Честно говоря, больше всего на свете, я бы хотела сейчас лечь куда-нибудь на горизонтальную поверхность и заснуть — так устала. Но отказаться не могла.

И вот нас всех, кроме уже все видевшего Странника, повели в темноту длинного коридора, вниз по ступенькам давно умершего эскалатора. Мы спустились в туннель, по которому когда-то ходили электрички. Элла подсвечивала путь сама.

Далеко идти не пришлось. Вдоль стен были выставлены прямоугольники из металлических листов шириной с небольшую комнату и высотой примерно в половину человеческого роста, доверху наполненные землей. В верхней части этих клетей росли всевозможные культурные растения — морковь, свекла, картошка. Прямо так — вразноброс, что где выросло, как будто семена вперемешку были набросаны неаккуратной рукой.

Я не сразу поняла, остановившись возле одного из прямоугольников, что земля внутри него копошится, шевелится. Смогла заметить это только по двигающимся стебелькам несчастной картошки. Я шагнула ближе, чтобы посмотреть, но Ярослав неожиданно перекрыл мне дорогу.

— Они не опасны, не бойтесь, — от комендантшы не укрылось это его движение.

Она посветила в центр ближайшей из клетей и, вытащив откуда-то, как мне показалось, из бюстгалтера (был ли он там вообще под платьем?) свисток, несколько раз отрывисто свистнула.

После четвёртого отрывистого короткого свиста, земля в клети начала копошиться так сильно, будто одновременно сотни кротов неожиданно в одном месте поперли на поверхность.

Я снова непроизвольно шагнул между Рыжей и огромным ящиком, явно кишащим зверьем. Мы привыкли не доверять животным. Привыкли к тому, что даже когда-то абсолютно безобидная кошка может, с непонятно откуда взявшейся злобой и лютой жестокостью, беспричинно наброситься на человека. А ведь когда-то в школе нас учили, что большинство зверей предпочтут убежать, встретившись в лесу с человеком!

Только из стремительно выросших на поверхности кучек чернозема, перемешанного с погрызенными корнеплодами, показались отвратительного вида зверьки — странные, абсолютно лысые, размером со среднего кролика, только имеющие торчащие как бы сверху рта, над губами, огромного размера зубы. Формой тела были они чем-то похожи на слепышей, только совершенно не имели шерсти. По моим быстрым подсчетам их в одной клети было порядка сорока — сорока пяти! А ящиков таких в обозримом пространстве можно было насчитать не менее десяти. Я посмотрел в глубину туннеля, вгляделся в кромешную темноту и тут же получил ответ на еще не заданный вопрос.

— Такие ящики, домики, как мы говорим, стоят до следующей станции. Там у нас живут малыши.

Вся моя команда замерла, вглядываясь в этот зоопарк. Степка выразил, наверное, общую на всех мысль:

— Фу, какая гадость!

Я ожидал, что местная начальница, комендантша, как она сама сказала, оскорбится, но она радостно улыбалась.

— Нет-нет! Не гадость! Наша надежда! Наше спасение! Удивительные, потрясающие существа!

Давид, которому из-за ранения, явно не хотелось сюда идти и, наверное, лучше всего было бы поспать, пусть даже на лавке возле костра, безразлично смотрел на животных, но все-таки задал вопрос:

— Мы ИХ ели сейчас?

Степка вдруг издал какой-то булькающий звук, потом сложился пополам и тут же рядом с клетью, из которой за нами "наблюдали" десятки безглазых созданий, начал блевать на пол. Элла весело рассмеялась и ответила, как ни в чем не бывало:

— Ничего-ничего, мальчик, я скажу своим бабам, они все уберут, — похлопала с трудом разогнувшегося парня по плечу. — Конечно, вы ели их! Эти звери называются голыми землекопами, они, в отличие от любых других животных, не озверели, не возненавидели человека, наоборот, легко привыкают к нам и даже идут на руки! Могу продемонстрировать! — она посмотрела на меня.

— Нет-нет, как-нибудь в другой раз! — я ответил, а остальные даже отступили назад, подальше от клетки, до конца не доверяя ее словам о безобидности мерзких на вид созданий. Элла, совершенно не смущаясь, продолжала рассказ:

— Размножаются наши землекопчики в неволе прекрасно — в одном домике за год появляется порядка 100 штук. От одной матки. Вообще, их жизнь устроена настолько правильно, рационально, что нам, людям, остаётся только брать с них пример. В одной колонии есть главная самка — королева или матка, размножается только она одна. А вот самцов у нее несколько — это лучшие с генетической стороны особи, самые сильные, самые активные. Остальные выполняют роль защитников и прислуги — кормят господ, убирают за ними. Радиация на них повлияла исключительно с положительной стороны — землекопы стали больше по размеру. Они совсем не болеют, соответственно, нас ничем заразить не могут. Рака тоже у них не бывает.

— А где детеныши? — Зоя удивленной не выглядела и отвращения на ее лице я тоже не заметил. — Они с родителями живут?

— Да, с маткой, под землей. Там вырыта специальная просторная камера.

Тут и я понял, почему Зоя задала этот вопрос. Если детеныши живут с родителями, то о каких малышах, обитающих на соседней станции метро, тогда говорила Элла Петровна? Но Рыжая спросила раньше меня:

— А что за малыши тогда у вас ещё есть?

Комендантша ласково улыбнулась ей — удивительное впечатление на людей производит известие, о том, что Зоя врач!

— Наши. Человеческие, конечно. Здесь безопасно. У нас есть пища. Много пищи. У нас тепло. Почему бы нам не рожать? Почему бы не продлевать человеческий род, если другие не могут?

Видимо, Зоя уже тогда все поняла. Мужики, судя по недоуменным взглядам, еще не сообразили. А у меня в голове окончательная картинка сложилась тогда, когда, оставив пожелавшего вернуться и не продолжать экскурсию, Давида возле клеток с землекопами, мы потопали в тоннель следом за комендантшей. Я шел в темноте, держась одной рукой за стену, а второй — за руку Зои. Она сама в кромешной темноте нащупала мою ладонь, вложила в нее свою маленькую, худенькую, с тонкими холодными пальчиками. Машинально поглаживал большим пальцем нежную кожу и начинал понимать… А вдоль рельсов в металлических клетях копошились в земле странные, удивительно уродливые (но достаточно вкусные!) звери.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Но настоящий шок ждал меня на следующей станции, до которой пришлось идти минут двадцать. Уже на подходе я услышал голоса. Их невозможно было спутать ни с чьими другими. Детские голоса. Множество детских голосов…

По своему внешнему виду данная станция ничем не отличалась от предыдущей — высокий потолок, поддерживаемый колоннами, серая плитка на полу. В центре помещения горел очаг, а возле него суетились такие же бессловесные, закутанные в черные бесформенные тряпки, женщины. Неподалеку от них стояли, сдвинутые вместе два длинных стола. На лавках вокруг столов сидели детишки с игрушками и книжками. Двое, только начинающих ходить, медленно двигались по полу, поддерживаемые подмышки ребятами постарше. Детишки гомонили, смеялись, двое парнишек сосредоточенно вырывали друг у друга из рук потрепанную машинку без колес.

— Леночка, Леночка! — одна из девочек закричала, а женщина возле очага оглянулась на зов. — Тётя Элла идёт! Так тишина всем!

Дети замерли за столом, даже споры прекратились. Поводыри, подхватив своих мелких подопечных на руки, уселись за стол тоже. Я взглянул в лицо Эллы Петровны. Из жесткой, хитрой, немного грубоватой женщины, она в один миг превратилась в добрейшую тетушку, расплылась в улыбке от уха до уха. Примерно так же выглядели и Димон со Степкой. Только вот Зоя как-то странно смотрела на этот детский сад.

Элла Петровна подошла ближе, на ходу раскрывая объятья, и толпа детей тут же подхватилась с визгами и писками и ринулась к ней. Несколько минут она целовала и обнимала их, потом оттолкнула и с показной строгостью сказала:

— Так, по местам все! Леночка, как они тут себя ведут? Не балуются ли?