— Вкус странный, но аромат хороший. Я б не подумал, что это кукурузный лист.

— Такая трансгенная кукуруза, — сообщила Рут, — ребята завезли из Калифорнии, там это запрещено выращивать. Ну, вы понимаете: табачное лобби, и еще фискалы. Ведь такие курительные листья не попадали под акциз. Сплошной убыток для врагов народа.

— По-моему, — осторожно сказал калабриец, — это опасная лексика. Если каких-то людей назвали врагами народа, то, получается, что по отношению к ним все дозволено.

— Знаете, мистер Фалерно…

— …Без церемоний, Вителло, если вы не против.

— Не против. Так вот, Вителло, гораздо хуже, если этим людям все дозволено.

— Извините, Рут, я сейчас не понял.

— Это просто, — ответила она, — например, церкви, раз вы про них заговорили. Вы видели, сколько тут, на Футуна, этих церквей? По церкви на сто жителей, это если считать всех, включая маленьких детей. Для чего все это было построено, и за чей счет?

— Какой смысл мстить зданиям? — спросил калабриец.

— Для местных канаков эти здания — знак несвободы, — сказала Рут, — или вы думали, что канаки просто так радуются каждому взрыву, уничтожающему церковь?

— Тоже как-то сомнительно, — отозвался он, — да, я видел радующихся канаков, молодых партизан, или как они тут называются, но еще я видел опустевшие деревни. Не хочется задавать резкие вопросы, но…

Рут Малколм коротко кивнула

— Я вас поняла. Вы хотите знать, куда делись жители в королевстве Ало.

— Да, если это не секрет.

— Не секрет. Из деревенских туземцев, которых в Ало около трех тысяч, многие просто испугались и убежали в горы. Они скоро вернутся. С поселковыми туземцами сложнее. Многие семьи сотрудничали с колониалистами, и вот теперь нет ни тех, ни других.

— Рут, вы сказали: «нет ни тех, ни других»? А что это значит?

— То и значит, — юная креолка вздохнула, — их физически нет. Финансовых интервентов, включая азиатских гастарбайтеров, тоже физически нет. Такие дела.

— Извините, Рут, но какой смысл в этой запредельной жестокости?

— Это не запредельная жестокость, Вителло. Здешние канаки спокойно это восприняли. Многие деревенские уже пришли в поселок Малаале, на маркет, где по распоряжению Улукаи, короля Сигаве, раздают подарки в честь Дня Освобождения.

Художник помолчал немного, покрутил дымящуюся сигариллу между пальцами, потом затянулся, и выпустил изо рта почти идеально-круглое дымовое колечко.

— Классно у вас получается, — с неподдельным уважением отметила Рут.

— Магия формы, — ответил он, — физика природы подсказывает путь к красоте. Это не я придумал, это из манифеста нео-постимпрессионизма. Мне казалось, здесь на Футуна, я начинаю понимать подсказки природы. Но, вдруг началась революция, или война.

— Локальная военная кампания, — уточнила креолка.

— Пусть так, — он кивнул, — я хочу сказать не о политике, а о жутком контрасте. С одной стороны: удивительно-спокойные зеленые горы, чистые ручьи, цветущий кустарник и фигурные пальмы, каждая — как произведение неведомого скульптора, и вокруг такая невероятно гармоничная палитра океана, от бирюзы до аквамарина. С другой стороны, человеческие действия — грубые, резкие, диссонансные. Это выглядит, как ошибка.

— Вы, по ходу, здорово рисуете, Вителло, — сказала Рут, — можно мне будет посмотреть? Правда, я плохо понимаю в картинах, я по жизни технарь, но просто интересно.

— Конечно! — воскликнул он, — Только обещайте честно сказать свое мнение. Я больше доверяю критикам-дилетантам с природным вкусом, чем профессорам fine art.

Креолка широко улыбнулась.

— Обещаю. У меня такой характер, что я точно что-нибудь раскритикую.

— Вот и хорошо, — сказал калабриец, — когда солнце немного сдвинется, и не будет таких сильных бликов, я вам покажу несколько работ. А можно задать вам странный вопрос?

— Задавайте, — разрешила она.

— Спасибо. Может, лучше бы не спрашивать, но все же. Я могу понять чувства канаков, которых, наверное, притесняли французские власти и церковь. Но вы-то не из канаков. Вероятно, вы с юга США. В вашем стиле есть что-то такое, как…

— …Как у провинциальной американки, — помогла она, — да, я родом из Флориды. Хотя, странно, что сохранилось что-то от стиля. Я, в основном, выросла уже в Полинезии, и панковский хайр у меня, как бы, устаревший, но я так привыкла, и не слежу за модой.

— Лучше не меняйте, — посоветовал он, — вам идет так. А теперь я, все же, задам вопрос. Скажите, почему вы участвуете в этой… Локальной военной кампании?

— Вы думаете, эти колониальные власти достали только туземных канаков? — спокойно поинтересовалась Рут, — Я тоже канак, хотя креолка. Мою семью, моих друзей, вообще людей, которых я люблю и уважаю, достали конкретно. Немало нормальных людей из Америки и Европы, Австралии и Новой Зеландии, и даже из Японии, слиняли сюда, в Океанию. Это потому, что на исторической родине достало все, ****ец как. Пардон за непарламентский термин. И, короче, двинулись foa, в смысле, люди, на изнанку нашей прекрасной планеты, где зеленые горы и цветочки, короче, то, что вы рисуете. Это я не прикалываюсь, а серьезно. Я думаю, вы приехали, чтобы тут рисовать по той же самой причине, по которой мы приехали, чтобы тут жить. Это адекватно, или как?

Она сделала паузу, внимательно посмотрела в глаза собеседнику, интерпретировала его мимику в утвердительном ключе, и продолжила:

— Так вот, мы приехали сюда жить. Сами устроились. Сами тут организовали кое-какой бизнес, и нам ни хрена было не надо от оффи.

— От кого? — переспросил он.

— Оффи, это, типа, истеблишмент, — пояснила креолка, — Конгрессмены и президенты с министрами. Банкиры и нефтяные шейхи. Святоши и транснациональные концерны. И всякие федеральные агенты. Короче, те, от кого нормальным людям сплошной вред.

— Я понял, — сказал художник.

— Ага! Тогда объясняю дальше. Я, как бы, прикинула, и получилось, что нас всех тут, в Океании, примерно тридцать тысяч. Вся суша, которую мы занимаем, вместе с нашим жильем, с микро-фермами-ранчо, и с мини-фабриками, поместилась бы на квадратике размером десять на десять миль! Ну, можно было, блин, оставить нас в покое? А хрен! Оказывается, из-за супер-кризиса, мировому бизнесу требуются новые горизонты для инвестиций. И на всей планете не нашлось горизонта, кроме нашего. Дальше простой вопрос: какие должны быть наши действия, когда эта зараза поперлась сюда к нам?

Вителло Фалерно снова покрутил сигариллу между пальцами.

— Я понимаю. Когда кто-то начинает вас притеснять, вы готовы сопротивляться, и даже начинать партизанскую войну. Сегодня утром я видел, как геликоптеры разбомбили на восточном берегу аэродром и строительную площадку какого-то китайского концерна.

— Сингапурского концерна, — поправила Рут.

— Пусть так, — сказал он, — что китайцы, что сингапурцы, здесь чужие, и я могу понять раздражение ваших друзей креолов-канаков. То, что там произошло — ужасно, но оно объяснимо. Но при чем тут местные католики, туземцы и французы? Они-то не вчера появились, а были тут еще до вас. А вы им устроили взрывы храмов и проскрипции.

— Про — что? — удивилась Рут.

— Проскрипции, — повторил он, — изобретение Суллы, который был диктатором Рима до Цезаря. Реестр нелояльных, объявленных вне закона. За выдачу или убийство того, кто значился в проскрипции, назначалась награда, а за укрывательство — казнь. Имущество нелояльных, и их близких отнималось, а их семьи теряли все права, или изгонялись.

— Понятно, — прокомментировала креолка, — все уже придумано до нас.

— Да. Ничего нового под Луной. Скажите, Рут, неужели вы это поддерживаете?

— Хэх… Ну, и вопрос, Вителло. Скажу так. Вы говорили про сопротивление. И вы сами сказали про партизан. Как поступали бойцы Резистанса с людьми, сотрудничавшими с фашистам во время Второй Мировой войны? Вы из Европы, и хорошо это знаете.