Непомнящий говорил так, словно жизнь Рины и правда вне опасности, и я немного успокоился. Принял душ, поел — причем с аппетитом.

Потом мы всем автобусом поехали в медцентр, где сдали жидкости на запрещенные препараты и у нас сняли энцефалограмму. Парни сосредоточились на футболе, веселье уже не было безудержным, стало строго дозированным, а после проверки словно сошло на нет, и начало расти напряжение. Всем было не до меня и моих проблем.

Если бы не Рина, я мандражировал бы вместе с ними, а так переживал по другому поводу: как там она? Постепенно страх за ее жизнь сменился чувством вины, что я не могу быть рядом в такой трудный момент. Зато рядом исходит ядом свекровь.

Лежа подключенным к аппарату, поглядывая на темнокожего врача-функционалиста, я мечтал, чтобы это скорее закончилось, я побежал к Пронину узнать, есть ли новости от Рины. Вдруг он покажет мне ее обращение, и тогда я окончательно успокоюсь.

Когда все пошли на обед, я рванул к бээровцу, но он лишь развел руками. Не может, мол, Рина ничего связного сказать. Он показал мне жену на планшете: видишь, спит. Видишь: приборы показывают, что пульс чуть снижен, давление тоже. Но это нормально в таком состоянии.

— До сих пор спит? — воскликнул я. — Обычно за пару часов отходят уже.

Но Пронин подготовился и включил обращение анестезиолога, который ведет Рину. Это был подтянутый мужчина лет тридцати пяти.

— Александр, здравствуйте, — сказал он. — Выходя из наркоза, Дарина была возбуждена, не понимала, где находится, грозилась побить какую-то Лизку, требовала вас, потому мы ввели ей седативные препараты, чтобы она проснулась без подобных спецэффектов. Спасибо за понимание, наберитесь терпения.

Теперь у меня началось психомоторное возбуждение. Побить Лизку… значит, и правда жена приходила в себя. Но все равно здесь что-то не так. Значит, это было не обычное кесарево, а имелись осложнения, сложная операция длилась долго. Или я зря себя накручиваю? Просто организм Рины не принял препарат. Она жива — это главное.

Но паранойя говорила: не факт, что на приборах — показатели ее жизнедеятельности. Однако жажда жизни победила, я упал на кровать и полчаса продрых, а перед финальным матчем проснулся бодрым и готовым к подвигам. На прокачку перед игрой меня не позвали, позволили поспать — ну а толку с вратаря? К тому же кто кого пасет и кто кого страхует, проговаривалось уже много раз.

Потому я титаническим усилием воли отогнал мысли о Рине. Чем я помогу ей? Ничем. А вот если проиграем, она расстроится. Возьму и выиграю для нее, и посвящу ей нашу победу. Да, так и сделаю.

Потому я занялся изучением итальянского. Слова, которые могли бы использоваться при ударах по воротам, я уже просмотрел, а с моей памятью этого достаточно, чтобы запомнить. Но возникли сомнения, что я изучил все. Убедившись, что полностью подготовлен, я взял себя в руки и погнал к нашим, заседающим в конференц-зале, где как раз делал внушение бээровец.

Интересно, насколько эффективно оно работает? Мы сильные, мы смелые, мы все можем. Внушение просто помогает собраться или мобилизует скрытые резервы организма? Этого не узнать никогда. Но приятнее думать, что дело не в установке, а в том, что мы и правда талантливы.

Непомнящий, стоящий у стены, повернул голову, подождал, пока я подойду, и на его лице отразилось облегчение.

— Я обещал, — уронил я, проходя мимо. — Полностью готов и собран.

Как же хотелось попасть на Соу-Фай с центрального входа, очень необычный атмосферный стадион. Но в подтрибунное мы заходили с черного входа, сосредоточенные, с сияющими глазами.

В раздевалке мы расселись по скамейкам, я оглядел парней. Сэм замер, как перед решающим прыжком. Микроб оперся о колени, сплетя пальцы, он был не здесь. Руслан Топчи нервничал, притопывал, его глаза бегали. Кокорин сверлил взглядом Непомнящего: «Выпусти меня, выпусти меня, я птица счастья сегодняшнего дня». Дзюба был уверен в себе. Тюкавин — уверен в том, что проведет все время на скамейке. Джикия не мог дождаться, когда же. Зинченко, закрыв глаза, шевелил губами.

В общем, все морально готовились. Время текло медленно, будто издеваясь. Чувствуя растущее напряжение, Карпин, глянув на часы, сказал:

— Мужики, вы вообще понимаете, что происходит, а? Мы в финале! Мы уже как минимум — серебро. И это просто рекорд, просто вот в книгу Гиннесса! Серебро — впервые в истории Союза. Все говорили, что мы не сможем. Но сумели же! Вспомните, что вначале писали. А сейчас — совсем другое дело! Остался один шаг до Олимпа.

Заговорил Тихонов, выборочно обращаясь к игрокам:

— Самат, пожалуйста, аккуратнее. Тебя будут провоцировать — не поддавайся. Артем, смотри по сторонам, а то ты порой прешь, как носорог. Изящнее надо. Игорь Денисов, следи за обстановкой, ты самый опытный. Фланги, если играем от защиты — не геройствуйте.

— А мы — от защиты разве? — вскинулся Кокорин. — Они только этого и ждут.

— Стандартные 5−3–2. Привычный расклад. Знакомые все лица. Но вы — команда, единое целое, — сказал Непомнящий. — Играйте. Трансформируйтесь. Когда вы играете, у вас получается лучше всего. Они пытаются вычислить нашу стратегию, как и мы — их. Но ситуация на поле диктует свои условия, надо уметь перестраиваться. Не забывайте поглядывать на бровку, мы подскажем.

Валерий Кузьмич взял паузу, посмотрел каждому в глаза. Ощутив его взгляд, я почувствовал тепло, родительскую поддержку, что ли. Совершенно искреннее участие.

— Чего сидим? — нарушил тишину Карпин. — Кого ждем? Идите — вон там ваши золотые медали, там ваши значки заслуженных мастеров спорта. Там, на зеленом поле. Давай-давай!

И мы пошли. По пути я пробудил солнце за грудиной, направил жидкий огонь к мозгу, рукам, ногам. Красно-белая футболка шагающего впереди Денисова стала ярче, я с уверенностью мог сказать, что видел каждое волоконце ткани, а если посмотреть вдаль — каждую неровность, казалось бы, идеально гладкой стены.

Смогу. Сможем! Против нас жесткая и неуступчивая Италия, которая, кроме техники и скорости, еще основоположник «катеначчо». То есть тягучая игра, мелкий фол, вязкая многослойная оборона и резкие выпады. Это нам не говорили на установке — это мы и так все знали, засмотрев записи их игр до дыр.

На стадионе грянул рев болельщиков, на мгновение оглушив меня, и к воротам я шел чуть шальной. Стадион ревел, пел песни и колотил в барабаны, как в последний раз. Впрочем, так и есть: финал, конец чемпионата.

Началось приветствие игроков, мы шли по кругу и стукались кулаками, вглядываясь в соперников. Кьеза. Жоржиньо. Барелла. Фолоруншо. Эль-Шаарави…

И главное — они узнавали меня, во взглядах читалось уважение.

Красиво, наверное, смотрелось сверху: две ползущие друг навстречу другу змеи, красная и синяя.

Я встал в ворота, коснулся перекладины, прищурившись на ядовитое солнце, посмотрел в белесое знойное небо, вдохнул раскаленный воздух. Какое же пекло! Еще не прыгал, а уже весь мокрый. Маленькое преимущество итальянцев: хоть мы уже адаптировались, они все-таки более привычные к жаре. Ничего, прорвемся. Вон, как нас поддерживают! Вон, сколько красных знамен на трибунах! А ведь это все иностранцы!

— Спокойно, спокойно! — подпрыгивал на месте и покрикивал от центра поля капитан — Денисов. Игорь — наша опора. Выжигал центр поля во всех матчах. Я и не представлял себе другого опорника. Да и не нужен мне был другой!

Прозвучал свисток — словно холодной водой окатило. Началось!

Сердце сорвалось в галоп — чуть не погасло солнце за грудиной. Все-таки финал чемпионата мира. Кто не волновался бы⁈

Я сосредоточился на поле. Мяч был у наших. Пошла распасовка, заметались сине-белые итальянцы. Ага, не ожидали такого натиска? К концу чемпионата у наших сил было, как у застоявшихся коней.

«Титанов» на поле выпустили с первых минут. Так оказалось к концу игр «на вылет», что и сил у них было больше в запасе, да и игру не только не портили — вели! Так что слева Микроб бороздил бровку, а в нападении к здоровенному Дзюбе — здоровенный же Сэм.