И, помимо прочего, Сталин помнил черчиллевскую калькуляцию октября 1944 г., где Югославия была обозначена как «50-50», что давало возможность предположить вмешательство Запада. Странно, но американские военные вначале абсолютно не верили в серьезность ссоры Сталина и Тито. Хорошо же понимала Америка Сталина, если готова была рискнуть мировой войной, не зная при этом характера противника, мотивов его действий и целей.

Идти на войну ради возможности перевооружения Германии? Есть ли в новейшей истории еще пример подобной «легкости»? Ведь в Европе — и по восточную и по западную сторону от германии жили миллионы немецких жертв. Согласились ли бы они воспринять развязываемую американцами войну как свою? Даже англичане начали останавливать своих американских союзников. Бевин: «Я знаю, все вы американцы хотите войны». Американский дипломат: «С политической точки зрения Берлин стал важным символом только потому, что мы сделали его таковым». Был смысл в словах посла Уолтера Беделла Смита: «Наш нынешний истерический взрыв чувств по поводу берлинцев заставляет меня помнить, что три с половиной года назад меня считали бы героем, если бы я преуспел в уничтожении бомбами этих самых немцев».

Американский комендант Берлина Хаули в июне 1948 г. выразил надежду на то, что «русские не окончательно захлопнули дверь пред германским единением и союзным соглашением». Дело-то было в том, что западные союзники с грохотом закрыли дверь перед прежде обусловленным четырехсторонним сотрудничеством по Германии. Советской стороне оставался единственный доступный ей метод воздействия на Запад — усложнение доступа к Западному Берлину. Те, кто не верил в компромисс, увидели в этом знак неотвратимого столкновения. Клей сказал, что «если русские пойдут на боевые действия — то не из-за валюты в Берлине, а потому что момент кажется им подходящим. Неправда. Россия агонизировала именно из-за восстановления германского колосса, от которого Россия пострадала больше всех в мире.

Это более всего очевидно из встреч посла Смита со Сталиным в конце июля 1948 г. Тот сказал, что, если не сомневается в главном смысле происходящего: западные союзники готовятся восстановить Германию. В мире будут две Германии. Берлин же в свое время был столицей единой Германии, от которой западные союзники отходят. Союзники потеряли юридическое право на Берлин — он будет германской столицей, когда страна воссоединится.

Союзники стимулировали созыв западногерманской Конституционной ассамблеи. Сталин сказал американскому послу, что советскую сторону ставят перед fait accompli. Смит ответил, что воспринимает западные действия как оборонительные, а советские как наступательные. Сейчас нам достаточно ясно, что такое явления как спланированные наступательные действия светской стороны не существовало. СССР откровенно боялся восстановления венного врага, только что продемонстрировавшего невероятную жестокость по отношению к России.

Сталин повторил свою претензию американскому послу Смиту: «Единственной реальной проблемой, которая мучает мое сознание, является создание в западных зонах германского правительства… Это единственная проблема». Сталин добавил, что не желает ставить в неловкое положение западные правительства, но сами западные правительства с охотой загоняют советскую сторону в угол, создавая правительство Западной Германии. Смит сказал, что «никогда не смотрел на проблему под таким углом». Финальная ремарка Сталина заключалась в надежде на то, что страны-победительницы «вернутся к четырехстороннему соглашению». Смит пишет в Вашингтон, что никогда не видел Молотова более сердечным… Русские просто сочатся сладкой рассудительностью… Нам нужна хорошая дубина для доведения до финала дела создания западногерманского правительства». Кто мечтал о «дубине»?

Американцы боялись, что Франция, тоже устрашенная восстановлением германского колосса, переметнется к Советскому Союзу, желая возвратиться к четырехстороннему соглашению по Германии. Клей исключил какие-либо «срединные» варианты — это было бы для Америки «первоклассным политическим провалом, который показал бы всем слабость Америки. Это деморализовало бы Германию».

Западные послы и в августе 1948 г. продолжали навещать Кремль. Однако пока все попытки компромисса разбивались, прежде всего, о западное желание видеть вместо униженных германских зон могучее германское государство, начинающее свое существование с единой для трех зон валюты. Клей пишет бывшему госсекретарю Бирнсу 19 сентября: «Я уверен, что сильное западногерманское правительство, ориентированное на Западную Европу, восстановит баланс в Европе».

1 сентября 1948 г. в Бонне начала работу конституционная ассамблея, от которой американцы требовали быстрейшего создания западногерманского правительства. Воздушные перевозки в Западный Берлин набирали силу. К декабрю перевозилось 4500 тонн грузов в день. К весне 1949 г. эта цифра выросла до 8000 тонн в день — столько же, сколько ранее перевозилось по автобанам. Посредством этих перевозок Америка окончательно стала «европейской» страной. С пропагандистской точки зрения эти воздушные перевозки ослабляли позиции СССР — не решающихся их прервать. 21 сентября 1948 г. Маршалл сказал французскому министру иностранных дел Шуману и его английскому коллеге Бевину, что «русские отступают… Германия на пути к восстановлению».

Генерал Клей сказал, что блокада Берлина была «самым глупым шагом изо всех, которые могли совершить русские…Воздушный мост в Берлин и наши контрблокадные действия сумели показать французам, откуда исходит главная угроза их безопасности и заставили их не только присоединиться к процессу создания западногерманского правительства, но и сделать шаги в направлении франко-германского сближения».

Сталин постарался сделать несколько попятных движений. В январе 1949 г. он дал интервью американскому журналисту. В конечном счете, в мае 1949 г. советская сторона сняла блокаду, требуя взамен лишь восстановления заседаний Совета министров иностранных дел. На первом же восстановленном заседании Совета министров иностранных дел в Париже советские дипломаты постарались блюсти вежливость и корректность. Их целью было возвратить status quo ante, вернуться к четырехстороннему сотрудничеству по Германии. Увы, поезд уже ушел. Американцы стремились к глобальному контролю, а в Европе полагались на создаваемый военный блок. Отчетливо видя невозможность достигнуть своих целей, советская делегация 20 июня 1949 г. покинула заседания.

Сорокалетние Харитон и Зернов в апреле 1946 г. побывали в небольшом поселке Сарове, на границе Горьковской области и Мордовской автономной республики. Тогда население поселка не превышало 3 тыс. человек, а главным местным производством была небольшая фабрика, выпускавшая в войну «Катюши». Недалеко от Москвы и глухо. Идеальное место для создания советской атомной бомбы, этот городок, названный Арзамас-16. В кельях монахов разрушенного в 1930-е годы монастыря были помещены первые лаборатории. Кое-кто называл это место Лос-Арзамасом. Здесь сжимался русский плутоний. Летом 1946 г. Харитон подготовил документ, который он назвал «Техническим заданием». В нем были указаны основные требования к бомбе. Секретность была феноменальной. Отчеты писали от руки, нейтроны называли «нулевыми точками». Ведущие ученые имели телохранителей.

В начале июня 1948 г. урановые стержни в Челябинске-40 были опущены в воду. Под руководством Курчатова работа шла круглосуточно. 22 июня реактор достиг желаемого уровня 100 000 киловат. Всеобщая подозрительность созданного Берией в закрытых городах режима омрачала, как и колонны заключенных. Но, как пишет американский историк Холловэй, «те, кто принимал участие в работах по проекту, верили, что Советский Союз нуждается в собственной бомбе, чтобы защитить себя, и приняли брошенный советской науке вызов, на который могли ответить созданием советской бомбы, и как можно скорее». Один из участников проекта пишет: «Наше согласие определялось, во-первых, тем, что нам были обещаны гораздо лучшие условия для научной работы. И, во-вторых, внутренним ощущением, что наше противостояние с мощнейшим противником после разгрома фашистской Германии не кончилось. Ощущение незащищенности особенно усилилось после Хиросимы и Нагасаки…Для всех, кто осознал реальности новой атомной эры создание собственного атомного оружия, восстановление равновесия стало категорическим императивом».