– Эмеран, – неожиданно обратился ко мне Шанти, глядя, как я измываюсь над браслетом. – Если ты хочешь продать камень, то зря. Во всей деревне у людей нет таких денег.

– Значит, придётся мне продешевить.

Наконец я вынула из оправы три камня. Один погонщику за верблюда, второй – лавочнику за мешок риса, нута и муки, третий – пастуху за кусок вяленого мяса. Прекрасно. В следующей деревне за парочку камней купим ещё что-нибудь. А когда они кончатся, возьмусь за инкрустированный кинжал в сундуке Леона. Так нам камней ещё и на обратную дорогу хватит.

Подумав об этом, я обернулась, чтобы идти обратно в деревню, искать рынок, но тут же увидела перед собой целую делегацию из селян, что, видимо, уже давно наблюдали за нами и перешёптывались:

– Розовые колдуны из края дождей и болот пришли.

– Вон как тарантулов заворожили и приманили.

– Точно владеют они невиданной мудростью, раз умеют букашками повелевать.

Так, кажется, это нас с Леоном назвали розовыми колдунами из края болот. Странные эпитеты. Видимо, из-за того, что наша кожа под палящим солнцем покраснела. Но почему край болот? Эти жители пустыни думают, что в Аконийском королевстве выпадает слишком много дождей, отсюда и фантазии о болотах?

Внезапно из толпы вышел самый смелый юноша и обратился к Леону:

– Господин, поделись мудростью своей далёкой северной страны. Говорят, в твоём краю дождей и болот все люди умеют подчинять себе силой мысли не только тарантулов, но и самоходные телеги и железных змей, на которых путешествуют по всему свету. Напиши нам северные заклинания. Мы тоже хотим впитать в себя чужеземную мудрость и силу.

Тут он протянул удивлённому и ничего не понимающему Леону доску и кусочек мела, но мне пришлось сказать:

– Прости, младший брат, но господин не знает сарпальского языка, чтобы написать для тебя заклинания.

– Пусть напишет на северном языке. Язык ваш ведь полон сокрытых знаний. Пусть даст нам на них посмотреть и вобрать в себя.

Вобрать в себя? Что за странная аллегория? Хотя, ладно..

– Лео, – предложила я, – возьми доску и напиши на ней что-нибудь, а то от тебя не отстанут.

– Что написать? – удивился он.

– Да что угодно. Стих или песню. Да хоть инструкцию по экстренной посадке. Лишь бы аконийскими буквами.

Леон немного подумал, посмотрел по сторонам и приступил к делу. Как только на доске появился список легкомоторных летательных аппаратов, он отдал доску пареньку, а тот радостно сунул ему в руку монетку и побежал к колодцу.

А дальше мы с изумлением смотрели, как паренёк выпрашивает у проходящей мимо женщины лохань, кладёт в неё исписанную доску, а потом зачерпывает из колодца воду и льёт её на доску, смывая свежие надписи.

– И зачем ему всё это надо было? – недоумевал Леон.

– Не знаю, – ответила я, – может, это какой-то ритуал?

А паренёк уже отложил доску и принялся пить из лохани мутную мелованную жижу. А потом он с довольным видом выпрямился и объявил всем:

– Теперь премудрость северных людей внутри меня! Я тоже стану всемогущим повелителем тарантулов!

А дальше начался такой ажиотаж, что мы чуть не оглохли от гвалта: мужчин двадцать, что успели разыскать для себя куски дерева, теперь совали их Леону, прося поделиться мудростью и с ними. Стражи теснили их, но те всё равно тянули Леону доски и, что самое главное, монеты.

– Дурдом какой-то, – пробурчал Леон, когда я объяснила ему ситуацию. – Но раз за это ещё и деньги предлагают, ладно уж, намалюю им что-нибудь.

Он безропотно расписал десять деревяшек, а потом у него иссякла фантазия, да ещё рука устала.

– Лео, ну пожалуйста, потерпи, – попросила я его, пересчитывая вырученные таким лёгким способом монеты.

– Эми, ты в курсе, что это мошенничество на доверии? Мудрость они впитают через смытые буквы. Ну, смех же.

– Да ладно тебе. Людям просто хочется верить в чудо.

– Может, тогда и ты распишешь пару досок, а то что-то я притомился.

– Не могу, – пожала я плечами. – Сам видишь, мужчины мне свои доски не доверяют. Какая от женщины может быть мудрость?

Леон только тяжко вздохнул и взялся за одиннадцатую деревяшку.

Оказалось, рано я радовалась. Вскоре ко мне подошла молодая девушка с доской и мелом. О, женская солидарность. Ну, хоть кто-то в этой деревне верит, что и я могу обладать хоть капелькой северной мудрости.

Я припомнила все уроки чистописания, чтобы старательно разрисовать доску для девушки. Как оказалось, зря. По деревне тут же прошёл слух, что мои каллиграфические завитки даруют не только женскую мудрость, но и красоту. Ко мне тут же выстроилась отдельная очередь из молодых девушек и даже девочек.

Только после полудня, когда тарантулы давно попрятались от жары в свои норы, а последний деревенский мальчишка с довольным видом унёс разрисованную доску, мы с Леоном, не чувствуя рук, поняли, что наконец свободны.

Иризи старательно продела монетки на шнурки, разделив наш гонорар на пять увесистых частей. Шанти, что всё это время украдкой посмеивался то ли надо мной и Леоном, то ли над легковерными сахирдинцами, предложил нам всем пойти на рынок за провизией.

– Как хорошо, что здесь не слышали о волшебной силе северных волос, – между делом заметил он.

– Что ещё за сила? – удивилась я.

– Помню, когда-то давно в Старом Сарпале знахарки просили у тромок с длинными светлыми волосами как у тебя продать им пряди, чтобы плести из них шнурки для амулетов вечной молодости.

– Что? – невольно рассмеялась я, – северные волосы даруют вечную молодость? Как жаль, что это неправда.

– Знахарки бы с тобой не согласились, – с полуулыбкой добавил он, ясно давая понять, что сам эти суеверия всерьёз не воспринимает.

– Откуда такое странное поверье? Почему именно северные волосы должны омолаживать?

– Ну… Ты помнишь, в караване, с которым мы ехали, я водил знакомство с женой гончара.

– Да, помню эту старушку с мешком кизяка.

– Старушку? И как ты думаешь, сколько ей лет?

– Семьдесят, наверное. Вряд ли меньше.

– Не угадала. Она ровесница своего мужа, а тому всего сорок лет от роду.

О боги! К сорока годам женщина здесь превращается в сгорбившуюся, еле переставляющую ноги морщинистую старуху? А, собственно, что в этом удивительного? Вот, сейчас мы идём по окраине деревни, а по дороге нам то и дело встречаются миниатюрные женщины, что тащат невероятных размеров вязанки хвороста на плечах и большие медные кувшины с водой.

А вот и здешние мужчины – как один сидят в ряд у стены амбара и о чём-то с умным видом беседуют, пока их жёны трудятся в поте лица. Ах да, вдруг сейчас война начнётся, а они будут тяжести таскать, устанут, сабли в руках держать не смогут. Лентяи. И приспособленцы.

Наверняка, они и женятся только для того, чтобы на законных основаниях иметь рабыню в доме, которую можно эксплуатировать до полного износа. Тут, наверное, и вдовцов в разы больше чем вдов. Хотя, с сахирдинской традицией многожёнства мужчина всегда может заменить одну почившую доходягу на двух новых и пока ещё полных сил девушек, что через десяток лет тоже станут глубокими старухами. Изуверы.

– Я поняла. Старосарпальки смотрели на ухоженных сорокалетних тромок, в чьих домах всю работу за них делала прислуга, и думали, что у северянок есть свой тайный секрет молодости.

– Сколько тебе лет?

Ух ты, какой нескромный, даже грубый вопрос. Хотя, сарпалец вряд ли вкладывает в него тот же смысл, что и северянин.

– Через месяц должно исполниться двадцать пять. А может, уже исполнилось? Я потеряла счёт времени с тех пор, как оказалась в Сахирдине.

– Любой, старосарпалец, посмотрев на тебя, решил бы, что тебе лет девятнадцать, не больше. А ещё бы он решил, что твои срезанные для амулета волосы могут омолодить любую женщину на шесть лет.

– Как думаешь, он бы заплатил мне за прядь больше, чем за расписанную доску?

Шанти немного удивился и спросил:

– А ты бы смогла расстаться со своими светлыми длинными волосами?