'…Утром ты встанешь у окна:

Может, сошла ты с ума?..'

Хорошо все-таки иметь одновременно и деньги, и чувство юмора. Повезло мне.

Да, не зря эту Думу называли самой веселой. А еще она была самой молодой. Патриарху отечественной политики, старейшему из депутатов, было всего шестьдесят восемь. Гергий Лукава, который открывал первое заседание, имел степень доктора наук, как и многие здесь. Да, эта Дума была еще и самой умной из всех. Тут каждый десятый или профессор, или академик. Ну, или бандит, как я, или проходимец, как Мавроди, который придет позже, на место убитого депутата-коммерсанта Айдзердиса.

Сборище очень разных и зачастую совершенно случайных людей могло породить на первых порах только скандалы и склоки. И оно их породило. Откровенные горлопаны и клоуны, прорвавшиеся на Олимп власти, изо всех сил создавали шумиху вокруг своего имени, пытаясь потом монетизировать узнаваемость собственной морды. Получалось далеко не у всех. Гениев пиара, подобных Жириновскому, в Думе не наблюдалось и близко. По сравнению с ним все они казались мелкими и убогими полудурками. Хотя, возможно, дело было в том, что Владимир Вольфович лишь исполнял на публику, а они нет. Именно поэтому вся эта свора бросалась на трибуну, когда он что-то вещал с нее. И тогда я и еще пара депутатов-спортсменов, которых взяли в Думу именно для этой цели, заслоняли телами Вождя, пока он не договорит. Мутная волна из коммунистов и демократов, в лютой зависти к чужому успеху объединившихся против победителя, накатывала и отходила, зализывая раны. Мы их не били — с балконов нас снимали камеры телевизионщиков, но когда никто не видел, могли ткнуть чувствительно в пропитую комсомольскую печень, и этого хватало, чтобы малость умерить политический пыл. А иногда у трибуны сталкивались непримиримые оппоненты — Николай Лысенко и священник Глеб Якунин. Тогда с одной стороны шли увещевания, а с другой — неизменные попытки сорвать крест с груди. В общем, я там душой отдыхал, расценивая происходящее как бесконечное цирковое представление, которое лишь иногда прерывал унылый бубнеж какого-нибудь по-настоящему умного душнилы. Впрочем, весело было не всегда. Случались и дерьмовые деньки. Как этот вот…

— Сергей Дмитриевич, вас!

Руля, носитель моей неподъемной мобилы, прошел через толпу испуганно шарахавшихся депутатов, как линкор сквозь стайку рыбацких лодок. Тут почти все едва доставали ему до плеча, а лицо ожившего покойника и шрам, пересекающий висок, лишь придавали ему дополнительное очарование. Сукой буду, я его в кино пристрою! Он у меня еще Голливуд покорит. Такая фактура напрасно пропадает!

— Кто? — недовольно спросил я, потому что никаких срочных дел не намечалось.

— Елена Геннадьевна, — ответил Руля, и я выхватил у него трубку.

— Сережа! — в ее голосе чувствовался испуг. — Я в магазине. Тут какие-то люди! Они про крышу говорят. Мне страшно…

— Десять минут! — рыкнул я в трубку. — Ничего не делай, ничего не говори. Просто дождись меня!

— В Столешников! — скомандовал я и почти что побежал к лифту, закипая, как электрический чайник.

До места ехать минут двадцать, но Колян врубил мигалку и погнал со всей дури, распугивая машины, который испуганно прыскали в стороны от несущегося на всех парах огромного Мерса. Показался Ленкин магазин. Он еще не открылся, потому что турки заканчивают ремонт, и сюда только-только завозят товар. А вот и гости. Джип Гранд Чероки с покоцанным бампером наехал на бордюр, а за его рулем скучал незнакомый паренек не самого интеллигентного вида.

— Стволы приготовить! — сказал я Руле и Коляну. — Без команды не гасить. Только в крайнем случае!

— Ты, чертила! — постучал я пистолетом в окно. — Вылезай, с нами пойдешь. Дернешься, завалю на месте.

— Вы кто такие, парни? — напрягся водитель.

— Я Хлыст, а это близкие мои.

— Бля… — расстроился тот. — Во попали, в натуре! Ну пошли, я дергаться не буду, братан. Я за вас слышал. Говорил я ему, что надо точку сначала пробить насчет крыши…

Кому «ему», я слушать не стал и ворвался в Ленкин кабинет, вместо здрасьте выбив зубы рукоятью пистолета первому, кого увидел. Тут их было трое. Двоих приняли Руля и Колян, поставив их на колени, а третьего я выдернул из кресла, где он вальяжно курил, ожидая некоего Сережу.

— Ты! — у сел ему на грудь и начал молотить по лицу. — Сука! Как! Ты! Посмел! Ты! Кто! Такой! Это! Мой! Магазин! Это! Моя! Женщина! Если! Ты! Ее! Хоть! Пальцем! Тронул! Я! Тебя! В бетон!

Поскольку каждое слово сопровождалось ударом в грызло, то последнюю фразу коллега по нелегкому ремеслу уже не услышал и отрубился. Двое других стояли на коленях, с ужасом глядя на своего старшего. Тот, которого я ударил рукоятью, лишь глотал набегающую слюну с кровью и тоскливо разглядывал собственные зубы, раскатившиеся по полу прихотливой россыпью.

— Вы кто такие? — спросил я.

— Мосфильмовские, — хмуро ответил тот, у кого речевой аппарат был пока еще не поврежден.

— А это кто? — ткнул я в бездыханное тело. Пригляделся. А знакомая заточка! — Артист, что ли?

— Он, — кивнул парень.

— Ленок! — я повернулся к своей светлой половине, которая была бледна, но удивительно спокойна. Лишь уставилась расширившимися зрачками на разметавшееся по полу тело.

— Что? — она с трудом перевела глаза на меня.

— Ты фильмы «Кортик» и «Бронзовая Птица» смотрела?

— Да, — она непонимающе уставилась на меня. — Раз десять, наверное.

— Пионер Миша Поляков, собственной персоной, — картинно взмахнул я рукой, показывая на мычащую отбивную у своих ног. — Он же Сергей Шевкуненко, исполнитель главной роли. Слышал про него от воров. Он пошел по кривой дорожке и теперь носит погоняло Артист. Работает… Не помню я, где он свои ларьки стрижет. Мелкий жулик, в общем. Эй! Животное! — я встряхнул его, подняв за грудки. — Тебе кто разрешал из своей жопы вылезти? Ты с какого перепуга в центр поперся? Тебе жить надоело?

— Думал, раз новый магазин, то ничей еще, — просипел тот. — Хотел крышу повесить. Прости, Хлыст, я не знал, что это твой магазин! Эта метелка меня в блуд ввела. Сережа и Сережа какой-то! Сказала бы сразу, что это ты, и я бы ушел. Мне проблемы не нужны.

— Ну, раз она твое кино смотрела, то живи, — я пнул Артиста напоследок. — Если услышу, что ваши рожи рядом с моими точками проявились, даже пожалеть не успеете. Проваливайте отсюда, ушлепки. Везите этого в травматологию. Ну а потом в стоматологию.

Двое подручных Артиста подняли шефа, закинули его руки на себя. Бля… теперь отмывать кабинет от крови.

— И это, Артист!

Троица испуганно обернулась.

— Уходи из бандитов. Не твое это. Сгинешь ни за что.

Они вышли из кабинета, провожаемые стволами Рули и Коляна, а я расстроенно оглядел себя в зеркале. Белоснежная рубашка вся в красных пятнах. Да и костюм, наверное, тоже… Правда, он темный, не так заметно. Ленка подошла сзади, обняла и прижалась щекой к спине.

— Прости, я так испугалась. Тебе очень больно? У тебя руки в крови.

— Вот черт, — расстроился я, разглядывая разбитые кулаки. — А у меня вечером встреча с министром иностранных дел. Вот как я пойду в таком виде?

— Я сейчас принесу, — встрепенулась Ленка. — И рубашка есть на тебя, и костюм. Поедешь в новом. А это мы приведем в порядок.

— Пластырь есть? — спросил я.

— Найдем, — кивнула Ленка и убежала, оставив меня в каком-то раздрае. Вот не видел ее, и не так тяжело было. А сейчас…

— Как Маша? — как можно нейтральней спросил я, когда она промыла мне руки перекисью и залепила костяшки бактерицидным пластырем.

— Скучает по папе, — точно таким же тоном ответила мне Ленка. — Спрашивает, почему он не приходит. Может, папа ее не любит?

Ну раз шутит, значит, не все так плохо.

— А ты моей дочери не рассказала, что выгнала папу из дома? — спросил я.

— Я его давно простила, — ответила Лена, — хотя он даже не извинился.