— Нет. Все не так. Я не такая. Наоборот. Я — плохая, испорченная, грязная. Восемь лет назад, когда я еще Женьку не знала, когда я жила в другой группировке, на нас напали. Ночью. Их было очень много. Они сразу мне странными показались — бесстрашными, жестокими до ужаса. Они такое творили! Я потом поняла, что они под кайфом все. Был у них один… он умел из всякой гадости наркоту делать. Что-то по типу "крокодила" у них получалось. Полугнилые все, в язвах, но боли не чувствовали, — говорила, быстро, чтобы не передумать, чтобы не отступить, и чувствовала, как колотит меня, как трясутся руки. — почти никого в живых не оставили — женщин, детей просто в кусок мяса превращали. Только главный у них нормальный был. Ну, в смысле, не наркоман, но сумасшедший, точно. Он меня для себя оставил…

Голос предательски сорвался, потому что я старалась не вспоминать эти два месяца ада, и все равно по ночам в кошмарах он приходил ко мне — извращенец, садист, урод — и внешне — урод, и внутренне.

Без подробностей рассказывала о том, что насиловал каждую ночь, о том, что все тело у меня в шрамах из-за него, о том, как убить его пыталась, как избивал за это, потом себя убить хотела — да только струсила, не сумела. Глаза поднять на Ярослава боялась — знала, что жалость, брезгливость даже, могу увидеть в них. Руки перед собой сложила, чтобы не тряслись безудержно. А он так и стоял молча на коленях передо мной. Зачем? Зачем я выложила всю эту гадость ему? Может, не нужно было? Хоть какой-то шанс бы себе оставила, хоть немножко рядом с этим мужчиной побыть, который нравится, который такой восторг вызывает, что сердце замирает от одного взгляда на него. Так нет же! Честной решила быть! Кому нужна твоя честность?

Хотела встать, чтобы избавить его от необходимости выражать сочувствие, выказывать ненужную мне, обидную жалость. Дернулась, но не успела. Он был быстрее. Резко поднялся, обхватил за талию и, приподняв с кровати, усадил к себе на колени. Как ребенка прижал к себе, сам в плечо уткнулся лицом и прошептал:

— Никогда, слышишь, никогда больше не вспоминай об этом! Такого с тобой больше не будет! Пока я жив, никому тебя в обиду не дам.

Сжав зубы, старалась не заплакать. Никто не говорил мне такого. Никто не обещал защищать. Руки сами прижали его голову ближе, и я все-таки заплакала впервые за много лет.

— Скажу сразу, чтобы ты знала, твой рассказ для меня ничего не меняет. Ты мне нравишься, очень. Только со Странником у нас уговор — пока мы на задании, к тебе ни один из нас не пристает. Но когда все закончится, когда мы вернёмся, ты должна будешь выбрать.

Мне стало смешно. И я смеялась, размазывая по щекам слезы.

— Выбрать? Ой, я не могу! Ты серьёзно сейчас? Ненавижу его! За то, что он такой, как остальные, которые только так, насильно могут. Которые не спрашивают, хочу ли я, нравится ли мне, а просто идут и берут и считают, что так и должно быть… Ни за что… Даже не думай!

В соседней комнате Медведь громовым голосом вдруг заорал на весь дом:

— Подъем, засранцы! Пора в путь-дорогу!

Наскоро позавтракав, выложенными на стол общими припасами, попрощались с вышедшим нас проводить хозяином. Перед тем, как сесть в машину, отошла с Иваном на минутку подальше, чтобы никто не услышал. Протянула ему кое-что из своих медикаментов, чтобы, если вдруг роды начнутся раньше времени, хоть как-то мог помочь бедняге.

— Только, доктор, ты уж постарайся вернуться за ней. Сама понимаешь, что я ее не спасу в случае чего.

При свете дня, как обычно, пасмурного и дождливого, Иван не казался мне стариком. С удивлением я поняла, что это неопрятный внешний вид и одежда делали его гораздо старше, а особенно неухоженная, длинная борода. Но руки, глаза, неглубокие еще морщинки возле этих глаза — все говорило о том, что я ошиблась вчера, приняв его за дедушку.

— Я постараюсь, правда.

В машину уселись в том же порядке, как и вчера. И снова, Ярослав — за руль. Хотелось сказать ему, что раненную руку не стоит натруждать, но я не нашла в себе смелости давать ему советы при всех мужчинах. Хотя что-то в глубине души подсказывало, что ему, может быть, моя забота даже будет приятна.

Смотрела в окно на унылую серую дорогу, на мелкую морось, нескончаемым потоком льющую с неба. Вдоль полуразрушенной дороги буйно разрослись кустарники и бурьян. За десять лет от полей и лугов вдоль этой дороги располагавшихся, остались лишь намеки и очертания. Кое-где, правда, еще встречались, навеки застывшие грудой металлолома, бывшие комбайны и трактора.

— Слышь, Странник, — Димон долго молчать не мог. — Я тут слышал однажды от знакомого человечка, что вроде бы где-то на Севере, в Сибири, значит, город такой есть, где люди все также, как до катастрофы, поля возделывают. Что заводы у них работают. И даже нефть добывают!

Красавчик удивленно посмотрел на меня, мол, ты такое слышала. Я пожала плечами — нет, никогда. В зеркало осторожно посмотрела на Славу — не хотелось, чтобы этот мой взгляд заметили остальные, но интересно было, что он о таком думает. Его глаза улыбались. Да-а, посмотреть-то разочек на него не трудно, да вот потом оторваться, заставить себя снова в окошко глазеть — не получается. Поймала себя на том, что пялилась на него, как зачарованная! Неужели правда все то, что он мне утром говорил? Да к чему бы ему врать? Но такой мужчина — невозможно красивый, сильный — вон как пальцы крепко руль сжимают, ласковый — так в дрожь и бросало от воспоминаний о том, как он меня касался утром, как целовал вчера во дворе, разве такой мужчина может выбрать такую, как я?

Отвлеклась, задумалась, хотя меня, как и всех, интересовал этот разговор. Очнулась, оторвалась от Славы и, как обухом по голове:

— Нет, ну вы и дикари! Конечно, есть такой город. Я, правда, там не бывал… пока… Но дойду когда-нибудь. А вот Пророк как раз оттуда. Сами его расспросите, когда назад ехать будем.

Мужчины, перебивая друг друга, загалдели, спрашивая Валерку, споря. Я тоже хотела бы спросить, о многом, а главное, о том, принимают ли туда других, чужих людей. А вдруг там, действительно, так хорошо? Но я молча слушала разговор и, понимая, что мужчины отвлеклись и, скорее всего, на меня сейчас никто внимания не обратит, с каким-то болезненным удовольствием смотрела на его руки…

— Командир, а что ты думаешь об этом? Может, правда, все бросить и рвануть в этот город, а?

Он некоторое время молчал, вглядываясь в даль и старательно объезжая ямы, а потом твердо сказал:

— Там нашлись люди, которые сумели наладить жизнь, объединить всех, заставить работать и жить по-другому, не так, как у нас. И мы должны в своем городе так сделать. Не нахлебниками к ним прийти, а самим пошевелиться, поработать и сделать такой же город.

Все, кроме Красавчика, вновь включились в разговор. А Давид, перегнувшись через сиденье, наклонился к Яру и что-то тихо сказал практически на самое ухо. Ярослав согласно кивнул и в скором времени, остановив машину, вышел наружу. Красавчик сел за руль, а Слава занял его место рядом со мной, скомандовав:

— Димон, прекращай болтать, Давид рулит, ты — следишь за дорогой.

Я больше не слушала разговор, я не пыталась даже вникнуть в суть дальнейшего обсуждения. Да что там, я даже многого понять не могла из того, что рассказывал Валерка и спрашивал у него самый молодой из бойцов Ярослава — Степка! Просто нога Яра прижималась к моей, просто плечо касалось моего плеча и мне теперь удалось сосредоточиться только на одной единственной мысли: "Нельзя, ни в коем случае нельзя дотрагиваться до мужской ладони, до руки, которую Яр положил к себе на колено". Мне хотелось закрыть глаза и положить голову на его плечо. Мне хотелось, чтобы он обнял меня, закрыл от всего мира. И пусть бы сам решал — куда мне идти, как жить, только бы был рядом, только бы любил…

Я сделал большую ошибку, когда согласился поменяться с Давидом. Разве мог я теперь следить за дорогой? Разве мог рядом с ней думать о чем-то другом — о возможных засадах, о вполне реальном нападении, о будущей ночевке, в конце концов? Мало того, что обзор с моего места был теперь невелик, так еще и Рыжая сильно усложняла задачу.