– Просто выставка уже неделю работает. Аншлаг был в первые дни.

Да? А вот моя выставка длилась три месяца, потому что её постоянно продлевали из-за неутихающего интереса публики. Но не буду говорить об этом Берту и расстраивать его ещё больше. Тем более, не моё мастерство тому было виной, а рекламная кампания в виде газетных статей обо мне и принце Адемаре.

– Ну, так что, маркиза, – неожиданно сменил тему Макки, – расскажешь мне, какой я бездарный фотограф? Прочитаешь лекцию про технологию цветной съёмки? Разнесёшь в пух и прах мои работы? Ну, давай, начинай разбор полётов, я готов.

Я взглянула на смиренную физиономию Макки и сказала:

– Да ладно тебе прибедняться, Берт. Всего лишь пару лет активной практики, и ты всему научишься сам. Лучше скажи, как тебя вообще уговорили поехать в Ормиль.

– Чеком на кругленькую сумму, конечно же. От тебя же трудоустройства при дворе не дождёшься, вот и приходится крутиться. Кстати, когда там твоя свадьба с принцем? А то надоели уже ваши физиономии в каждой газете. Что ни колонка светской хроники, то целый разворот сплетен о вашей сладкой парочке. Хватит интриговать верноподданных, люди хотят торжества с белыми голубями, конным экипажем и фейерверками.

– Люди могут дождаться Дня Согласия и там вдоволь насмотрятся на фейерверки, – попыталась я отшутиться.

– Что-то ты хитришь, маркиза, – лукаво сощурился Макки, – точно хитришь.

Хитрю? Не то слово. А что мне ещё остаётся? Не срывать же с себя маску невозмутимости, чтобы показать глубоко запрятанные под ней чувства и мысли.

– Берт, если ты набиваешься в кандидаты на должность свадебного фотографа, то зря. Место уже занято.

– А, – обрадовался он, – так значит, дата уже назначена, голуби откормлены и кони запряжены? А почему нигде не писали про помолвку? Где твоё обручальное кольцо?

Он опустил глаза, видимо, в надежде углядеть огромный бриллиант у меня на пальце, но я предусмотрительно спрятала руки за спину и ответила:

– Макки, если честно, ты последний человек, с кем бы я хотела обсудить свою личную жизнь. Я, между прочим, не забыла, как ты собирался шантажировать меня старой фотографией.

– Ой, да ладно тебе. Кто старое помянет… ну ты в курсе. К тому же, если твой будущий муж наградил твоего бывшего любовника орденом Верности, то совет вам да любовь. Аконийское королевство таких раскрепощённых нравов ещё не знавало.

– Макки, не завидуй. Тебе мимолётная связь с графиней Монизонской ордена точно не принесёт.

– А ты откуда знаешь про Виви? – неподдельно удивился он.

– В баре на Камфуни ты мне сам рассказал о вашей с ней интрижке, горький ты пьяница.

– Но я не называл род, к которому она принадлежит.

– А то я не знаю свою пятиюродную тётку, которая живёт в Бершероне и сделала из родового поместья гостиницу, мерзкий ты сплетник. Кстати, может мне созвониться с графом Монизонским, рассказать ему интересную историю об одном его постояльце с шаловливыми ручонками и длинным языком? А что, Макки, не тебе же одному быть шантажистом. Я тоже хочу потешить своё самолюбие.

– Да хоть письмо с телеграммой напиши, – безразлично отмахнулся он. – Графу плевать, чем там занимается его жёнушка, пока он тискает горничных.

– Ну вот, а ты ещё меня обвиняешь в падении нравов.

Мы бы с Макки и дальше обменивались любезностями, но внезапно нашу беседу прервали. Пожилой господин с аккуратной бородкой и круглыми очками на носу незаметно подкрался к нам вплотную и теперь с добродушной улыбкой взирал на меня.

– Миледи, как я рад снова вас видеть.

Я на миг замешкалась, вспоминая, где могла встречать этого человека раньше, и почему он уверен, что я его знаю, но меня быстро посетило озарение:

– А, профессор… профессор…

– Одиль, – любезно напомнил он, – Фернан Одиль к вашим услугам.

Точно, это тот самый профессор-серпентолог, который донимал меня на моей выставке расспросами про рогатую змею из сахирдинской пустыни. Его так впечатлил снимок этой гадины, что он полчаса выведывал у меня все подробности встречи с ней, а потом долго и пространно рассуждал, могут ли рога змеи быть костяными наростами или же это вздыбленные заострённые чешуинки. Ну, всё, похоже, теперь и Макки влип…

– Молодой человек, – после того как подобострастно поцеловал мою руку, профессор взялся за дело и принялся расспрашивать Берта, – я видел в соседнем зале фотографию древесной гадюки необычного голубого окраса. Не могли бы вы мне немного о ней рассказать?

Ну, всё, Макки, мужайся, теперь ты не покинешь галерею, пока не расскажешь профессору Одилю, как встретился с древесной змеёй, в какой день и час, шёл ли в это время дождь, светило ли солнце, как высоко на дерево забралась гадюка, какие звуки издавала, кого ела, когда спала, куда потом уползла. И да, ещё про необычный цвет чешуи будешь долго объясняться, если хватит терпения. У меня, например, три месяца назад не хватило, и я ретировалась, благо принц Адемар увёл меня от настырного серпентолога, сказав, что мы спешим в королевский парк на романтическое свидание. Прости, Берт, но я тебе такую же услугу оказать не смогу – очень уж хочется посмотреть, как ты будешь выкручиваться.

– Да, конечно, я всё вам расскажу, – охотно откликнулся на эту просьбу Макки и повёл профессора к интересующему его снимку. – Только это не гадюка, а питон. Голубой ормильский питон. Жуткий гад. У меня от него до сих пор дрожь, как только вспомню его мерзкие поросячьи глазки.

– Ну что вы, молодой человек, – добродушно хохотнул профессор, – вы приняли за питона обыкновенную гадюку. Вернее, не совсем обыкновенную из-за её окраса.

– Да нет же, это был питон, огромный, толстый, длинный. Метра три, не меньше.

А дальше начался горячий спор с возгласами и размахиванием рук. Профессор стоял на своём – в ормильском лесу Берт заснял упитанную гадюку, Берт же заверял его, что это точно был питон. А я смотрела на этого ярко-голубого змея, что, свесив голову, распластался тугими кольцами на ветке, и думала – как хорошо, что мы с ним никогда не встречались.

– Это ещё маленький экземпляр, всего три метра в длину, – с азартом говорил профессору Макки, – Примерно три, я думаю.

– У страха глаза велики, – многозначительно ухмыльнулся серпентолог. – Наверняка, гадюка была не больше метра.

– Ничего подобного. Этого гада я снимал под утро, когда взошло солнце. А как-то ночью мы с проводниками натолкнулись на такого же питона, только огромного. Там было не три, а все шесть метров, а в обхвате все полтора. Проводники сказали, это чудище заглотило лесного кабана и теперь лежит, переваривает его, с места сдвинуться не может. Была ночь, пока я зажигал фонари, расставлял их, чтоб начать съёмку, туземцы уже вспороли питона, вытащили из него полупереваренного хряка, а самого питона порубили на колбасу. Змеиное мясо в Ормиле очень уж ценится. Но я успел заснять, как люди суетятся возле распотрошённого змея. Снимок вышел так себе, слишком тёмный, да и галерист сказал, что изображения убитых животных выставлять на всеобщее обозрение не этично. Но макет-то у меня остался. Кажется, он где-то здесь, в подсобке. Идёмте, профессор, я вам всё покажу, убедитесь, что в Ормиле живут настоящие чудовища. Местные говорят, что они порой заглатывают даже маленьких детей.

– Какой вздор, – рассмеялся профессор. – В природе не может быть таких змей. Это всё туземные сказки, чтобы пугать непослушных чад, а вы в них поверили. Ну что же вы, надо повышать свою естественнонаучную грамотность, интересоваться зоологией, в конце концов.

– Да к чёрту зоологию, – не выдержал Макки, – уж я-то точно знаю, что видел собственными глазами. У меня и фотодоказательства есть. Идёмте за мной, и сами всё увидите. Берт Макки никогда никого не обманывает, особенно если дело касается змей.

Он успел ухватить профессора под локоть здоровой рукой и даже потащил старика в сторону служебного входа, но серпентолог успел вырваться и с оскорблённым видом заявил: