Черт — шинель небрежно наброшена на плечи, пилотка сбита на белесый затылок — стоял на крыльце и лениво щурил водянистые глаза на яркое солнце. Он, здоровый, плотный детина с большими, приобожженными кислотой руками, явно скучал...

— Борьке водить!— закричал Ваня Зернов.

Незадачливый Борис кинулся к мячу, швырнул его в Володю. Мимо! В Зернова. Опять промазал! Ага, Юрка рядом. Есть!

— Так не по правилам, нечестно так. Ты нарочно ему поддался,— упрекнул Юру Володя Орловский.

— Он же маленький, его жалеть надо.

Черт тем временем сходил в избу, а вернувшись оттуда, что-то положил на нижнюю ступеньку крыльца.

— Идить... сюда!—крикнул он мальчишкам.

Ребята прекратили игру, подошли медленно, недоверчиво, жмутся друг к другу.

— Брать!— разрешил немец.

На ступеньках лежит сахар — ноздреватые, аккуратно напиленные кубики. Давным-давно не видели мальчишки сахара. Даже под ложечкой сосет — так манят они, эти кубики.

— Брать, брать!— смеется немец.

Ребята не тронулись с места, и только Бориска, самый доверчивый из всех, переваливаясь, подошел к крыльцу, наклонился, протянул руку.

— Не смей!— Юра окликнул очень тихо и очень строго.

Но слишком велик соблазн. А тут еще немец весело скалит зубы, приговаривает поощрительно...

— Брать, брать, битте...

В тот момент, когда Бориска уже прикоснулся было к желанному кубику сахара, Черт неожиданно наступил на него, тяжелым сапогом прихватил Борькину руку. Что-то хрустнуло под каблуком, Борис истошно завопил.

— Отпусти,— выкрикнул Юра,— отпусти!

Черт скалит зубы, вертит, вертит каблуком. Ребята стоят растерянные, а Борис уже заходится криком.

Тут случилось что-то невероятное, неожиданное. Юра отступил назад, разбежался и головой что было мочи ударил немца в живот, ниже блестящей ременной пряжки. Тот ахнул, с маху шлепнулся на ступеньки, сел, оторопело, по-рыбьи разевая рот... Грязные крупинки сахара лежали на крыльце.

Ваня и Володя воробьями порскнули за угол, а Юра взял Бориску за руку и повел в землянку.

— Я тебе еще не то сделаю,— обернулся и пригрозил он Черту.

Немец опомнился, бросился за ним, но тут засигналила машина на улице: звали его — Черта.

Из кузова машины сгрузили аккумуляторы — диковинные какие-то, преогромнейших размеров. Целых восемь штук.

Солдаты в форме танковых войск снесли эти штуковины в мастерскую.

 Несколько дней подряд Черт почти не выходил из дому — колдовал над аккумуляторами, добросовестно заряжал их. А как-то в полдень уселся на велосипед и куда-то укатил.

Мы и внимания на то не обратили, когда, в какой момент Юра выскользнул из землянки. А Черт через некоторое время вернулся в сопровождении грузовой машины, и немцы-танкисты погрузили аккумуляторы в кузов. Один из них, с погонами офицера, пожал Черту руку — и тот расцвел, заулыбался радостно. Видимо, благодарность схлопотал.

Машина укатила восвояси, а Черт вынес на крыльцо патефон, бутылку вина и затеял пиршество. Заигранная пластинка напевала «Катюшу», нашу русскую «Катюшу». Черт крохотными рюмками вливал в себя вино и блаженно жмурился после каждой.

Увы, недолго длилась его радость. Требовательно заорала сирена машины. Черт смахнул пластинку с патефона, выскочил на улицу.

Те же самые танкисты снова внесли во двор те же самые аккумуляторы. Были они мрачны, переругивались друг с другом. Черт стоял навытяжку перед разгневанным офицером, что-то жалко лепетал: оправдывался, думать надо.

Мы никак не могли взять в толк, что же случилось, пока Юра с нескрываемой гордостью не объявил:

— Это я ему устроил, когда он на велосипеде катался.

— Как ты устроил?

Он сунул руку в карман штанишек, достал щепоть каустической соды.

— Я ему насыпал в эти штуки.

Мама схватилась за голову.

— Снимай штаны, негодный малый. Сейчас же снимай!

Юра смотрел на нее с недоумением. Он, кажется, ожидал, что его должны похвалить, а тут наоборот — наказать собираются. Только за что? Ведь и мама терпеть не может Черта, и не раз — он сам слышал!— кликала на его голову самые черные беды.

— Еще где есть у тебя эта гадость?— поинтересовалась мама, наливая в корыто горячую воду.

Врать Юрка не умел.

— В пиджаке чуточка.

— Давай и пиджак. Стирать все буду.

Вечером отец, выслушав мамину жалобу, против ожидания, не очень рассердился.

— Поди-ка сюда, сын,— позвал он Юру.— Кто тебя научил это сделать?

— Сам.

— Сам ты не мог додуматься.

— Все равно сам.

— Такие вещи, Юрок,— наставительно сказал отец,— с умом надо делать. Ты знаешь, что всех нас под расстрел мог подвести? Не знаешь? То-то вот.

К счастью, баварский фриц не догадался, чьих это рук проделка, иначе и впрямь всем нам не миновать бы беды.

Январь сорок второго принес надежду на освобождение. Остатки немецких войск, разгромленных под Москвой, драпали на запад.

Юра и Борис целые дни проводили на улице: стояли у ограды, смотрели на колонны проходивших мимо войск, на танки, грузовики, пушки. Иного развлечения, иного занятия у мальчишек не было: школа при немцах не работала.

Лютая стужа в те зимние дни стояла, и отступающие фашисты врывались в землянки, отбирали последнюю одежонку у жителей, тащили все: шубы, одеяла, валяные сапоги, подушки, не брезговали и половиками, какой-нибудь завалящей дерюгой.

Как-то за ужином (ели мы вареную картошку «в мундирах», прежде времени и тайком от немцев вскрыли яму с семенным запасом) Юра объявил:

— А сегодня я французов видел.

Мы удивились:

— Что еще за французы? Откуда они взялись?

— А я почем знаю откуда.

— Да хоть какие они?

— Головы платками обмотаны, а на самих бабьи шубы. И все верхами, на конях.

В этот день через село проходила какая-то кавалерийская часть. Мы рассмеялись:

— Это немцы были, Юра.

— Нет, французы. У Зои в книжке такие нарисованы.

— Немцы, сынок. Боятся они наших морозов, дай бог им подольше постоять,— вмешалась в разговор мама.

Ей Юра поверил.

Неудача фашистских войск под Москвой некоторым образом ударила и по нас. Альберта, и без того бешеного, точно злая муха укусила. Когда он появлялся на крыльце дома — ребята опрометью бежали в землянку, иначе быть страстям: или затрещиной походя, забавы и собственного удовольствия ради, наградит, или, еще хуже, кислотой плеснет, и все норовит, чтобы в лицо попало.

Бегали ребята от Черта, а все же не убереглись. Как-то Юра и Борис стояли у ограды и смотрели на улицу. Не знаю уж зачем, может, видеть она ему мешала, но Борька вдруг принялся отдирать тесинку от ограды. Силенок ему не хватало, Юра, как всегда, поспешил на помощь брату.

Тут-то и подкрался к ним совсем неслышно немец. Приподнял Бориса за воротник пальтишка, обвил вокруг его шеи концы шарфа, завязал петлей, и на этом шарфе подвесил Борьку на яблоневый сук.

Засмеялся и, довольный, побежал в избу.

Бориска закричал, но туго стянутый шарф все сильнее и сильнее сдавливал ему горло. Он забарахтал руками и ногами, а потом вдруг обвис, обмяк, глаза из орбит выскочили.

Юра подпрыгнул несколько раз, пытаясь снять Бориску, но — высоко, не достать. А тут немец выскочил из избы с фотоаппаратом в руках, оттолкнул Юру.

Когда Юра прибежал в землянку, слезы горохом катились по его щекам.

— Мама, Черт Бориса повесил!

Простоволосая, неодетая выскочила на улицу мать. Черт стоял близ яблони и щелкал фотоаппаратом.

— Уйди, уйди!— закричала мама и бросилась к Борису.

Фашист загородил ей дорогу.

— Ах ты, поганец!

Не знаю, откуда взялась у матери сила — оттолкнула она немца, рывком раздернула узел на шарфе, и Бориска упал в снег.

В землянку его принесла она почти безжизненного. После этого с месяц, наверно, Борис не мог ходить — отлеживался и ночами страшно кричал во сне.