И снова Юра покидал родной дом — уезжал на этот раз в Оренбург, в авиационное училище.

И снова не обошлось без привычной отцовской воркотни. Батя, не задумываясь, обвинил сына в тунеядстве.

— Двенадцать лет за партой провел,— горячился он.— Все учишься, штаны протираешь, а работать — и пальцем о палец не ударил. Нахлебник на шее народа.  Неужто тебе твоя специальность не по душе? От хорошего, от добра бежишь ведь...

— Специальность по душе,— отвечал Юра.— Я ее очень люблю, только самолеты — это на всю жизнь, это уже решено. Теперь меня от неба не оторвать.

Мы сидели в саду. Яблони, посаженные отцом в год переселения из Клушина в Гжатск, давно окрепли, налились матерой силой. Ветви их клонились к земле под невыносимой тяжестью плодов. Мы сидели в саду — был полдень, а поезд, который должен увезти брата, придет в Гжатск только поздним вечером. До расставания еще немало часов оставалось. Я смотрел на яблони, на листву, принарядившую ветви,— она еще зелена и упруга была, только окраинки листков начинали жухнуть и блекнуть под нестерпимо горячими лучами солнца, прислушивался к воркотне отца и думал о том, что вот уже десять лет минуло с того момента, как закончилась война, и что много за это время произошло в нашей жизни, в жизни нашей семьи изменений. Сейчас Борису столько же лет, сколько было мне, когда меня и Зою угоняли в неволю эсэсовцы. А Юрка уже взрослее тех моих лет: прежний наивный и любознательный мальчишка с оттопыренными ушами вырос в сильного и уверенного в себе мужчину с крепким характером. Разве только любопытство ко всему интересному, что есть на белом свете, разве только неуемное стремление познать непознанное живут в нем, как жили и в мальчишестве.

А отец... что ж отец. По-своему он тоже прав. Ему сейчас шестой десяток, и постарел он заметно. Тех убеждений, с которыми прожил он всю свою трудную жизнь, теперь не поломать, и с корнем их, как траву с поля, не вырвешь. Зря вот только Юра горячится, лезет на рожон, спорит с ним. Лучше, пожалуй, согласиться для видимости, а затем поступить по-своему.

Впрочем, Юра и не думал спорить. Пока отец выговаривал ему, смоля сигаретку за сигареткой, он все сидел и слушал молча, а потом сразил отца внезапным и неоспоримым доводом.

— Папа,— сказал он,— меня ведь все равно в армию призывают. И направление в авиационное училище мне дает военкомат. Понимаешь, на самолетах я летал, с парашютом прыгал, здоровье у меня подходящее. Что на флот гожусь, что в авиацию — так на комиссии сказали. И порешили так: в авиацию.

Отец плечами опал, задумался. Потом согласился:

— Военкомат — оно конечно... Только так думаю: полетаешь — поймешь что к чему:

— Эх, папа!

Юра привстал со скамьи, подошел к отцу, положил руки ему на плечи:

— Хочешь, я расскажу тебе про летчика Бахчиванджи, Григория Яковлевича? Наш летчик, советский. В сорок втором, во время войны, первый в мире реактивный самолет испытывал. Послушай вот...

В эту минуту я отчетливо понял, что дороги Юркиной мечты тянутся в реактивную авиацию. До этого, в аэроклубе, он летал преимущественно на стареньком Як-18.

Мы сидели в саду, и так далеко еще было до позднего вечера, когда придет на гжатский вокзал нужный поезд. Юра увлеченно рассказывал о Бахчиванджи и Кожедубе, о своих наставниках в летном деле — Дмитрии Павловиче Мартьянове и Сергее Ивановиче Сафронове, Герое Советского Союза...

Я вряд ли преувеличу, если скажу, что такие ребята, как наш Юра, в некотором роде были находкой для военного авиационного училища. Мало того, что Саратовский аэроклуб научил их самолетовождению и парашютному делу, он пробудил в них страсть к небу, помог сделать жизненный выбор, раз и навсегда определить свое призвание. Мало того, что годы учебы в ремесленном и индустриальном техникуме научили их носить форменную одежду, они воспитали в них чувство коллективизма, чувство товарищеского локтя. Эти ребята умели своеобразно решать самые сложные житейские задачи, обходиться без опеки со стороны людей, старших по возрасту, без той мелочной опеки, которая подчас так вредит юношам и девушкам, надолго задержавшимся под родительским крылом. Далее такие на первый взгляд мелочи, как умение носить форменную шинель и фуражку, умение быстро и правильно навернуть портянку, ценятся на воинской службе, избавляют солдат и курсантов от многих неприятностей.

Все эти азы Юра и его товарищи, пришедшие в училище вместе с ним из Саратовского аэроклуба, постигли еще в ремесленном. Стоит ли подчеркивать то, что так называемые тяготы воинской службы они переносили гораздо легче, нежели вчерашние выпускники обыкновенных школ, вчерашние десятиклассники, что и на приемных экзаменах предпочтение было отдано им. Кстати, Юра экзаменов не сдавал — от этой хлопотной обязанности его избавили полученный в техникуме диплом с отличием, хорошая аттестация Саратовского аэроклуба, великолепная физическая подготовка.

Заслуги Оренбургского авиационного училища известны всей стране. В его стенах обрели крылья, а по выходе из него стали знаменитыми такие выдающиеся летчики, как Валерий Чкалов, Михаил Громов, Андрей Юмашев, Анатолий Серов, Сергей Грицевец... Именно здесь учился боевому мастерству первый в мире испытатель реактивных самолетов капитан Григорий Бахчиванджи. Более ста тридцати летчиков, вышедших из училища, были удостоены впоследствии высокого звания Героя Советского Союза.

Не один десяток лет насчитывает оно, это училище, с момента своего существования. За многие годы здесь сложились крепкие, устойчивые традиции. В курсантах неустанно воспитывались чувство глубочайшей преданности своей социалистической Родине, чувство уважения к боевым заслугам летчиков предыдущих выпусков, чувство гордости за то, что ты принадлежишь именно к этому училищу. Здесь готовили мастеров неба, отважных и мужественных.

Вот в такой атмосфере предстояло нашему Юре начать свою воинскую службу. Добавьте к этому, что брат сызмальства не был равнодушен к военной форме, что армия, точнее авиация, не пугала, а притягивала его к себе необоримо, и вы поймете, что, став курсантом, Юра почувствовал себя, как говорится, в своей тарелке. С гордостью писал он домой, что курсантская форма пришлась ему к лицу, писал о своих успехах в освоении теории и практики летного дела.

Восьмого января 1956 года Юра принял воинскую присягу. Об этом мы также узнали из письма. И каждому из нас, из тех, кто жил в Гжатске, кто с нетерпением ждал его писем, стало ясно: отныне Юра напрочно связал свою жизнь с авиацией. Если раньше у отца на сей счет и возникали кое-какие сомнения, то теперь он был вынужден распрощаться с ними.

Самым главным нашим желанием стало — скорее бы увидеть Юрку военного. Особенно заждались его родители. Призвали в армию Бориса. Я днями пропадал на работе, заглядывал к ним только по вечерам, и старики, привыкшие за годы к вечной сутолоке в доме, к тому, что никогда не пустует он, сразу как будто осиротели. Спасение от тоски по сыновьям мама искала в заботах и хлопотах о внучатах, о моих и Зоиных детях.

А отпуска Юра долго не получал. Прошло уже больше года с момента его последнего отъезда из Гжатска...