Из Вашингтона поступил запрос к послу Гарриману с просьбой дать оценку мировой стратегии СССР. Гарриман в тщательно обдуманном ответе сообщил своему президенту следующее. Сталин следует одновременно по двум курсам — дружественность к Западу и недоверие к нему. Эта страна отчаянно нуждается в мире. Нет сомнения, что Москва хотела бы продолжения тесных союзных отношений с Америкой и после войны. Но испытания военных лет сделали русских подозрительными. Они осознают свои слабости. Они уже заглянули в бездну национального краха. И поэтому, если встанет вопрос об обеспечении их безопасности, они готовы приложить любые усилия, они готовы на все. Гарриман указывал, что прежний опыт диктует советскому руководству необходимость идти на любые меры, если они увеличивают безопасность страны. Практически это означало, что СССР способен на односторонние действия. Никакой авторитет международной организации не может иметь преобладающего влияния там, где речь идет о выживании. Видимо, этим будет руководствоваться Москва в отношениях с странами-соседями. Конкретный совет посла сводился к тому, что к политике русских нужно отнестись с пониманием и в то же время «твердо противостоять им там, где они неправы».

В более мрачном настроении Черчилль говорил о «грядущих реках крови».

В польском вопросе советскую сторону более всего беспокоила будущая граница между новой Польшей и Советским Союзом. Сталин поднял вопрос о международном признании по т.н. «линии Керзона» уже в декабре 1941 г., во время визита Антони Идена в Москву. Как оказалось, англичан больше беспокоили не требования Кремля, а невероятная по неистребимой гордыне позиция лондонских поляков. По крайней мере, это было мнение Черчилля и Идена; с их точки зрения — это было лучшее, на что могла рассчитывать Польша после окончания войны.

Перед тем как отбыть на совещание министров иностранных дел в Москве, министр иностранных дел Иден в октябре 1943 г. призвал к себе премьера лондонского правительства Миколайчика. Иден был серьезен. Чем прохладнее и жестче польское правительство будет вести себя в контактах с советским правительством, тем сильнее станет желание последнего навязать в Польше свою волю — Миколайчик словно этого не понимал. Польский премьер предоставил меморандум: лондонское правительство готово заново установить дипломатические отношения с Россией при том условии, что СССР не поднимет вопроса о границе, а «правительства США и Британии выразят Польше свою поддержку». Поляки были не только против «даже временной оккупации польской территории Красной армией, но и против оккупации части любой другой восточноевропейской или южноевропейской страны». Сильные слова для потерпевшей сокрушительное поражение страны, полностью оккупированной немцами и способной быть освобожденной только Красной армией. Получалось так, что лондонские поляки предпочитали германскую оккупацию советскому освобождению. При всем желании такую позицию Запад одобрить (в условиях, когда судьба войны зависела преимущественно от Красной армии) не мог.

Наиболее ожесточенное выяснение польско-британских отношений произошло в Москве в октябре 1944 г. Важным эпизодом пребывания Черчилля в Москве была встреча между Сталиным и главой лондонского правительства поляков Миколайчиком. Оба представителя великих держав стояли за «линию Керзона». Это обеспечило ожесточение в частных беседах Черчилля с Миколайчиком.

Миколайчик. Я не настолько лишен патриотических чувств, чтобы отдать половину Польши.

Черчилль. Что вы имеете в виду, говоря о патриотических чувствах? Двадцать пять лет назад мы восстановили Польшу, хотя в первой мировой войне больше поляков воевало против нас, чем за нас. Теперь мы снова предотвращаем ваше падения в историческое небытие, но вы, как оказалось, не согласны играть в одной команде с нами. Вы — сумасшедшие люди.

Миколайчик. Это решение ничего не меняет.

Черчилль. Если вы не признаете данную границу, вы выйдете из политики навсегда. Русские пройдут через границу и ликвидируют ваших людей. Вы на грани исчезновения.

Иден. Если вы согласитесь с «линией Керзона», вы сможете договориться с русскими обо всем. И вы получите гарантию от нас.

Черчилль. Польша получит гарантию трех великих держав…

Миколайчик. Мы потеряем все.

Черчилль. Вы потеряете Припятьские болота и пять миллионов человек. Украинцы — не поляки… Вы не правительство, если не можете принять такое решение. Вы — жестокие люди, желающие взорвать Европу. Оставляю вас со своими собственными проблемами. У вас нет чувства ответственности. Вы не думаете о будущем Европы, у вас в голове только ваши жалкие интересы. Видимо, Люблинское правительство может работать лучше. Оно станет настоящим правительством. Ваше неисправимое «либерум вето» мешает всем. Это трусость с вашей стороны… Если вы хотите завоевать Россию, мы предоставляем вам эту возможность. Я чувствую себя как в сумасшедшем доме. Не уверен, что британское правительство будет продолжать признавать вас». Американский посол Гарриман тоже посоветовал Миколайчику найти подход к люблинскому правительству.

31 декабря 1944 г. Люблинский комитет объявил себя польским правительством. Это произошло на фоне нового формирования в Лондоне жестко антирусского кабинета Арцишевского. 4 января 1945 г. Москва признала Люблинский комитет в качестве Временного правительства Польши. А ответ Арцишевский угрожал началом военных действий против России. Армия Крайова приготовилась к партизанской войне в тылу Красной армии. В то же время западные державы не признавали люблинское правительство. Тень «холодной войны» пала на земли, служившие главной дорогой между Россией и Западом.

Американцам никогда не нравился китайский национализм. В 1911 г. они поддерживали тиранический режим Юань Шикая против более националистически настроенного гоминдана во главе с Сунь Ятсеном. Но неудержимая японская экспансия помирила Вашингтон с гоминданом, который возглавил в середине 1920-х годов Чан Кайши — слабый и прозападный.

Китай с 1931 г. сражался с японцами, устремившимися на континент. В китайскую армию были мобилизованы примерно три миллиона крестьянских парней. Они с трудом воспринимали современную войну и, в отличие от коммунистических дивизий Мао Цзэдуна, они в своей борьбе не были мотивированы. Дважды в год по селам пробегал ураган — очередная мобилизация, от которой можно было откупиться. Ну а чем был китайский коммунизм? Смесью национализма и крестьянского радикализма. Под контролем коммунистов к концу войны находились примерно пятая часть китайского населения.

Относительно связей китайского коммунизма с русским можно сказать, что они ослабли после пика соперничества Сталина с Троцким. В ходе этой борьбы Сталин советовал китайским товарищам сотрудничать с гоминданом, что в конечном счете привело к кровавой ликвидации городских партийных организаций коммунистов гоминдановцами. После 1938 г. основной линией коммунистического движения стал весьма отчетливый национализм. России китайские коммунисты не боялись — Москва была завязана на европейском театре и не демонстрировала намерений усилиться в Китае.

Что же касается русских коммунистов, то они слабого Китая не боялись, но Китая, становящегося плацдармом японских авантюр, прояпонского Китая — в Москве боялись чрезвычайно. В Москве опасались, что коммунистическая партия Китая нажимом с севера ослабит центральное правительство Чан Кайши, и тем самым косвенно окажет услугу наступающим японцам. Москва приостановила помощь Мао Цзэдуну. В последние два месяца 1939 г. оружие, поступающее через Рангун центральному китайскому правительству, было русского производства и происхождения. СССР оказал Чан Кайши очень значительную помощь. Москва предоставила центральному китайскому правительству оружия на весьма большую сумму — 250 млн. долл. Часть российских займов, возможно, пошла на борьбу Чан Кайши с Мао Цзэдуном, но Россию интересовало сдерживание японского наступления. Летом 1940 г. советский посол в Вашингтоне говорит, что «наши отношения с Китаем очень хороши, очень дружественны».