали, проткнули шомполом, а потом сожгли. В поселок мог заехать грузовик, набитый частями тел, и вывалить это все прямо на улице. В общем, сдаваться Толик не собирался. Он надел легкую куртку, рванул чеку, сжал скобу и сунул руку в карман.

— Ты один? — таджик-кулябец, который зашел в квартиру, подозрительно огляделся. — Взрослые где?

— Нет никого, — едва смог сказать Толик.

Гость прошел по всей их сорокаметровой двушке, заглянул на кухню, в шкафы, отломил кусок лепешки, лежавшей на столе, и начал ее меланхолично жевать. Покурил уже, — механически отметил Толик. — Или еще закинулся чем. Глаза в пучок.

— А! Соврал! — закричал вдруг таджик, судорожно дергая ручку туалета. — Кто тут?

— Да нет там никого! Нет! Нет! Погоди, я открою сейчас! — закричал Толик, который перепугался до ужаса, потому что гость уже передернул затвор и собрался изрешетить дверь.

— Вот! Просто ручку повернуть надо! — пояснил Толик, и вскоре кулябец ушел, не сказав ни слова. Он вырос в горном кишлаке. Там таких ручек отродясь не было.

— Толян! — услышал он крик брата, который с шумом ввалился в квартиру. — Ты как? Мне пацаны сказали, что «юрчики» по подъездам пошли! Я на БТРе подъехал, а тут никого. Думал, пострелять придется.

— Нормально я, — хмуро ответил Толик. — Я бы не дался. Вот! — и он показал гранату.

— Молодец, — улыбнулся Валерка и потрепал его по голове. — Герой мамкин. А кольцо куда дел?

— Не знаю, — пожал плечами младший брат. — Улетело куда-то.

— Ладно, давай ее сюда, только аккуратно, — сказал Валерка.

— Не могу, — удивился Толик. — Пальцы не разгибаются.

— Вот горе! — покачал головой Валера и начал отгибать их по одному. Получилось не сразу, пальцы словно прикипели к железной рубашке гранаты, но уже через пару минут Толик разминал кисть, намертво сведенную судорогой.

— Ну, короче, Димон, вот так мы тут и живем, — разлил по стаканам спирт Валерка. — «Юрчики» в марте друг друга перестреляли, а потом как-то полегче стало. Сейчас шайтанов загнали в горы. Их там правительственные войска целыми кишлаками режут. В общем, надо выбираться отсюда. Делать здесь нечего. Есть мысли?

— В Москву поедем, брат, — ответил Китаец, который пробрался сюда с оказией.

Всю глупость своего поступка он понял уже здесь, когда увидел овраги, забитые гниющими телами и разрушенное… Он увидел разрушенное все. Тут, в цветущем оазисе, словно остановилась жизнь. Даже на полях никто не работал. И это в Таджикистане, где непрерывно что-то созревало и убиралось. Щедрая земля, дававшая по два урожая в год, стояла пустой.

— У нас денег ни копейки, — грустно хмыкнул Валерка. — Мы тут одной рыбалкой спасаемся. Хотя Толик, с того случая, близко к реке не подходит…

— Деньги — херня, брат, — усмехнулся Китаец. — Собирайте вещи и погнали отсюда. Сначала в Ташкент, а потом в Москву. Я все устрою.

— Тебе же сказали, балбес, чтобы в Таджикистан ни ногой! — прорычал я, разглядывая руку Димаса. — Ты с головой дружишь вообще? Там же полная жопа сейчас! Сгинул бы и все.

— Жопа, Серый, это какое-то неправильное слово, — невесело усмехнулся Китаец. — Там сейчас не жопа, там сущий ад творится. А у меня там близкие жили. Тетя Наташа, дядя Петя и два брата двоюродных — Валерка и Толик. Не оставлять же их там! Мы, русские, своих не бросаем.

— Вот ты придурок все-таки, — сквозь зубы выдохнул я. — Ладно, потом расскажешь.

Я повернулся к двоим парням, слегка похожим на Китайца. Но именно что слегка. Димон у нас щеголь и любимец девчонок, эти же, несмотря на сходство, потерялись бы даже на колхозной дискотеке. Валерка, старший, был худым и резким, с лицом, испещренным оспинами. Он и секунды не стоял на месте, все крутился по сторонам, обозревая окрестности, словно выискивая цель. Младший, напротив, оказался молчалив и спокоен. Только в глазах его поселилась какая-то неизбывная тоска и глубоко спрятанный страх. Надо думать, в четырнадцать лет пережить такое.