Мы на том поле, где «Восток» приземлился, ячмень сеяли,— вспоминал бригадир Руденко.— И Юрий Алексеевич поинтересовался, как нам работается, какие у нас успехи. Сказали ему, что по полторы нормы в день даем. «Молодцы!» — одобрил он. А меня больше всего потрясло, что стоял он и разговаривал с нами так по-свойски, простецки так, будто вовсе и не был минуты назад там! В космосе!

Не развеялась еще и пыль из-под колес машины, в которой уехал с колхозного поля Юрий Алексеевич, как механизаторы вкопали на месте приземления «Востока» столбик с дощечкой: «Не трогать! 12.04.61.— 10 ч. 55 м. моск. врем.».

Позже здесь по предложению трудящихся города Энгельса был воздвигнут обелиск.

Мне рассказывали, что каждый день у этого памятного знака бывает множество людей. Молодожены едут сюда из Дворца бракосочетания — положить к обелиску цветы.

Вот и Рита, внучка Анны Акимовны Тахтаровой, тоже выросла, вышла замуж и теперь уже своей маленькой дочке Оксанке рассказывает о том, как она — первой на нашей земле — увидела на колхозном поле космонавта Гагарина.

Вечером в доме на берегу Волги, где Юра отдыхал под наблюдением врачей, Сергей Павлович Королев сказал ему:

— Спасибо, Юра,— и, растроганный, обнял космонавта.

Юра смутился.

— Да за что же мне-то спасибо? Это вас, Сергей Павлович, и других ученых за все труды-старания благодарить надо, а я что...

— Как это что?! — вроде бы даже рассердился Генеральный конструктор.— Дорогу в космос людям вы открыли, теперь за вами другие пойдут...

Минет несколько месяцев, и в этом же самом двухэтажном доме на берегу Волги Юра, прилетев с Кубы, радостно поздравит с благополучным приземлением космонавта-два Германа Титова.

В январе 1965 года Юра приезжал в Саратов на встречу выпускников техникума, который отмечал четверть века с момента своего существования.

Конечно, гостевание на саратовской земле не ограничилось только стенами индустриального техникума. Юра выступил перед рабочими на заводе технического стекла, встречался с пионерами, с воинами, ездил в колхоз имени Тараса Григорьевича Шевченко, на поле которого приземлился его «Восток». Тут, на торжественном собрании в клубе, Юре вручили трудовую книжку колхозника за номером 805. Редкая для колхозника специальность значилась в графе «Профессия»: летчик-космонавт... Но суть не в профессии — в другом. Документ этот очень примечателен сам по себе: сын колхозного плотника и колхозной доярки, сам познавший в детстве и отрочестве соленую тяжесть крестьянского труда, первым из людей преодолевший силу земного притяжения, Юра всю жизнь хранил в себе привязанность к земле, через всю жизнь пронес уважение к людям труда. Колхозное поле взрастило и вскормило его, люди колхоза по праву числили его в своих рядах...

В этот свой приезд в Саратов Юра очень хотел увидеть бывшего своего преподавателя физики Москвина: он помнил его увлекательные уроки, помнил занятия физического кружка, на одном из которых и сам выступил с докладом о ракетных двигателях и межпланетных путешествиях в свете учения Константина Эдуардовича Циолковского. Брат расстроился, не увидев Николая Ивановича на вечере в техникуме. Выяснилось, что старый учитель тяжело болен. И тогда Юра попросил передать ему свой портрет с такой надписью:

«Дорогой Николай Иванович!

Сердечное спасибо Вам за науку и знания. Все мы гордимся тем, что прочные, хорошие знания получили от Вас.

Желаем Вам крепкого здоровья и всего самого наилучшего».

Вместе с Юрой под этим автографом поставили свои подписи и другие выпускники техникума.

Юра пользовался гостеприимством генерала Стученко, выступал перед учеными с рассказом о поведении «Востока» на орбите, о собственном самочувствии на борту корабля, подвергался тщательным медицинским осмотрам и вряд ли там, на берегу Волги, догадывался об участи, уготованной его близким.

Как я уже сказал, в девять утра 13 апреля мы прибыли в Москву. Автобус остановился возле гостиницы. Здесь, в номере, увидели мы маму и жену Юрия с дочками.

Мама рассказала, что сразу же после сообщения ТАСС о запуске космического корабля с человеком на борту Юрину квартиру, как и родительский дом в Гжатске, во множестве атаковали журналисты. Валя и без того волновалась, переживала за мужа, и нужно было кормить Галю, и не было никакой возможности уединиться, перевести дыхание. Тогда и догадался кто-то отвезти Валю с дочками в гостиницу, где предстояло жить и нам.

У нас за плечами остался нелегкий день, мы провели бессонную ночь, и сколько волнений еще предстояло! Следовало бы всем отдохнуть с дороги, но — честное слово! — никто не хотел спать. Бывают, наверно, в жизни каждого человека моменты наивысшего напряжения всех духовных и физических сил, моменты такой эмоциональной приподнятости, что буквально не ощущаешь усталости, живешь на едином вдохновении... Вот такое состояние и переживали мы утром 13 апреля. Только двухлетнюю Лену и месячную Галю не тревожили заботы взрослых: им еще предстояло вырасти и осознать, что совершил их отец накануне.

Мама поведала нам и о своей одиссее. О том, как вышла она из вагона на Белорусском вокзале и кто-то из попутчиков — спасибо им, добрым людям! — проводил ее на стоянку такси, о чем-то там говорил с водителем. И водитель, что называется, с ветерком домчал маму до нужной станции, до дверей Юриной квартиры, и наотрез отказался взять деньги за проезд. «Вы только попросите кого-нибудь из друзей вашего сына, чтобы позвонили моему начальству,— сказал водитель, называя номер таксопарка.— А то не поверят, что я вез мать космонавта, скажут, заливаю...»

В таксопарк, конечно, позвонили.

Комнаты, в которых нас поселили, были завалены экстренными выпусками газет. То и дело приносили новые. Полет человека на «Востоке» славили строки стихов, Юру уподобляли Икару, чаще всего глаз спотыкался на рифме «Гагарин — парень»... О новом достижении советской науки и техники с восторгом отзывались и рядовые рабочие, колхозники, и маститые ученые. Радио изливало бравурные марши и песни, преимущественно авиационные. А с газетных полос смотрел на нас Юра — такой знакомый, родной, улыбчивый. Нам не терпелось увидеть его, обнять.

Во второй половине дня стало известно, что встреча космонавта назначена на завтра, предположительно на тринадцать часов.

К вечеру гостиница угомонилась: усталость все-таки пересилила нас, заставила лечь спать. И это было хорошо, потому что предстоял новый день — не менее хлопотный и трудный.

Я впервые увидел Внуковский аэродром, его громадность поразила меня.

На здании аэровокзала висел огромный — во всю стену — портрет космонавта.

Нас, родных и близких Юрия Алексеевича, пригласили на трибуну, где уже находились руководители партии, члены правительства, представители дипломатического корпуса.

Ярко-красная ковровая дорожка лежала на поле аэродрома, разрезая его надвое. Кто-то сказал нам, что длина дорожки сто метров и что впервые выбран такой цвет: обычно в торжественных случаях расстилались голубые или зеленые ковры.

Странное чувство скованности и неловкости охватило меня, когда поднялся я на трибуну. Рядом стояли люди легендарные, чьи имена помнились с детства, чьи портреты видел я еще на страницах школьных учебников: Климент Ефремович Ворошилов, Анастас Иванович Микоян. «Какую большую жизнь они прожили,— подумалось мне.— Создавали партию, совершили революцию, пережили со страной все невзгоды, лишения, войны, а вот теперь — встречают космонавта».

Я видел волнение отца и матери. Разве думалось им когда-нибудь, что придется стоять вот так — в кругу самых видных людей страны, под любопытными взорами зарубежных дипломатов, под прицелами многочисленных фото- и телеобъективов?