— Пообещай, что будешь счастлива.

Она мотнула головой.

— Не могу. Ты — лучшее, что было, а я… сама…

Ее рот искривился, как у обиженной девочки, и, ссутулившись, она поковыляла прочь.

Захотелось в душ, чтобы смыть чужие желания, кислотой разъедающие душу. А еще — обнять Рину, зарыться лицом в ее волосы, которые теперь такие же длинные, как у Лизы.

Когда я вернулся в «Че», Сан Саныч с кружкой пива поздравлял меня, Микроба и Сэма, отлично себя проявивших в сборной, и выражал надежду, что так же красиво сыграет «Титан» на Лиге Европы, напомнил, что первая игра у нас семнадцатого июля, здесь, с «Рейнджерс», и нам нужно взять реванш.

Через час я был в палате жены. Для меня застелили пустующую кровать, пришлось ютиться на ней, пусть и безумно хотелось переползти к Рине и обнять ее. Но за нами следили, сотрудникам такое показалось бы безумием, и меня отселили бы. Рина пообещала, что, когда выпишется, навестит Мику, если, конечно, он выживет, и попытается его полечить — чтобы у него не образовалось спаек, раны быстро зажили, и он вернулся в футбол. Попросила не ревновать, потому что у него к ней могут проснуться чувства.

Среди ночи Леонид два раза просыпался. Как мне было велено, я вместо санитарки поднимал его и клал рядом с Риной, которой нельзя поднимать тяжелое, чтобы она его покормила.

На следующий день пришла тёща, при виде меня ее перекосило, но вела она себя сдержанно, пообещала послезавтра, когда Рину выпишут, освободить нашу квартиру. Она больше не ставила цели разлучить нас.

Все было прекрасно, кроме одного: Мика так и не вышел из комы. И на следующий день не вышел. А значит, придется просить Тирликаса, чтобы он пустил к нему Рину. Вот только какой найти предлог? Только одно на ум приходило: услышав голос девушки, которую когда-то любил, он вдруг воспрянет. Способности Рины я планировал скрывать до последнего, ведь неизвестно, с какими трудностями придется столкнуться самородкам. Может, в конце концов нас просто сгонят в резервации на каком-нибудь острове или попросту перестреляют.

Мы с Микробом сидели в кафе недалеко от нашего дома. Федор, потягивающий молочный коктейль через трубочку, догадывался, что я позвал его сюда не просто так, чувствовал подвох, ерзал и оглядывался.

— Ты мне проституток подарить собрался, что ли? — проговорил он. — Так поздно, у меня с Олей все вроде нормально. В кои то веки. Хотя и в прошлый раз вроде нормально было. — Дальше он пропел: — И если боль твоя стихает, значит, будет новая беда-а.

— Да брось, Оля без ума от тебя, — утешил его я.

Лицо Федора сделалось хитрым и довольным-предовольным. Как он воспримет грядущую встречу с матерью? Я украдкой посмотрел на часы, подаренные Горским. Она должна прийти сюда через четыре минуты. Хотелось надеяться, что скандала не будет, и друга я не потеряю — кто знает, какие тараканы водятся в его голове.

Мне повезло, с мамой у меня в прошлой жизни сложились отличные отношения. Баловать меня ей было нечем, но того, что называется модным словом поддержка, хватило бы на двоих.

Осознание того, что в этом мире она жива, давало силы. Правда, иногда хотелось сорваться к ней, поговорить, поделиться успехами, съесть ее фирменные блинчики и гороховый суп с копченостями. Но здесь я ей никто, у нее есть сын, и внуков она дождалась. Но все-таки это моя мама, потому я заказал ей подарки и отправил курьером. Она обожала шведский миндальный торт, и в той жизни у нее никогда не было шубы. В этой реальности, наверное, шубу она себе купила, но вряд ли — такую, как выбрал ей я: из чернобурки, в пол, сорок четвертого размера, стоит целое состояние. В комплекте — меховая шапка, сапоги на низком ходу с опушкой.

В это самое время ей должны доставить подарок с подписью «Дорогой мамочке от сына». Чтобы не тревожиться о том, как с родительницей встретится Микроб, я представлял маму, открывающую коробку. Из-за болезни она двигается неуверенно, к коробке относится настороженно, но, увидев мой почерк, оттаивает, открывает ее, широко распахивает глаза, улыбается… Потом она непременно позвонит Звягинцеву и отругает его — не стоило, мол, тратиться. Естественно, мой двойник будет отрицать, что это его подарок. А сейчас мама примеряет шубу, крутится перед зеркалом и от радости молодеет на десяток лет.

В кафе я сидел лицом ко входу, приметил мать Микроба — маленькую блондинку, которой на вид было не больше тридцати. Женщина осмотрела помещение, увидела меня и сложила руки лодочкой на груди, я едва заметно кивнул и сказал Микробу:

— Знаешь, чего мне не хватает?

Он пожал плечами.

— Крыльев? Космической яхты? У нас все есть, даже… ну, ты понял.

— Родителей, — ответил я на свой вопрос.

Федор сморщил нос.

— Твоя мать тебя бросила! Как мусор выкинула. И тебе ее не хватает?

— Я пытался ее найти и не смог. Знаешь, родители — это такой заслон, стена. Пока они живы, хоть какие, есть иллюзия защищенности, кто-то словно прикрывает спину. А если их нет, ты один на один с целым миром.

Мать Микроба стояла, ожидая моего сигнала.

— Твои хоть не вредили тебе. А меня ломали всю жизнь и тоже выбросили. — Он обиженно засопел.

— И в результате? — вкрадчиво спросил я и сам же ответил: — Ты знаменит и уважаем, о тебе даже за границей пишут!

— Но хотели-то не этого. Хотели просто от меня избавиться.

— Люди меняются, — проговорил я. — Вдруг твоя мать искренне раскаялась?

— Угу, как я стал более-менее известным, так вспомнила обо мне, — проворчал он, заподозрил неладное, заозирался, и я кивнул его матери, чтобы подходила.

Она проделала полпути прежде, чем Микроб ее заметил. Заметив, вскочил, перевернув стул, попятился.

Я попытался смягчить ситуацию:

— Пожалуйста, поговорите. Выскажите все, что накопилось. В тумане недосказанности бродят монстры. Федор! — Микроб дернулся, зыркнул злобно. — Хочется — кричите, ругайтесь, но не молчите. Вскройте гнойник молчания.

— Феденька, — пролепетала женщина, но Микроб ее прервал:

— Как стал что-то из себя представлять, так Феденька, а когда отчиму мешал — на фиг с пляжа, так, получается?

Мне следовало бы уйти и не слушать, но я предпочел остаться, очень уж Микроб взвинчен. Возможно, придется вести его мать к психологу после разговора с ним.

— Если бы ты знал, как я себя за это казню! Выслушай, пожалуйста! — Она встала на колени, Микроб оцепенел от неожиданности.

Включив «эмпатию», я еще раз удостоверился, что она совершенно искренна.

Пользуясь секундным замешательством, мать Микроба затараторила:

— Ты будешь прав, если прогонишь меня, я это заслужила, потому что предала тебя. А потом предали меня, но это неважно. Мне ничегошеньки от тебя не надо. — Дальше она лепетала трясущимися губами. — Можешь забыть меня, вычеркнуть из своей жизни. Я просто хочу, чтобы ты знал: я осознала свою ошибку и готова за нее платить, а не думал, что мне все равно.

Теперь у Микроба задрожала нижняя губа, он закусил ее и глянул на меня. Ну же, Федор! Сделай то, что ты хочешь и чего всегда хотел!

Отвернувшись, я зашагал прочь и лишь на улице обернулся. За стеклом кофейни обнимались мать и блудный сын. Или сын и блудная мать? Неважно, важно, что Микроб больше не один.

Теперь мне предстояло свести Дарину и Мику, который так и не пришел в себя, а если и придет, то без ее помощи ему предстоит длительная реабилитация, и вряд ли он вернется в футбол, а он на это жизнь поставил.

Жену выписывают сегодня в три дня, встречать мы ее будем вместе с тёщей. Потом заедем домой, оставим Леонида с бабкой, а сами рванем в больницу к Мике, никому ничего не объясняя.

Уйдет у нас на свидание с Микой максимум два часа, с ребенком ничего за это время не случится. А что тёща по голове стукнутая… вырастила же она Рину нормальным человеком? Значит, и малыша ей можно доверить.

Сегодня я наконец переезжаю домой, а то тёща меня выжила из собственной квартиры, как ёж — ужа в сказке Толстого. Рина поставила матери условие: или она переезжает в съемную квартиру неподалеку, которую я ей уже присмотрел, или переезжаем мы, но тогда ни внука, ни дочь она не увидит.