Я даже поперхнулся кофе от неожиданности. Еще бы я не знал. Улица, которая совсем скоро войдет в тройку самых дорогих в мире по стоимости аренды. Золотая, как ее там⁈ Я задумался вспоминая. А точно! Миля! Или это не там? Не помню.

— Забирай, — просипел я. — Прямо отсюда поезжай и забери. Не торгуйся особо. Просто сделай так, чтобы магазин стал нашим. Третьяковский проезд пробей еще.

— Хм… — с сомнением посмотрел на меня Штырь. — Как скажешь, братан. По домам я тоже пошуршу. В центре полно старья всякого. Если надо, можем даже сжечь.

Устраивать пожар в городе? А за такое от Лужка не прилетит? Все одно станет известно, кто строится на пожарище. Но если аккуратно, с гарантией… Я крепко задумался.

— Ну, тоже неплохой вариант… Представляешь статью в Московском комсомольце! Алкаш заснул в постели, непотушенный бычок упал на матрас, и теперь несчастные семьи стоят на морозе с котомкой в руках и готовятся к голодной смерти. На помощь погорельцам пришел Чип и Дейл, то есть депутат от ЛДПР Сергей Хлытов, и всех спас. В смысле, переселил из коммуналок в благоустроенное жилье. В Капотню. Или в Бутово. Или еще в какую-нибудь жопу.

— Мы такое только один раз проделать сможем, — тут же сообразил Штырь. — А то мусора заинтересуются, что очень уж часто алкаши в постели курить начали, а доблестный уголовник Хлыст всех спасает и строит на этом месте элитный дом. Тут, Серый, даже дебил догадается.

— Ну а тебе что говорили? — проникновенно произнес я и постучал ему пальцем по лбу. — Смекалку надо проявить! Смекалку! Тоньше надо работать. Привыкли, понимаешь, только стрелять и жечь! В одном месте пожар, в другом стена обвалилась или трещину дала… Коммунальная авария — дом под снос. Сечешь?

Вообще, нужно бы конечно, наладить контакты в мэрии и забирать под застройку мелкие московские заводики, построенные в прошлом веке. Их тут просто как вшей на бродячей собаке. Вятская улица, Савинская набережная… Дождусь, пока получу корочку депутата. Так солидней, да и меньше бабок возьмут.

— Ну ты, Хлыст, и мозг! — Штырь покачал головой. — Уважаю!

Лена за эти дни устала безумно. Сначала роды, потом почти сразу же Машу принесли к ней и оставили в палате. Странно, в России детей уносят на ночь, как она слышала. А тут вот так, хоть и дорогая клиника. Крошечный ребенок рядом — это как раз то что нужно, когда ты только родила. Тебе ведь не надо отдыхать, а он орет и орет…

А потом был многочасовой перелет, где Маша продолжала кричать как резаная, измучив ее вконец. Вот так и получилось, что она не спит ночами, она круглые сутки с ребенком, а он… а он не соизволил встретить ее в аэропорту. Водителя только прислал. Лена тогда даже расплакалась от обиды. Всех жен мужья из роддома с цветами встречают, а она… А она и не жена даже. Так, залетела от бандита по глупости. Вот так на эмоциях, она собрала в чемоданы вещи Сережи и выставила за дверь. Пусть знает!

А сегодня она в первый раз пойдет с дочерью гулять. Она и коляску в Америке купила. Раскладную, со съемной люлькой и надувными колесами. Тут таких ни у кого нет. Лена подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Побледнела, осунулась, и даже круги под глазами появились. Да уж, красотка! Видел бы ее сейчас Сережа!

— Ой! — разозлилась сама на себя девушка. — Да пошел он! Пойдем, Машунь, погуляем! Мы с тобой нашему папе не нужны.

Она спустилась на лифте вниз, не с первого раза догадавшись, что коляску надо поставить наискосок, а потом успеть втиснуться внутрь, пока дверь не закрылась. А вот у подъезда ее ждал сюрприз. Мерседес Сережи и водитель Николай, который приветливо улыбнулся.

— Добрый день, Елена Геннадьевна!

— Привет, Коль, — кивнул она и вознамерилась поехать дальше.

— Вам со мной, — извиняющимся тоном произнес Коля. — И Мария Сергеевна тоже поедет.

— А если я не хочу? — упрямо закусила она губу.

— Ну зачем вы все усложняете? — грустно посмотрел он на нее, и Лене вдруг стало не по себе. Кто-то другой прятался за личиной услужливого и всегда почтительного парня. И она, сама не ожидая от себя подобной слабости, произнесла:

— Коляска складывается. Я покажу как.

Помещение на первом этаже дома в Столешниковом переулке было роскошным, хотя и воняло здесь затхлой плесенью старой бумаги и гнилыми трубами. Я уже видел, как тут все будет, мысленно сделав ремонт и расставив стеллажи и вешалки. Золотое дно! Какие тут могут быть книги! Я ведь уже застал в прошлой жизни, как книги почти умерли как явление природы и плавно переехали на ПМЖ в планшеты. Корешок к корешку!

— Сережа! — услышал я Ленкин голос. Резко обернулся.

А ведь она устала, — подумал я. — Не красят материнские заботы, кто бы и что ни говорил. Колян придержал дверь, а Лена зашла внутрь, толкая перед собой коляску с дочерью. С моей дочерью! С первым родным человеком за целую бездну лет!

— Что ты хотел? — нахмурившись, спросила она.

— Я не умею извиняться, Лен, — ответил я. — Да и не хочу. У меня были важные дела, и я был далеко. Так случается, и тебе придется привыкнуть к этому. Я не всегда принадлежу сам себе. И уж тем более я не могу принадлежать тебе.

— Тогда зачем меня сюда привезли? — непонимающе взглянула она на меня.

— Ты родила мне дочь, — посмотрел я на нее. — Быть нам вместе или не быть, решать тебе, но о своем ребенке я позабочусь. Это помещение твое. Заедешь потом подписать бумаги. Хочешь, сдай в аренду, его с руками оторвут за конские деньги. А хочешь — открой тут магазин дорогих шмоток. Поверь, ты станешь богаче меня. Пятьсот квадратов, есть подвал под склад, дебаркадер, две телефонные линии.

— Но я не могу… — растерялась она. — Это же дорого…

— Тебя никто не спрашивает, Лен, — устало ответил я. — Тебя просто ставят в известность. Я не знаю, что со мной случится завтра. И я даже на том свете должен быть уверен, что мой ребенок ни в чем не нуждается. И что ни в чем не нуждается его мать.

— Шеф! — ко мне подошел Руля и протянул телефон. — Секретарь Владимира Вольфовича. Просит подъехать в здание Госплана на Охотном ряду на встречу с шефом.

— Россия, одумайся! Ты одурела! — вещал по телевизору какой-то дядечка с очумевшим от результатов выборов лицом.

Откровенно говоря, основания для этого у него имелись. Все охренели от таких результатов, не только он. Даже сам Жириновский испугался поначалу собственного успеха. Впрочем, Вольфович быстро пришел в себя и упорно делал вид, что так и должно было случиться. Ибо если не он, то кто спасет Россию? А вот дядечке с интеллигентным лицом это почему-то не понравилось. Да кто же это такой? — вглядывался я в мутную рябь отечественного телевизора. — Карякин какой-то. Понятия не имею, кто это. А… вон чего… Бывший депутат СССР. Не избрался, бедолага, вот и причитает. Корыто от пятачка убрали, а он на него очень рассчитывал. А нечего расслабляться. У нас свободное волеизъявление, понимаешь.

Выборы в России всегда сродни скачкам. Всем пофиг предвыборная программа и обещания, данные на митингах. Они стоят ровно столько же, сколько обещание жениться в момент пьяного соития с не слишком симпатичной, но покладистой сокурсницей. То есть, ни хрена они не стоят, а потому в этой гонке важно только одно: дошел ты до финиша или не дошел. Судя по результатам скачек, Россия и впрямь одурела. Иначе как можно объяснить двадцать три процента у ЛДПР, которые Жириновский взял на самом отчаянном популизме. Коммунисты и гайдаровский Выбор России получили по двенадцать-пятнадцать, а всякие там Аграрии, ПРЕС Шахрая, «Женщины России», Демократы России и вечно ноющее Яблоко — от пяти до восьми. А учитывая, что в Думу прошли персонажи вроде Марычева, который ходил с накладными сиськами, дела с психикой у населения были откровенно плохи.

В тот день, когда Жириновский позвал меня в новую Думу, я впервые понял, что такое быть в говне по уши. Ведь именно эта субстанция в товарных количествах плескалась в подвале бывшего здания Госплана, стоявшего на Охотном ряду. Мэр Москвы, который изрядно потел под кепкой от такого конфуза, лишь разводил руками.