Их столько развелось, что в один учебный центр они уже не помещаются, и для них построили второй?

С одной стороны, это хорошо: больше сознательных людей — лучше мир. Но, с другой стороны, обычные люди будут воспринимать нас как угрозу, ведь сложно поверить, что человек, обладающий фантастическими возможностями, не будет использовать их во вред другим.

Машина подъехала к новенькому трехэтажному зданию, возле которого никого не наблюдалось.

— Приехали, — сказал водитель, и дверца отъехала, выпуская меня на улицу.

Стояла звенящая тишина, в лесу перекликались птицы, ветер шелестел листьями, пахло летней сыростью, грибами. Так я скучал по этому всему, что не спешил в помещение, наслаждаясь ощущениями. Повертел головой и заметил два здания поменьше, одно — за березовой рощей, второе — в окружении ив со подстриженными шарообразными кронами, похожими на брокколи. И еще обнаружил пару дозорных пунктов, замаскированных в зарослях. Один недалеко от ворот, второй — между березами и центральным зданием. А еще тут везде были понатыканы камеры. Не удивлюсь, что, если прорвется нарушитель, то покажутся замаскированные пулеметные турели, управляемые роботами.

— Идите за мной, — проговорил водитель, Ахметзянов остался в бусе, вытер вспотевший лоб.

В здании и правда никого не было, кроме двух дежурных. Пахло свежим ремонтом, краску для стен еще не оттерли с пола.

Просторный холл, два ряда дверей, ресепшен — то ли гостиница, то ли учебный корпус. Водитель кивнул направо.

— Александр, вам в кабинет директора, дверь открыта.

Я поблагодарил сопровождающего и поспешил в указанном направлении. Гулкое эхо шагов металось по пустому коридору. В середине правого крыла и правда была открытая дверь, куда я вошел без стука и увидел двух самородков, один сидел за столом и смотрел в экран ноутбука, второй читал книгу, привалившись к стене.

— Александр, — по-дружески улыбнулся тот, что стоял и указал на деревянную дверь справа, — вам туда. Но прежде позвольте высказать восхищение восхищение!

Этот парень не походил на охранника, а больше напоминал встрепанного сумасшедшего профессора. Да и второй на силовика не особо тянул, но внешность самородков обманчива.

Я постучал, и дверь распахнулась сама, приглашая переступить порог. Стоило сделать пару шагов, и она точно так же закрылась. Опершись о стол, стоял Павел Сергеевич Горский. Насколько я убедился, человек он неплохой. Но вряд ли он вызвал бы меня просто поговорить или поблагодарить — слишком нерациональное использование драгоценного времени.

— Здравствуй, Саша, — сказал он и протянул мне бокал, где плескалась жидкость, похожая на коньяк.

— Здравствуйте, Павел Сергеевич. — Я взял бокал и спросил: — Здесь чай?

— Да, мне не нельзя алкоголь и тебе тоже. — Он поднял бокал. — За победу нашей сборной… И за твою победу!

Я отхлебнул чай, сообразив, что хочу пить. Чтобы побыстрее закончить разговор, я отчитался:

— Насчет поездки и, кхм, задания… — Я перешел на шепот и покосился на дверь, но Горский махнул рукой.

— Не переживай, они не услышат.

— Нас не выпускали из отелей и из-за опасности, например, отравления, ограничили общение с местными. Потому мне мало с кем удалось повидаться, а следовательно, пробудить дар.

— Я знаю, того, что стадионы были полными, вполне достаточно, — сказал он, пригубил чай, словно это и правда был коньяк или виски, и пошутил: — Что ж ты пьешь, не закусывая?

— Я же русский, — отшутился я.

Что ж он резину-то тянет? Горский будто мысли мои прочел, хотя я знал, что вряд ли у него это получится, и проговорил:

— Я знаю про твою жену и ребенка, знаю также, что тебе хочется домой, потому и место встречи выбрал, максимально приближенное к Горьковскому шоссе, чтобы ты не терял ни минуты.

— Спасибо, — уронил я.

— Не знаю, когда у нас получится поговорить, извини за, так сказать, похищение.

Я потерял дар речи. Не властелин мира был передо мной — равный. Вот уж правда, что, если человек велик, ему незачем это выпячивать, незачем всем каждый раз об этом напоминать и самоутверждаться за счет других.

— Твой приятель, Виктор Гусак — талантливый парень, — продолжил Павел Сергеевич. — Если он и ошибается, то в малом. Будь осторожен. Предупрежденный вооружен. — Я кивнул. — Это первое, что я хотел сказать. Второе, — он посмотрел пристально, будто в душу заглянул, но не пытался как-то на меня воздействовать. — Вам предстоят игры в Европе. Тобой заинтересовались. По моим сведениям, тебя попытаются перекупить. Если это случится, соглашайся. Ты нужен нам там. Вернуться ты можешь в любой момент.

Вот оно в чем дело! Я-то нужен, но они не нужны мне. И миллионы их не нужны. Потому что моя жизнь здесь, моя любимая женщина и ребенок тоже здесь, и мы никуда не собираемся. Если бы говорил с тем же Тирликасом, все это сказал бы, не раздумывая. Сейчас передо мной был самый могущественный человек на земле, и я поостерегся.

Горский смотрел на меня как-то странно, я не мог считать эмоции по лицу, слишком они были противоречивыми.

— Тебе не придется ни за кем шпионить или рисковать, — продолжил Горский. — Все, что от тебя потребуется — просто жить. Дарине мы тоже поможем перебраться, если дело в этом.

Я представил, как прохлаждаюсь на личной яхте, рассекающей Средиземное море, жру лангустов и рябчиков, и дыхание перехватило, но не от счастья — тошно стало. Потому что и «титаны», которые мне как братья, все те люди, что рукоплескали мне, посчитают меня предателем. Я не готов стать предателем высшей пробы ради отечества, мировой революции, процветания земли…

Начал я издали:

— Павел Сергеевич, уверен, вы — лучший правитель, которого знала наша планета. Вы всю жизнь посвятили борьбе с коррупцией, с внешними и внутренними врагами, и делаете это, я вижу, не из-за денег и мировой славы, а потому что больше некому. Кто-то не верит, что так бывает, и мыслит вас злодеем, но я сам такой, как вы… Такой да не такой. Я хочу просто пожить. Хочу просыпаться с любимой женщиной, видеть, как растет мой сын. Хочу встречаться с друзьями и разговаривать на своем языке, хотя чужой мне не составит труда выучить. Если грянет буря, я пойду воевать. Но сейчас… Извините, не могу уехать из страны. Точнее не хочу.

Неподвижный взгляд застыл на мне. Что теперь, когда я нужен им там, чтобы запустить процесс появления самородков? Будут давить, подкупать, уговаривать? Выбора мне не оставят? Как говорится, был бы человек, дело найдется. А дальше: «Если не хочешь остаток дней провести в тюрьме, делай, как мы говорим».

Сделалось так жутко, что ноги ослабли, и захотелось присесть. Ему ведь ничего не стоит устроить мне ад, пришить дело, обвинив в шпионаже — и все, прощай репутация! И тогда придется бежать с позором по единственной оставленной лазейке, возможно, и без Дарины…

Горский ухмыльнулся, но как-то по-доброму.

— Честно, я и не рассчитывал на другой ответ, но должен был это предложить.

Он это серьезно? Не будет никаких санкций, мне дадут спокойно жить?

— Не волнуйся, — продолжил Горский. — Никто не будет тебя заставлять. Возможно, ты передумаешь лет через десять. А пока возвращайся домой и ни о чем не беспокойся. Никто тебя не тронет.

Вот теперь я улыбнулся, но слабость в ногах не прошла.

— Спасибо… за понимание. И за то, что вы делаете для страны.

Воцарилось полуминутное молчание, которое нарушил уже я, вспомнив, что грядет ядерная война, а у меня родился сын, который точно доживет до этого времени, и спросил:

— Помните, вы говорили, что знаете дату, когда все для нас закончится, и она долгое время неизменна?

— Она начала меняться благодаря тебе, отодвигая неизбежное… Да и неизбежное уже таковым не кажется. Так что спокойно поезжай домой, у меня тоже мало времени — дела.

— Что ж, — я поднял бокал. — Тогда — за мир, понимание и… за новых людей.

Наши бокалы соприкоснулись во второй раз.

Уходил я, полный противоречивых чувств и до конца не верящий его словам. Когнитивный диссонанс, так его растак! С одной стороны, я понимал, кто такой Горский, и что его слова — правда. Но с другой — в сознании так укоренилось, что политикой занимаются самые подлые, жестокие и конченые люди, что это знание не давало принять очевидное.