Я повернулась к Булацкому, отведя взгляд от здания.

— Что мы тут делаем?

— Поднимайся, Есения. Сейчас я все объясню.

Булацкий подтолкнул на выход, и я с опаской выбралась наружу, сопровождаемая кавалькадой охраны, под пристальными взорами сплетниц на лавочке, прошла к подъезду. И вдруг поняла, как быстро они стали мне безразличны. Не всколыхнули ничего внутри, как будто их мнения были крохотными песчинками, отскакивающими от невидимого защитного кокона, которым меня окружил Булацкий. А еще я поняла то, как просто разрушить репутацию человека.

Раньше я уговаривала Андрея, чтобы он не шумел и не нарушал покой этих самых соседей, а теперь стало наплевать даже на то, что они подумают обо мне.

Теснота лифта только усилила напряжение между мной и Кириллом. Когда мы вышли из полумрака лифта, я долго искала ключи в сумке, пока Булацкий резким движением не продемонстрировал, что они не нужны. Дверь свободно открылась. Замок не работал. Войдя внутрь, я обнаружила абсолютно пустые помещения, даже без сантехники, лишь темные пятна на том месте, где раньше была расставлена мебель. В коридоре стояло несколько коробок.

— Я не понимаю… — я в недоумении обернулась на Булацкого, пытаясь разгадать его намерения.

— Хочу, чтобы ты убедилась, что тебе некуда возвращаться. Но свои вещи ты можешь забрать, они в коробках. Мои парни ничего не выкинули, — пояснил он спокойно.

— Как это ничего? Квартира совершенно пустая. Кирилл, почему тебе так важно стирать мою жизнь, словно ластиком? — чувствуя, как сложно дышать от волнения, я приложила руку к груди, ища в лице Булацкого хоть капельку сочувствия, хоть что-то живое. — А потом наглядно мне это всё так демонстрировать? Чего ты хочешь добиться?

— Я не стираю твою жизнь. Вижу всё совсем иначе. Хочу, чтобы ты смотрела только в будущее и не цеплялась за прошлое. В конце концов, воспоминания навсегда останутся с тобой, если тебе так хочется ими упиваться, — с издевкой улыбнулся он и кивнул в сторону коробок. — Ваш свадебный фотоальбом тоже пылится там вместе с другими вещами.

— Всё верно, воспоминания у меня не отнимет никто. Ты можешь управлять моей жизнью, можешь заставлять что-то делать, шантажируя безопасностью родных и мужа, но тем самым ты только взращиваешь ненависть к себе, — тихо проговорила я, отшагивая назад, подальше от него, прекрасно понимая, что никуда мне не сбежать. Нарывалась, раз за разом говорила ему гадости, не находя в себе сил сдерживаться, хотя и чувствовала, что переступаю грань и неминуемо наступит расплата. Отошла к окну и уставилась на серое пятно в полу на том месте, где раньше стояло любимое мягкое кресло с вытершейся тканью.

— Ненависть? Не слишком ли громкое слово, Есения? — раздался голос позади, чересчур близко. — Что тебя не устраивает? По сути, ты должна быть мне благодарна. Но я слышу одни только упреки.

Я резко обернулась к нему, обнаруживая взметнувшееся в темном взгляде пламя. Но я и сама уже пылала, он был способен зажечь фитиль моей злости за одну секунду!

— Ну так найди себе ту, которая не будет упрекать! Которая будет довольна ролью твоей безропотной жены и счастлива исполнять любое твое желание. Кажется, у тебя кандидаток вагон и маленькая тележка. Вон та же Нелли. Или тебе доставляет удовольствие ломать людей и подчинять их своей воле?

Проговорив все это, я обняла себя руками и вскинула подбородок, внутренне кипя от досады. Ведь знала, что трачу силы впустую, этот человек абсолютно непрошибаем, я просто зря растрачиваю свою энергию на него. И действительно, он обрубил мой выпад привычными доводами:

— Этот разговор окончен, Есения. Не собираюсь повторять то, что уже сказал. Ты беременна, и мы поженимся.

— Объясни, Кирилл. Дело только в ребенке? Ведь я сама по себе не нужна тебе? — в моем голосе было так много надежды и в то же время страха. Эта дилемма убивала: я уже любила крохотное существо внутри, но из-за него попала в ловушку. Не будь ребенка, мы бы здесь сейчас не стояли, убивая друг друга взглядами. Наши жизни никогда бы не пересеклись.

— Ты что задумала? — с пугающим спокойствием уточнил Булацкий, сделав шаг ко мне. Его рука взметнулась вверх, а жесткие пальцы стальным захватом обняли шею, его мрачное лицо приблизилось к моему. Бездонные колодцы черных глаз затягивали внутрь, как воронка. — Хочешь сделать аборт? Избавиться от ребенка, чтобы освободиться от меня? Не вздумай! Я разотру тебя и твою семью в порошок, если что-то случится с ребенком по твоей вине!

— Отпусти, Кирилл, мне трудно дышать… — я вцепилась двумя руками в его запястье, дергаясь и пытаясь освободиться, в глазах стал меркнуть свет. Он отпустил меня резко, даже не поддержав, когда я зашаталась. Вытянул вперед указательный палец и пригрозил:

— Перестань пытаться найти способ избавиться от меня. У тебя ничего не выйдет. Ты тратишь наше общее время. Поехали.

Резко развернувшись, он не стал убеждаться, что я семеню следом. Как истинный джентльмен, он пропускал меня вперед, открывал двери, но я чувствовала, как в нем кипит звериная ярость. Меня трясло, кожу на шее саднило. Ведь он принялся душить меня! Всего лишь за пару сказанных слов, которые ему не понравились! Он самолично заставлял ненавидеть себя, бояться, строил между ними преграды, принуждал к близости, которой я не хотела! О, как же я молилась о той минуте, когда останусь одна в палате, освобожусь от него. Если бы не ребенок, он бы меня наверняка даже ударил…

Уже в роскошной клинике, где к нашим услугам было все только самое лучшее, Булацкий быстро попрощался и оставил меня на попечение врача, которого со всем пристрастием допросил об его квалификации, и кучкой своих людей, расставленных по всему коридору.

Мне нужна была тишина палаты, и после тщательного осмотра, взятия всевозможных анализов и беседы с врачом, деликатным мужчиной в возрасте, я наконец очутилась в уютном помещении в белых и бежевых тонах. Переоделась в выданную больничную одежду и постаралась успокоиться, свернувшись калачиком на постели. Едва прикрыла глаза, чтобы подремать, как раздался стук в дверь, а потом внутрь палаты вошел высокий крупный мужчина с телефоном в руке. Молча передал мне трубку. Я взяла большой серебристый гаджет в руки и ответила.

— Как ты? — строго поинтересовался Булацкий. Голос звучал глухо, его относило эхом, и я догадалась, что Кирилл опять в порту. Мельком услышанные слова в салоне автомобиля пришли на ум. Кажется, там случились очередные проблемы с грузом.

— Нормально. Лежу в палате, смотрю в потолок, — пробормотала я, накручивая на палец прядь волос нервным жестом.

— Не ерничай. Лучше скажи, поела ли ты.

— А что? Должна отчитываться и об этом? — Ну кто меня вечно тянет за язык? Отсутствие Булацкого рядом придавало смелости? Дрожь окутала тело, и я несильно прикусила себе язык, услышав тяжелый вздох на том конце связи. Представила, как Кирилл устало прикрыл глаза, злясь на мои нелепые попытки кочевряжиться и выводить его из себя.

— Должна. Обо всем должна. И есть должна. А то, я смотрю, у тебя с этим были проблемы.

— Считаешь, что я слишком худая?

— Считаю, что это может навредить ребенку.

— Я не хочу навредить ребенку, Кирилл, правда, и есть буду как положено, — примирительно сказала я, немного злясь, что он опять думает исключительно о ребенке, но не желая показывать свое настроение.

— Хорошо. Ланской дал понять, что оставит тебя на обследование на пару дней. Тебе принесут необходимые вещи, напиши список и передай Олегу. Он будет главным в охране. Отдыхай, спи, ешь. Я заберу тебя сам. Не разговаривай ни с кем чужим. Если нужно позвонить, тоже сообщай только Олегу.

Я молча кивала, словно он мог меня видеть. Слушая строгие приказы, думала о том, что так и не добилась никаких гарантий. Попала в эту палату и буду в ней узницей. Всегда так мечтала о свободе, но оказалось, что до встречи с Булацким как раз и была свободной как ветер. Могла делать что хочется, поехать куда хочется, свернуть горы, а сидела сиднем и ныла втихую о своей жалкой судьбе неудачницы. Жизнь здорово ударила меня, вывернув наизнанку все представления о себе самой и о принятых решениях. Упав на подушки, я прикрыла глаза и погрузилась в невеселые размышления, пока не уснула.