… Как в замедленной съёмке я прокручивал в памяти: Антон, мужик с огнеметом, два смертника, прикрывающие последнего, наши палят со всех сторон, струя огня, все-таки вылетевшая, все-таки успевшая осветить все вокруг, нацелившаяся в Степку, стоящего истуканом и даже не собирающегося уходить с линии выстрела.

Его все же задело. Не так сильно, как меня. Я успел оттолкнуть — иначе, сгорел бы парень, как спичка. Но, если быть честным, я сейчас мало радовался этому. Совсем не радовался. Эта мысль была лишь слабым утешением.

…Я бросил ее там. Поступил подло. Неважно, что был без сознания. Я должен был раньше послать за ней. Я просто обязан был заранее предупредить Антона. Она никогда не простит. Я про себя добавлял: "Если выживет!" Но женщина с ласковым голосом, не бросающая меня в эти мои минуты отчаяния, клялась, что каким-то там внутренним зрением видит Зою живой. И я верил ей.

К концу недели я чувствовал себя заметно лучше. И Таисия, понимая это, стала уходить ненадолго. А вместо нее началось паломничество ребят. И снова пришел Антон. Мне, вообще казалось, что он был здесь всегда, как будто не мог найти себе другого занятия. Откуда такая неожиданная любовь ко мне? Или это не ко мне…

Дверь скрипнула, впуская нашего самопровозглашенного генерала.

— Яр, Таисия сказала, что тебе стало легче.

— Да.

— Я очень рад. Давай поговорим, — его обстриженная шевелюра начала отрастать, завиваясь колечками надо лбом.

Я смотрел на него и думал о том, что еще две недели назад безмерно уважал этого человека и считал лучшим в мире. Сейчас же я малодушно винил его в потере своей женщины. Ведь он же знал, видел, как она мне дорога! И пусть бы спас ее не ради меня! Кто я? Так — один из сотен его солдат! Но она же — сама по себе — ценнее десятков других людей, да что там, тысяч! Пусть бы спас ее для всех нас, не в качестве моей женщины, а как врача, как хирурга!

— Нет, — таков был мой ответ уже третий раз за последние дни.

— Я долго терпел, — в голосе Антона послышался металл. — В конце концов, я прихожу в который раз к тебе сам. С повинной, так сказать. Но давай уже, начинай думать головой, а не тем, что между ног.

Я молчал. Впервые в своей жизни я чувствовал себя таким уязвимым и бессильным. Что я мог сделать? Что? Весь забинтованный, с дико болящими руками, с изуродованной физиономией. Я, блять, самостоятельно штаны снять не мог, что уж говорить о том, чтобы держать в руках оружие? А послать кого-то спасать ее, пока было невозможно — через неделю только человек, перевозивший нас на поезде, мог повторить поездку. Да и то, если мы достанем какие-то нужные и редкие детали. Развалюха-паровоз требовал постоянного ремонта.

Времени на раздумья было море, вот я и размышлял. В голове пульсом билась подленькая мыслишка о том, что скажет Рыжая, увидев меня таким красавцем, какой я есть сейчас. Хотя девушка, ухаживавшая за мной и показавшая после долгих уговоров мои ожоги в зеркале, и утверждала, что я красивый, что это меня ничуть не портит и даже наоборот. Я так не думал. Скула, висок, часть лба были сплошной раной, с проступающей кое-где розовой кожей, правая бровь выгорела полностью.

— Ярослав, — начал Антон снова, так и не дождавшись от меня никакой реакции. — Завтра приедет Слепой. Завтра мы собираем несколько группировок, в том числе будут и от Лимбета люди. Пророк будет выступать. Ты нужен мне.

— Антон, ты видишь, в каком я состоянии? Я ширинку расстегнуть не могу! Девчонка все за меня делает!

От моего внимания не укрылось, как вдруг прищурились глаза командира, как резко он вскинул голову. Нравится ему Таисия, хотя вчера вечером в коридоре перед моей комнатой и скандалили они, и даже кричали друг на друга, но неравнодушие его налицо. Но Антон не выдал своих чувств. Говорил почти равнодушно:

— Сама вызвалась с тобой сидеть, я ее не заставлял. Наоборот, у нас много своих баб, которые смогли бы поухаживать за ранеными. Нет, же, эта заноза прицепилась. А завтра на встрече ты должен наблюдать. У нас достаточно других бойцов, которые с оружием в руках будут. Мне нужны глаза и уши, наблюдения твои. Сам знаешь, что не так уж у нас и много тех, кому можно доверить сбор информации, размышление, аналитику, так сказать. Ты должен. Я понимаю, тебе больно. Но сколько сможешь, столько и просидишь. А потом с…, - он запнулся, прежде чем смог выдавить из себя ее имя. — с Таисией уйдешь.

— Давида поставь! Димона, в конце концов! Марат тоже может. Ну, Беркут из молодых!

Антон тяжело вздохнул.

— Марат убит. Давида и Димона нет.

Для меня эта весть оказалась неожиданной и страшной. Всех знал очень давно, всех считал своими друзьями. Резко сел в кровати, оперевшись на забинтованную руку и застонав от боли.

— Как нет? Все там, на станции убиты?

— Нет. Только Марат. Давид и Димон с Тимуром на машине твоей решили ехать, нужно было сбить с пути звонцовских преследователей. Иначе они могли и поезд подорвать.

Жаль Марата. Но с остальными еще не все потеряно. Хотя неделя — это слишком долго для возвращения. Уже давно должны бы…

— Давно уже должны вернуться, но мало ли… — Антон проговаривал и мои мысли тоже. — Топливо закончиться могло. Машина сломаться. В общем, еще могут вернуться вполне.

Я задумался. Антон сидел, глядя в окно. Потом вдруг поднялся и шагнул к двери. Уже взявшись за ручку, обернулся:

— Ну, я могу на тебя рассчитывать?

Что там говорят в таких ситуациях? Жизнь продолжается, несмотря ни на что? Нет Зои и, может быть, никогда больше не будет рядом со мной. А возможно, ей сейчас где-то там больно и плохо. Но, сжав зубы, я кивнул головой.

— Да. Я приду.

Таисия.

— Пророк, не волнуйся ты так, первый раз, что ли? Сколько раз ты выступал перед людьми? Сотни, тысячи? Ни разу же не было ошибок, ни разу не забыл, не перепутал. Всегда тебя принимали на ура! Я помогу, поддержу!

— Я знаю, Тая! Но ты же знаешь, что так у меня всегда, — в обычной жизни, в разговорах с близкими и родными, Пророк никогда не пользовался своим ораторским искусством, говорил просто и тихо, порой неожиданно задумываясь и теряя нить разговора. — Ночь перед выступлением не сплю, есть не могу! Вот пишу, что за чем говорить!

Нас поселили в одной комнате, неподалеку от покоев самого "генерала" по его личному распоряжению. Правда, я ещё не ночевала здесь — боялась Ярослава оставить одного, вдруг что-нибудь ночью понадобится ему, а рядом никого нет.

Наверное, со стороны, всем, кроме Пророка, было непонятно, почему я вызвалась помогать Ярославу. И особенно этого не понимал Антон. Так и говорил, что помимо меня у них есть кому заботиться о своих раненых. А мне просто было его жаль. Вот таких мужиков не хватает в нашем жестоком мире, как Яр! Сильных, но при этом добрых, заботливых, переживающих за тех, кто рядом — он насильно заставлял меня есть, когда ему самому приносили. Знал, что кормят у них плохо. Хотя кто я ему? Чужой человек, а порцией своей со мной делился!

А еще он был терпеливый и мужественный — ни разу не повысил голос, даже когда перевязывая его, случайно делала что-то не так. Терпел, сжав зубы без обезболов, без нормальной помощи. Усатый старик, делавший с моей помощью перевязки, не в счет.

Я рассказывала ему о своей жизни до катастрофы, о родителях, о Германе — младшем брате, который давным давно умер, подхватив какую-то инфекцию, от которой не смогли найти лекарств. Потом пересказывала книги, которые читала — в Москве мы жили неподалеку от здания библиотеки. И странным образом в ней сохранилось множество самых разных, покрытых пылью и никем не тронутых книг. Даже вездесущие крысы не причинили им какой-либо вред!

Я обожала читать! В грязной серой мрачной действительности мне открывался совершенно другой мир, наполненный солнечным светом, яркими красками, а еще благородством, великодушием, щедростью — всем тем, что я ценила в людях, и что встречала очень и очень редко в реальной жизни. Я читала и мечтала о лучшей жизни, о будущем, наполненном любовью и светом. Как жаль, что не успела захватить с собой ни одной из книг! Ярослав слушал, задавал вопросы даже говорил о своем детстве, о касавице-матери, умершей от инфаркта, узнав о гибели отца военного.