— Ну а что я могу сделать? — протирал он платком сияющий череп. — Река Неглинная в трубах течет, а трубы гнилые. Им же в обед сто лет! Вот и прорвало! Затопило не только вас, кстати. Гостиницу «Москва» тоже!

— М-да… — Иван Рыбкин, которого пророчили в председатели нового парламента, морщил нос и вставлял умные замечания. Он, как профессор и завкафедрой какой-то там автоматизации, видимо, понимал, что надо сделать, и какие именно насосы смогут откачать разлившееся перед нашим взором море дерьма.

А вот я имел самый скверные предчувствия, ведь из всех присутствующих деньги в значимых объемах были только у меня. Мэр столицы лишь начинал свой трудовой путь, да и не для того он мэром становился, чтобы кровно попиленное тратить. У чиновников на таких должностях цели обычно были строго противоположные. У «рыбкиных» бабок точно не было. У него и костюмчик-то так себе, сотня бакинских, не дороже.

— Надо бы насосы купить, Сергей, — шепнул мне Жириновский едва слышно. Понятно, он хочет себе медаль заработать, а платить за нее должен, как обычно, Хлыстов. Так себе расклад, и я выдал:

— Я вроде избрался уже, Владимир Вольфович. Пора уже получать, а не вкладывать. Я столько потратил, что можно этот Госплан снести, и новый построить.

— Вот ты меркантильный какой, — расстроился Вольфович. — Нам Борис Николаевич из принципа ни копейки не даст. Как бы вообще электричество не отключил, как в Белом доме в сентябре.

Я поплевал через плечо, Жирик тоже.

— Ну, будь человеком! Бюджетный комитет получишь. Тебе же самому это нюхать.

— Ну раз бюджетный, то я согласен, — важно кивнул я, прикинув, что отбить на таком посту свои деньги смогу по-любому. — Купим мы вам насосы в качестве спонсорской помощи. Немецкие! Так и быть, поможем сироткам.

— Партия ЛДПР оплатит это мероприятие! — с важным видом выкрикнул Жирик, а я в очередной раз восхитился этим человеком. Заработал мигом очки у всех. Причем на пустом месте.

В общем, вот так я стал руководителем бюджетного комитета в парламенте, который не заседал пока ни одного дня. И все благодаря дерьму, которое разгребать мне. Точнее, немецким насосам, которые уже летели самолетом в Москву и завтра должны были приступить к своему нелегкому труду.

Закончив вспоминать всю историю «вступления в должность», я выключил телек, повернулся на другой бок и попытался заснуть, но не смог. И на это у меня имелась очень веская причина. Дело в том, что это в СССР пользовать девушек в гостинице можно было только до одиннадцати. А в свободной России, когда хочешь, тогда и пользуй. Демократия!

Стены в гостинице «Советская» оказалась картонными. Стоило мне заснуть, как сверху раздался скрип кровати и охи-вздохи. Причем, только мужские. Я открыл глаза и зло уставился в потолок. Ленка, сука такая, выперла меня из дома, и вот теперь слушай эту отечественную камасутру.

— Сосед! Она у тебя там что, мертвая лежит⁈ — рявкнул я во весь голос, — Да вдуй ты ей как следует!

Слушать охи мне надоело очень быстро, и ситуация выбесила окончательно. Идти просить новый номер и переезжать со всем барахлом? Спасибо, не надо. Но и терпилой быть не хотелось.

— Да не, не мертвая. Вроде моргает. — раздался сверху приглушенный голос горе-любовника.

Я засмеялся и посмотрел на часы. Полпервого ночи. Ну все, сон испорчен, уже не засну. Оделся и пошел в ресторан. Кухня, может, и не работает, а вот бар… Да, бар не спал никогда, как не спали и его постоянные обитатели.

Внизу я нашел всю «банду» Лакобы. Воры сидели за угловым столиком и резались в карты.

— О! Хлыст, давай к нам!

Отказать братве — значит обидеть, и я сел на свободное место. Черт, как же они тут надымили — пепельницы были забиты окурками. А ведь я в четырнадцатый раз на этой неделе бросаю курить. Вот как тут бросить? Я вздохнул и вытащил из кармана сигару. Может, хоть ее стоимость сделает так, что я буду меньше вдыхать в себя эту дрянь? Двадцать баксов за штуку, на минуточку! Фельдшер на скорой помощи столько за месяц зарабатывает.

— Слышали мы, поднялся ты, — сказал Лакоба, который внимательно разглядывал карты. Так внимательно, что у меня на затылке волосы дыбом встали. — Государственным человеком стал, понятия воровские забыл. А ведь ты за них глотку драл и в изоляторе сидел. Что случилось с тобой, дорогой? Перекраситься решил?

— Я, Лакоба, не вор в законе, чтобы до буквы все понятия соблюдать, — ответил ему. — Для меня и моих корешей депутатская ксива лучше любой брони. Я с ней могу людей на пешеходных переходах давить и мусорам в лицо плевать.

— Так ведь ты смотрящим по Лобне числишься, — недоуменно посмотрел на меня Лакоба. — Неувязка получается, Хлыст. В непонятках люди. Тут, как у вас, русских, говорится, надо либо крестик снять, либо трусы надеть. Иначе никак не выйдет.

— Ну, ты сам понимаешь, — развел я руками. — От корки я никак отказаться не могу. В это дело много денег и сил вложено. Давай я Лобню своему человеку передам. Там у меня Григорий работает, по кличке Копченый. Он парень правильный, грев будет по-прежнему засылать.

— Где чалился, по какой статье? — выпустил дым в потолок старый вор.

— Не сидел, — покачал я головой. — Спортсмен.

— Ненадежные люди эти спортсмены, — поморщился Лакоба. — Не любим мы их. Люди не согласятся на такого смотрящего, своего поставят.

— Эти города мои, Лакоба, — спокойно ответил я. — Там без моего разрешения муха не пролетит. Никакой смотрящий там работать не сможет, его на ноль помножат. Есть еще Штырь. Он парень заслуженный, отсиженный.

— Такого знаем, — качнул головой Лакоба. — Он по центру работает. Подходящий паренек. Жесткий, но с понятиями. Решим по нему.

А может, и к лучшему, — думал я уже под утро, когда сон все-таки меня сморил, а неугомонный ебырь на этаж выше замолчал. Видимо, затрахал свое бревно насмерть.

— Депутат-смотрящий — это ведь и правда, не по понятиям, — пробурчал я перед тем, как окончательно провалиться в сон.

Депутатская корка, как выяснилось, принесла с собой не только сладкие плюшки. Спящая в хомуте лошадь отечественного дознания вдруг взбрыкнула и понеслась вскачь, увидев перед собой непреодолимую пропасть. Ведь дело шадринских не закрыто, и закрыть его весьма затруднительно. Власти почему-то не слишком любят, когда в центре столицы одни негодяи берут и с особым цинизмом превращают в элементарные частицы других негодяев. И даже вся польза для общества от этого благородного деяния не учитывается. Виновного хотят привлечь и наказать, и желательно прогулкой по коридору в один конец. А это очень скверно, потому что мораторий на смертную казнь у нас в стране ввести еще не додумались. Поскольку прямой бенефициар смерти шадринских был известен всей Москве, а в то, что ворам западло стучать, уже не верили даже малые дети, визит в наш офис людей в черных балаклавах был лишь вопросом времени. А поскольку в ОРБ тоже слегка обалдели от результатов выбора, то они уцепились за соломинку и пошли ва-банк. Они не хотели, чтобы я укрылся за депутатской ксивой, а потому прислали в офис Геопрома целый творческий коллектив, лелея надежды закрыть выбитыми вместе с чьими-то зубами признаниями свой тухлый висяк.

Именно эта мысль меня и посетила, когда я пришел на работу и внезапно оказался прикован наручниками к батарее в собственном кабинете. В глаза мне светила моя же лампа, пробудившая воспоминания о бесцельно прожитой молодости. За себя-то я не слишком волновался, в вот люди непривычные могли наделать глупостей. Тем более, что ломать их начинали прямо через стенку. Так, чтобы я слышал.

— Твоя напарница исчезла! — донесся до меня хлесткий голос. — Свидетели видели, как она заходила в ресторан Сакура. А потом нашли ее обгоревшее тело! Что она там делала, говори!

— Не знаю! — услышал я испуганный голос Насти. — Я правда, ничего не знаю! Я не была ни в какой Сакуре. Я даже не знаю, где это!

— Пиши, что это Хлыстов убил Юлию Сергееву, и тебе ничего не будет, — прорычал голос. — Или как соучастница пойдешь! Паровозом!