— Извините, — уронил я и бросился вдоль лобби к номеру врача-бээровца, требовательно постучал в его дверь.

— Кто? — раздраженно спросил он.

— Нерушимый. Откройте, это срочно!

Щелкнул замок, распахнулась дверь, и бээровец предстал передо мной в перекошенной футболке и спортивках — видимо, он уже собирался спать и одевался в спешке. Но когда он увидел меня, раздражение на его лице сменилось обеспокоенностью.

— Что случилось?

Расхаживая по номеру, я сбивчиво изложил суть проблемы и закончил:

— У вас должна быть связь с Союзом. Нет, не так: я знаю, что она у вас есть, и очень прошу узнать по своим каналам, что с моей женой и ребенком.

Бээровец потер подбородок и прогудел:

— М-м-м…

Я усилил натиск:

— Я не смогу нормально играть, если не узнаю!

— Хорошо. У нас, в смысле, в СССР, сейчас раннее утро. Если у твоей жены начались преждевременные роды, ее сперва отвезут в больницу, пройдет несколько часов, пока появится конкретика.

— Я буду ждать. Все равно игра только в пять. Посплю дольше остальных.

— Ты ляжешь спать, — велел он, и снова будто перышком по мозгу провели. — А утром я все тебе расскажу. Обещаю выяснить в деталях.

— Нет, я не усну. Буду слоняться из угла в угол, фантазировать всякое.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, почесал висок, и промелькнула тень сожаления.

— Хорошо. Но не спать придется минимум до часу ночи — на случай, если девушку будут кесарить, а не она родит естественным путем. Если родит сама, то это часа четыре. Ну, может, три.

— Сколько надо, столько и буду ждать!

— Я уже понял, что в интересах целой страны уложить тебя спать пораньше.

— Да что мне целый мир, когда жизнь близкого под угрозой, — осадил его я.

— Ты прав, — кивнул он. — Все-таки попытайся заснуть, обещаю тебя разбудить, когда что-то узнаю.

Я отправился к себе и ходил из угла в угол. Потом бродил по коридору. Встретил Микроба и все ему рассказал. Фёдор, молодец, пошел со мной, понимая, как мне трудно быть одному, пытался шутить и всячески меня поддерживать, но я выпроводил его.

Выключил свет, сел в кресло, сжал голову руками и погрузился в себя, где сознание металось от «все будет хорошо» до «за все надо платить, дали везение — заберут любовь».

В полвторого ночи вошел бээровец и отчитался:

— У твоей жены было предлежание плаценты. Прокесарили. Роженица спит после общего наркоза. И с ней, и с ребенком все в порядке.

Я улыбнулся, провел ладонями по лицу.

— Кто у меня? Мы до последнего не знали.

— Мальчик, кто же еще? — ухмыльнулся бээровец и ушел, уже у двери обернулся и сказал: — Поздравляю с рождением нового человека!

Уже лежа в постели, я вдруг осознал, что не смогу понять, врет он мне или нет, пока не включат трансляцию с Риной. На его месте я выждал бы два часа и просто сказал, что все в порядке, даже если это не так — дабы не выбивать из колеи вратаря.

Все прояснится завтра. Как же, черт побери, много должно проясниться завтра!

Нормально поспать так и не получилось. Только смыкал веки, как появлялась Рина — бледная, уставшая, с синяками под глазами, и фантазия подсовывала варианты развития событий один ужаснее другого. Я всеми силами заставлял себя верить словам бээровца, но подтачивали сомнения, что он мне специально соврал, чтобы не ломать игру.

Потому что опыт прошлой жизни говорил: за все нужно платить, и если все великолепно в одном, в другом будет полный швах. Исключения… а нет исключений. «Если боль твоя стихает, значит, будет новая беда».

Исключение — беспросветность, когда плохо во всем, как у Звягинцева в последние месяцы жизни.

Когда я все-таки заснул, мне приснилось, что я дома, а Рины нет. Я ищу ее, но никто не знает, куда она подевалась. Меня преследовали фанаты, мешали, я метался по друзьям и знакомым. В итоге нашел не Рину, а Алену, которая выкатила претензии, что я предал все хорошее, что между нами было, и изменил ей с молодой.

В итоге я проснулся под утро, долго ворочался, крутил кино, и каждая попытка убедить себя, что все будет хорошо заканчивалась тем, что «хорошо» превращалось в «horror show». Хотелось подорваться и бежать к Пронину, чтобы он по своим каналам узнал, что там дома. Причем желательно было потребовать присутствия при разговоре с врачами, дабы убедиться, что он меня не обманывает.

Здравый смысл уговаривал не делать этого. Если Рину правда прооперировали, она сейчас в реанимации, спит после наркоза. К ней никого не пустят, и получить доказательство, что она жива, не получится. Тем более мне не покажут ребенка.

Да и если обманывает, и случилось ужасное, мне лучше этого не знать. Я тогда не смогу нормально играть и подведу не только команду, но и сотни миллионов людей, которые в нас верят.

Но что мне эти люди, когда опасность угрожает самому дорогому человеку во вселенной?

Сон переплелся с реальностью. Вроде я заснул, очутился в вагоне метро без опознавательных знаков, стал расспрашивать людей, где я, но они меня не видели. Станция, где я вышел, оказалась пещерой, сквозь которую текла река, и старик на лодке увозил Рину с младенцем на руках. Я метался вдоль берега, кричал, чтобы она прыгала в воду, но жена меня не слышала.

Вода начала каменеть, превратилась в рельсы, старик и Рина исчезли. Все нарастая, приближался перестук колес поезда: тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Я открыл глаза и понял, что в дверь стучали. Глянул на часы: начало десятого утра! Выходит, я долго спал, но ощущение было, словно меня переехал тот самый поезд.

Прошлепав босиком к двери, я открыл, и в номер вошел Пронин с планшетом, буркнул, присаживаясь в кресло:

— Доброе утро.

Я взял протянутый планшет, где была запись спящей Рины в больничной палате.

— Она спит. На связь выйти не может, — отчитался врач-бээровец.

Дальше мне показали крошечный красный комочек — моего ребенка. Он тоже спал. От радости сердце забилось чаще, но быстро проснулся скепсис: снять можно все что угодно, можно успокоиться, только если Рина сама со мной заговорит. Увы, это случится не сегодня.

— Пора на обследование, — напомнил Пронин. — И так все перенесли на половину одиннадцатого.

Только я собрался идти в душ, как снова постучали, и одновременно вошли Непомнящий и горничная с подносом, где был молочный коктейль, похоже, творог, хлеб с маслом, яйца.

Пронин кивнул Валерию Кузьмичу и удалился.

— Саша, поешь, — сказал главный тренер. — У тебя есть время, через полчаса мы выезжаем.

— Пожалуй сперва в душ, — ответил я, разглядывая завтрак и пытаясь понять, хочется ли мне есть.

— Хорошо, — Валерий Кузьмич привалился к стене, словно он сильно устал. — Слышал, что у тебя случилось, и представляю, каково тебе.

Если бы он знал, что я уже терял любимую женщину, потому мой страх за жизнь Рины умножен на три!

— Кризис миновал, — продолжил он. — Виталий Евгеньевич уже сказал тебе. Как ты себя чувствуешь?

Я прислушался к ощущениям и молча пожал плечами.

— Выглядишь неважно. Если нужно будет вздремнуть после обеда, только скажи. Сейчас все зависит от тебя. Понимаю, это сложно, потому прошу от своего имени, от имени парней и болельщиков: соберись.

Я посмотрел ему в глаза.

— Обещаю, на поле все будет иначе, я буду думать только об игре. Это фантастический шанс, и его нельзя упустить.

— Спасибо, мы очень на тебя рассчитываем.

Звягинцев после ночи кошмаров был бы, как вареная гусеница, я же не чувствовал усталости, вот что значит молодой и все еще растущий организм. Да, он растущий, потому что миелинизация нервных волокон у мужчин завершается к двадцати трем годам. Вот тогда организм можно считать полностью сформировавшимся.

— Я не подведу.

Валерий Кузьмич остановил меня и сказал:

— В Михайловске работают наши люди. Как только твоя жена сможет говорить, она передаст тебе привет, запишет послание. Надеюсь, это случится до начала игры, чтобы ты был спокоен.