– Переживу, – отмахнулся от него Стиан. – Но прежде, чем мы прибудем в Барият, я бы хотел побывать к Гулоре. Там ведь по-прежнему есть храм Азмигиль?

– Есть. Азмигиль хоть и старосарпальская, но всё же богиня. А богинь в Румелате не принято гневить.

– И даже храм Инмуланы у вас остался? Она ведь считается покровительницей династии Сарпов.

– На храм богини-кошки никто не покушался, – излишне резко ответил Сеюм. – Просто его служительницы сами сбежали в Старый Сарпаль вслед за жрецами Мерханума. Но румелатцы продолжают чтить богиню-кошку и её созданий. Люди всегда приносят к храму воду и еду для живущих там котов. За пятнадцать лет их там стало так много, что в окрестных домах пропали крысы, а в храм теперь не войти – расцарапают и закусают.

– Умно, – хмыкнул Стиан, – превратили храм Инмуланы в логово одичавших кошек, и теперь, конечно же, туда никто не войдёт.

– Жрицы Инмуланы сами виноваты, что бросили пристанище своей богини.

– Бросили, или им настоятельно посоветовали убираться из Румелата? А жрецов Азмигиль, случайно, не утопили в ближайшей реке со словами, вот вам водица для ритуальных чаш и лепестки лотоса для подношений?

– Да всё хорошо с твоими жрецами, чего так за них переживаешь?

– Хочу посетить храм в Гулоре.

– Ну, так посетишь. После полудня как раз туда доедем.

Сеюм не обманул – за полдня мы добрались до небольшого города, над которым высился острый шпиль храмовой башни.

– Обитель всеблагой Азмигиль, – с благоговением прошептал Стиан, завидев острую спицу за городскими стенами. – Подлинный образчик древнего зодчества. Даже в Старом Сарпале не осталось столь старых сооружений с небесным камнем на вершине.

– С чем? – не поняла я.

– Осколком метеоритного железа. Видишь уплотнение на вершине? Это он, упавший из Небесного Дворца камень – символ божественного покровительства. Только у очень древних храмов есть такие шпили.

– Очень древних, говоришь? – уточнила я, доставая камеру.

– В Старом Сарпале, например, небесный камень есть только над храмом Мерханума в Антахаре. Даже обители Инмуланы не отмечены таким знаком.

– Что ж, в Антахаре мы не побывали, значит, настоящий древний храм запечатлеем здесь.

Мы въехали в город и тут же направились к заветному месту. Я была так увлечена съёмкой каменных домов в три, а то и пять этажей и широких улочек, что не обращала внимания на проходящих мимо людей. А они то и дело останавливались, чтобы проводить нас взглядами и ещё долго в абсолютной тишине смотреть нам вслед. Или вслед мне и моей камере.

Когда мы подъехали к храму, я вдруг поняла, что очень много слышала о святилищах Азмигиль, но ещё ни разу не видела ни одно из них воочию. Если не считать жатжайских развалин.

В собранном же виде храм Азмигиль оказался невзрачным нагромождением слитых воедино разноуровневых башен из серого камня. На его стенах не было ни позолоты, ни мраморной облицовки, ни лепнины, ни барельефов – ничего, чем славятся другие сарпальские храмы. И эта напускная воздержанность навевала лишь один вопрос:

– Азмигиль не велит обогащаться, кичиться достатком и строить для неё храмы с чрезмерным убранством?

– Нет, – ответил Стиан. – Всеблагая Азмигиль учит людей смотреть вглубь себя и не обращать внимание на земные блага. Вот строители храма и не обращали.

Что ж, это логично. Непонятно только, зачем вокруг храма прорыт замыкающийся кольцом ров с водой. Он довольно широкий и глубокий – если человек упадёт на дно, то вряд ли выберется самостоятельно. И как преодолеть такое препятствие? Перескочить не получится, переплыть тоже. Разве что кто-то с той стороны подойдёт к нам и перебросит через ров те две узкие доски, что лежат на том берегу.

– А это что означает? – спросила я Стиана. – Вода как символ очищения? Значит, каждый, кому служители перекинут мостик, символически вступает на путь очищения души и поэтому достоин войти в храм Азмигиль?

– Я о подобных ритуалах никогда ничего не слышал, – удивил меня Стиан. – Скорее всего, этот ров прорыли здесь лет пятнадцать назад, чтобы на территорию храма не проникали нечестивые последователи красной богини.

– Богохульник, – шикнул на него Сеюм. – Как ты смеешь произносить такие слова, да ещё на земле Румелов?

– Я просто пытаюсь найти объяснение, почему служители Азмигиль решили оградить её обитель от окружившего её города. А до твоей богини и её последователей мне нет никакого дела.

– Тогда попридержи язык, когда упоминаешь Красную Мать и её детей. А не то ты рискуешь не добраться до Барията живым.

– Это угроза?

– Предостережение, господин.

На этом их перепалка завершилась, потому, как со стороны храма послышался окрик:

– Кто такие?! Зачем сюда пришли?!

Навстречу нам выбежал приземистый старик. Прихрамывая, он так решительно приблизился ко рву и вскочил на валяющиеся доски, что я сразу поняла – он не рад нежданным гостям.

– Здравствуй, господин, – примирительно сказал Стиан. – Я паломник из Фарияза. Долгие годы я собирался посетить этот храм, и наконец путь пробуждения привёл меня сюда.

Старик долго и с подозрением смотрел на него, а потом спросил:

– Чем докажешь?

Пришлось Стиану разыскать в дорожной сумке свиток с печатями храмов и продемонстрировать его стоящему на другом берегу рва служителю Азмигиль.

– Ладно, – глянув на свиток, кивнул тот, – проходи.

Скрипя и охая, старик слез с досок и принялся их переставлять. Наспех возведённый им мост выглядел хлипким и опасным, но Стиан ступил на него и решительным шагом направился в сторону площадки перед храмом. Преодолев ров, он подозвал Гро, и тот радостно припустил следом. Вот только стоило мне следом за ними добраться до середины доски, как старик непреклонно изрёк:

– Нет, женщину не пущу.

Я так и замерла надо рвом, не зная, что делать и как реагировать. Зато Стиан тут же вступился за меня:

– Но почему, господин? Разве всеблагая Азмигиль не велела нам смотреть на человека и видеть прежде всего его душу, а не цвет кожи?

– Мне всё равно, какая кожа у твоей попутчицы, но то, что её душа блуждает в багровом тумане, я вижу ясно и отчётливо. Эта женщина так и не ступила на путь пробуждения. Ей нужно проснуться и скинуть с себя пелену обмана, которой её наградил этот переменчивый мир.

Сказав это, он так красноречиво глянул мне за спину, что я сразу поняла – служитель Азмигиль опознал в Сеюме монаха Камали и крайне недоволен тем фактом, что я путешествую с ним в одной компании. Интересно, что во внешности Сеюма так смутило старика? Не иначе следы карминовой надписи на лбу – видимо, только служители Камали наносят себе такие знаки.

– Прости господин, но я не служу Камали, – попыталась я оправдаться. – И другим богам я тоже не служу. Я просто хотела бы взглянуть на этот удивительный храм, о котором так много слышала…

– Если у тебя нет свитка с печатями других храмов Азмигиль, то смотри с той стороны рва.

Что ж, кажется, переговоры здесь бесполезны. Мне пришлось осторожно развернуться и прошагать по мосточку обратно к нашим лошадям.

– Что, старик, – неожиданно обратился к нему Сеюм, – тебе не нужна новая паства? Лепестки лотосов в кладовой кончились, и на всех страждущих не хватит?

Он говорил с таким неприкрытым сарказмом, что мне сразу стало ясно – камалисты не жалуют поклонников Азмигиль. Собственно, старик тоже не был рад встрече с монахом Камали, вот только на ответную колкость он не решился:

– Наш храм не бедствует, а его служители ни на что не жалуются, – потупив взор, на одной ноте изрёк он. – Все наши братья и сёстры довольны правлением царицы Алилаты и желают ей долгих лет жизни.

– Ещё бы, – усмехнулся Сеюм.

Так, кажется, здесь и сейчас перед моим взором обнажился давний религиозно-политический конфликт двух румелатских общин. И последователи Азмигиль явно вынуждены взвешивать каждое своё слово и поступок, чтобы их храм не разрушили или не заселили сотнями одичавших кошек.