Сглотнула, вскинула подбородок и взглянула на сурового мужчину напротив. Борьба с ним измочалила меня, утомила. Мне так хотелось, чтобы он ушел, оставил в покое и дал вволю настрадаться в одиночестве. Мне было жизненно необходимо остаться наедине со своей болью. Булацкий поднял руку и небрежным жестом прошелся по волосам, растрепал их, разжал стиснутые губы и заговорил твердым голосом:

— Мне не нужна мученица. Не надо стоять здесь с таким видом, будто я тебя насилую. Ты окажешься в моей постели добровольно, Есения. Я подожду, пока ты придешь в себя и осознаешь неизбежность того, что между нами случится. Просто тебе нужно понять, что твое прошлое забыто, как и твой муж, как и твоя бывшая работа, как и твое скромное прозябание.

— Почему вам так важно перечеркнуть всю мою жизнь одним махом? — ошеломленно спросила я, выслушав монолог Булацкого. У меня не получилось задать этот вопрос с вызовом или упреком, из моих уст вышла всего лишь тихая обреченная мольба.

— Пластырь всегда лучше отрывать быстро. Зачем продлевать агонию? Да и за что ты цепляешься? Хочешь, чтобы я отпустил тебя и позволил собрать чемодан дешевых шмоток и дал написать заявление об увольнении? Теперь ты будешь женой мэра, тебе ничего не пригодится из той квартиры.

— Но… Подождите… — У меня забегали глаза, заметались мысли, я пыталась найти в своем доме хоть что-то ценное, важное. Немного ювелирки, старые альбомы с фотографиями, подарки Андрея, мои любимые ароматические свечи, заброшенные вышивки, какие-то выкройки, дурацкое рукоделие, которым я занималась в одинокие вечера. Господи, все это казалось теперь таким глупым и бесполезным. Неужели Кирилл Булацкий прав? Неужели вся моя прошлая жизнь — всего лишь ничтожная пустота… Это осознание переполнило чашу моей выносливости. Я сдалась, не зная, что еще сказать, как спорить, нужно ли упорствовать и что вообще говорить.

Если Булацкий хотел заиметь себе яркого противника, которого можно будет с интересом ломать, то он жестоко разочаруется. Я решила наскучить ему еще больше, полностью обмануть ожидания властного мужчины, который искал пожар, а нашел потухшие угли. Пусть получит только фиктивную жену и ребенка и перестанет искать внутри меня страсть. Опустила глаза в пол и смиренно вздохнула, молчаливо соглашаясь. И вздрогнула, когда Кирилл поднял меня за подбородок, заставляя встретиться с изучающим взглядом.

— Уже похоронила себя? Решила стать до оскомины покорной? Кого ты хочешь обмануть? Неужели не будешь спорить?

— А что, есть смысл бороться? Что я выиграю, сорвав горло и потратив часы, пытаясь отвоевать то, что уже захвачено? — спросила я со злостью, которая все же просочилась сквозь невозмутимость.

— Смотря чего ты хочешь добиться, Есения. Свободу ты не получишь в ближайшие года два. Тебя ждет рождение ребенка, участие в моей предвыборной кампании, сопровождение меня на официальных и других мероприятиях. Твоя клетка будет ослепительно золотой, но все же это будет клетка. Не строй иллюзий по поводу того, чтобы сбежать или позвонить в полицию. У меня везде свои люди. Твой звонок не воспримут всерьез. Тебя будет сопровождать охрана для твоей же безопасности. На меня регулярно совершают покушения, ты тоже на прицеле, как моя жена. Я не святой, и чуть ли не каждому в городе хочется отхватить кусок заработанного еще моим отцом. Но для общественности я должен быть белым и пушистым, примерным мужем и отцом. Есть одна хорошая новость для тебя. Я очень много работаю. Тебе не придется часто со мной видеться.

— Чем прикажете заниматься? — поинтересовалась я, почувствовав внутри толику радости от последних слов Булацкого.

— О, дел у тебя будет множество. Анализы, необходимые осмотры врачей, изучение моей кристально-чистой биографии и политической программы в тесном контакте с Нелли, подбор гардероба, освоение делового этикета. Но не надейся, что в своем жестком графике я не найду окно, чтобы навещать любимую жену…

— Я хочу гарантий, — озвучила я пришедшую в голову мысль, обрывая речь Булацкого.

— Каких? — спросил он, сложив руки на груди и нахмурив брови.

— Хочу услышать голос мужа и убедиться, что он жив. Возможно, вы убили его, а теперь шантажируете трупом. Хочу, чтобы мои родные также позвонили мне по видеосвязи и сказали, что никто не держит их на мушке взамен на мое послушание.

— Тебе нет нужды созваниваться с братом и отцом, так как их уже везут сюда.

Услышав ошеломительную новость, я даже на мгновение забыла, что требовала позвонить мужу, но, моргнув, вспомнила и вопросительно посмотрела на Булацкого.

— А что насчет Андрея?

— Позвоним ему вечером. После того как ты радушно встретишь своих родных и расскажешь им чудесную историю о том, как мы познакомились на праздновании моего дня рождения и воспылали друг к другу чувствами. Расскажешь так, чтобы они поверили и не усомнились в твоих словах.

— Ничего не выйдет, — мотнула я головой, — папа еще, может быть, поверит, но Саша знает меня как облупленную, знает, что я искала мужа и переживала за него.

— Почему нельзя искать законного мужа и одновременно иметь любовника?

— Брат знает, что я не могу так поступить, я не способна на…

Губы сомкнулись, слово «измена» почти сорвалось с них и повисло в воздухе, создавая все то же тягучее напряжение между нами, которое никак не хотело испаряться. Я до боли сжала кулаки, заледеневшие пальцы побелели от усилий, ведь знала, что Булацкий не преминет воспользоваться моей оплошностью.

— Вот видишь, ты так мило будешь краснеть, говоря о нас, что брату придется истолковать твое поведение по-своему. Никто еще не научился читать мысли, а тебе надо готовиться к грандиозному спектаклю. Ты хотела гарантий. Твои родные будут в порядке, твой муж — жив, а ребенок ни в чем не будет нуждаться. Что-то еще?

— Я должна знать, что вы не отнимете у меня ребенка после рождения.

— С чего ты взяла, что я это сделаю? — удивленно спросил он и подошел ближе.

— Такой человек, как вы, — сглотнула я, заставляя себя не отшатываться, — способен на все. Вы уже показали, что мы всего лишь пешки в ваших руках. Так ли уж странно ожидать, что вы выбросите меня, как использованную упаковку, когда получите желанное дитя. Или избавитесь, чтобы не болтала лишнего. Что потом скажете сыну или дочке про маму?

Я рассердила его, это было очевидно. Булацкий сжал челюсти, наверняка размышляя, как наказать зарвавшуюся гостью за дерзость. Сама не знаю, зачем нарываюсь, зачем испытываю его терпение на прочность. Нервозность и напряжение работали против меня, толкая на необдуманные поступки.

— Я спас тебя сегодня, — медленно проговорил Булацкий, буравя мрачным взглядом, — обещаю заботиться и обеспечивать материально, дать ребенку имя, а тебе высокий статус, а ты называешь меня убийцей?

— Вы так это видите? Чувствую, вы станете отличным политиком! Кто, как не они, умеет изображать благодетелей, а самом деле выкачивать из народа деньги. Украли меня, заставили изменить мужу, практически изнасиловали, принуждаете к своим правилам, шантажируете, требуете изменить свою жизнь в угоду вашим политическим амбициям! И всего из-за чего? Из-за банального перепихона под афродизиаком, который я вообще не помню?!

— Изнасиловал? Не помнишь? — рассмеялся он каким-то дьявольским смехом, внезапно подхватил меня за талию, перебросил через плечо и быстро донес до кровати. Я упала навзничь, нелепо раскинув руки, пытаясь балансировать на мягкой постели, в которой чуть не утонула, настолько она была огромной. Булацкий оказался сверху с быстротой молнии, придавил мои руки за запястья и склонился надо мной, сверкая голодным взглядом: — Ну, так я тебе живо напомню. Богом клянусь, я пытался сдерживаться, но ты меня довела…

Он не знал, что в ней было такого особенного, что заставляло из раза в раз изменять своим принципам и нарушать данное себе слово. Вроде такая тихая, скромная, не устраивала истерик, не требовала ее отпустить, просто медленно закипала, говорила, спорила, защищалась, чтобы вдруг взорваться обвинениями, выстрелившими в упор, прямо в сердце.