— Давно бы сказал,— укорил меня Юра.

— Только ты нам, пожалуйста, не мешай, не командуй тут,— добавил Борис.

К вечеру с огородом управились.

...Поздней осенью — уже белые мухи сеялись с неба — перевезли мы наш маленький дом в Гжатск, поставили его рядом с отцовским. И снова оказались все вместе, словно бы и не разлучались никогда.

Снова уверенней почувствовал я себя в жизни.

Тем летом, ближе к осени, мы частенько ходили в лес. Грибное выдалось лето, урожайное — с пустыми руками мы не возвращались. Мама днями сушила и солила наши лесные «трофеи», варила вкусные грибные супы, уговаривала:

— Да хватит вам ноги-то бить, устала я от грибов этих.

Но слишком велик был азарт.

Как-то дождь прихватил нас в лесу. С корзинами, полными грибов, мы укрылись под кроной старого могучего дуба. Сперва под дубом было тепло и уютно, и весело было наблюдать, как со звоном падают вокруг озорные струйки воды, совсем не задевая нас. Но дождь баловался недолго — с черными лохматыми тучами приплыл всесокрушающий ливень; потоки воды, словно лезвия отточенных ножей, с грохотом пробили листвяной шатер и в мгновение ока вымочили нас до нитки. Мы сидели, прижимаясь спинами к шершавой коре ствола, жевали раскисший хлеб и с тревогой поглядывали на небо: тучи — предвестники близкой осени — накрыли его из края в край, не оставив и крошечного оконца. И хотя до ночи было еще ой как далеко — темнело стремительно.

— Как домой пойдем? Заблудимся теперь...

Борька очень боялся заблудиться в темном лесу.

— Расхныкался! — Стал подшучивать над ним Юра.— А я вот хочу заблудиться. А что, здорово! Жили бы в лесу, сами по себе, как индейцы. Дерево бы нашли хлебное, охотиться бы стали. Валь, давай взаправду заблудимся.

— Валь, чего он дразнится?

Вечная история. И минуты не могут они побыть вместе так, чтобы Юра не подразнил Бориса.

Вдруг Борька испуганно вскрикнул, вскочил на ноги, опрокинул корзину с грибами.

— Змея!

— Ужалила?

— Н-нет.

Я чиркнул было спичкой, но спички безнадежно отсырели, не зажигались.

Юра бесстрашно протянул руку к тому месту, где только что сидел Борис, что-то пошарил там.

— Глядите-ка, заяц.

Это был не заяц — зайчонок. Должно быть, он отстал от матери или заблудился, а жестокий ливень загнал его под тот же самый дуб, где тщетно пытались укрыться и мы. Мокрый и слабый, он сжался в комок в Юриных руках. Я погладил его и услышал, как резко бьется под ладонью его сердце.

— Возьмем его домой,— предложил Борис. Пыхтя и отдуваясь, он ползал на коленях — собирал в корзину грибы.

— Конечно, возьмем.

Я попробовал отговорить ребят:

— Не будет он жить в избе, сдохнет.

Попробовал отговорить, но не тут-то было: братья двинули в ход самые веские, по их мнению, аргументы.

— Кролики живут, да еще как!

— Мы его кормить станем. Капустой и морковкой. И молоком поить.

— А тут его волк слопает.

Я не устоял, сдался. Ладно, тащите домой...

Ливень не стихал — видно, не удастся нам его пересидеть. А впрочем, и терять нам нечего, все одно насквозь мокрые. Так и пошли домой — в потоках воды, падающей сверху, в потоках воды, клокочущей на земле.

Зайчонка Юра нес за пазухой.

Дома ребята соорудили косому клетку из старого ящика, застлали ее зеленой травой, принесли морковь, капусту, стручки гороха. Кошку, которая проявила к зайчонку повышенный интерес, Юра так шуганул, что она и на следующий день не появлялась в избе.

— А как мы его назовем? — поинтересовался Борис.

Юра не задумывался:

— Так и назовем: Найденыш.

Он всех привел в умиление, этот крохотный длинноухий зверек. Отец обкуренным пальцем пощекотал его где-то за шеей и многозначительно изрек:

— Тоже живое существо...

Мама согрела в печке молоко и налила целое блюдце.

Юра и Бориска наперебой совали Найденышу былинки посочней:

— Ешь, ну ешь, пожалуйста.

Шерсть на зайчонке высохла — серая, с отливом, недлинная шерстка; он согрелся и приободрился, видать: когда на него не смотрели, когда в избе было тихо — пытался грызть капусту и морковку. Стоило же кому-то из нас подойти к его жилищу — он тут же забивался в угол и смотрел оттуда испуганными глазами, в которых перебегали зеленые искорки.

К концу недели, однако, Найденыш совершенно перестал притрагиваться к зелени, шерсть на нем свалялась, и даже слабые искорки в его глазах погасли.

Тут по случайности как-то вечером заглянул к нам Павел Иванович. Юра сразу же потащил его к Найденышу: как-никак, специалист, ветфельдшер.

— Худо дело. Если и выживет — только в лесу. Как говорится, тоска по дому. Такое и с людьми бывает,— заключил дядя Паша.

Юра встрепенулся:

— Борис, одевайся. Сейчас мы его в лес отнесем.

— Ну да, не пойду я. Поздно уже.

— Тогда я один.

— Сиди дома. Ишь шустрый какой на ночь глядя... Успеется утром,— прикрикнул отец.

Спорить с отцом бесполезно. Юра притих.

Ночью, когда все улеглись, Юра, прихватив зайчонка, не одеваясь, выбрался из дома через окно, отвязал Тобика с цепи и, сопровождаемый им, ушел в лес.

Вернулся он под утро — мама как раз выгоняла корову в стадо. Отворила калитку — Юрка стоит: голый по пояс, босые ноги исхлестаны мокрой травой, продрог — зуб на зуб не попадает.

Мама погрозила ему пальцем. Он потупил голову, расстроено сказал:

— Все равно умер. Я его на траву пустил, он сначала пополз, а потом уткнулся в землю и ни с места. Я поглядел, а у него глаза закрыты, и не дышит.

— Вот видишь, сынок. Не стоило и в лес ходить, ночь терять.

Юра упрямо качнул головой:

— Нет, стоило.

Тем летом как-то неожиданно для всех, вспышкой, взрывом, что ли, пробудилась в Юре необыкновенная любознательность, необыкновенный повышенный интерес ко всему окружающему.

Он и прежде не мог, бывало, успокоиться, пока не находил ответа на любой занимавший его вопрос, даже самый незначащий, самый пустячный.

Но теперь мир его увлечений и поисков, в отличие от прежних лет, обрел направление, систему.

Он ведет дневник наблюдений за природой. В общую тетрадь аккуратно записывает время восхода и захода солнца, характер облачности, силу ветра, делает зарисовки деревьев, примечает, когда завязываются плоды на яблонях и вишнях, когда появляются птенцы у скворцов, когда на колхозном поле прорастают всходы пшеницы.

Он надолго уходит в луга и возвращается оттуда с карманами, полными камней. Коллекция этих камней находится у него в продолговатом, специально сколоченном ящике. Ящик поделен на мелкие ячейки: каждому камешку — особое гнездышко и особая этикетка. «Полевой шпат», «Кварц», «Известняк», «Кремень» — аккуратной рукой выведено на них.

— Ты что, золото хочешь найти? — подразниваю я его.

— Да нет, Валь, какое еще золото... Просто это очень интересно.

Он делает гербарии из трав и цветов, собранных по берегам Гжати, и однажды показывает нам свое богатство. И мы с удивлением узнаем, что из той самой травы, по которой мы ходим ежедневно, из пропыленной, неприметной травы можно выбрать едва ли не двести самых различных видов.

Все реже и реже выходит он за огороды — туда, где Борис и его неугомонные приятели целыми днями играют в войну. Эта любимая так недавно игра уже не доставляет Юре удовольствия.

— Детство — еще на несколько лет вперед — остается привилегией Бориса. Два года разницы в возрасте братьев, разницы, не обозначавшейся прежде так отчетливо и резко, теперь стали очень заметны.