Посетовав на жестокую судьбу и поскрипев зубами, тёща условие приняла.

Возле своей машины, припаркованной у самого кафе, я еще раз обернулся: Микроб и его мать сидели за столиком и мирно беседовали. Можно сказать, миссия выполнена.

Теперь пора заняться делом, которое волновало меня гораздо больше, ведь если мозг Погосяна поврежден, Рина вряд ли ему поможет.

Усевшись за руль, я поехал в роддом, в палату, которая пару дней заменяла мне квартиру. Рина полностью заживила свои внутренние повреждения, оставив послеоперационный рубец на животе таким, какой он должен быть. Врачи не могли нарадоваться динамике заживления и согласились Рину быстро выписать.

По пути я заскочил в цветочный магазин, купил ее любимые ирисы, хотя те, что я дарил, были еще живы. Ну а как иначе — муж едет забирать жену с новорожденным сыном!

Ольга Владимировна сидела на скамейке напротив входа в роддом, ждала меня. Заметила нашу машинку-мандаринку, вскочила, отдернув юбку, помахала мне пакетом, откуда выглядывало что-то голубое, купленное для ребенка. Припарковаться было негде, я нашел место аж возле торца здания.

Совершенно не хотелось оставаться с этой змеей один на один, но выбора не было. Взяв букет, я поспешил к ней. Вопреки ожиданиям, тёща не стала брызгать ядом, напротив, улыбнулась и сказала:

— Ее любимые цветы, молодец. Но конверт для новорожденного ты не купил — откуда тебе знать? И платье я захватила для Дариночки красивое, белое, почти свадебное. Это ж событие, которое бывает раз в жизни! Малыш увидит свет.

— Ровно в три здесь, возле входа, нас будет ждать профессиональный фотограф, — отчитался я, забирая у нее объемный пакет. — Идемте.

Ольга Владимировна встала на цыпочки, обняла меня.

— Ты прости меня, Саша. И авансом прости: не знаю, куда вредность девать, но буду стараться, раз уж у меня такой сынок появился.

«Эмпатия» подсказала, что тёща ко мне равнодушна, она хочет сохранить контакт с дочерью, потому решила вести себя со мной вежливо.

— Забыли, — сказал я.

Благополучно миновав пропускной пункт, где в прошлый раз мегера меня отказывалась впускать. Теперь на ее месте сидела полная улыбчивая женщина, с которой не возникло проблем. Мы с тёщей поднялись к Рине. Она уже ждала, ребенок спал в кроватке. Тёща налетела на него, давай сюсюкать и перекладывать в кружевной конверт, приговаривая:

— Красавец какой! Ну просто богатырь!

Ольга Владимировна забрала разбуженного малыша, я — вещи жены. Рина, которой нельзя поднимать тяжелое, взяла меня под руку и, попрощавшись с персоналом, мы на лифте спустились в холл, миновали турникет и попали под прицел объектива Олега. Тёща засуетилась, поправила костюм, отдала мне ребенка и распорядилась:

— Держи. А ты, Дариночка, рядом встань и тоже держи, как будто вы вдвоем ребенка несете.

Я понял, чего она хочет, улыбнулся в объектив, Рина тоже. С ребенком на руках мы прильнули друг к другу и так шли до машины, а потом женщины расположились на заднем сиденье, и я повез их домой. Помог тёще подняться, пока Рина ждала в машине, напоминая:

— Нам понадобится час, максимум два. Берегите наше сокровище.

И снова вместо порции недовольства тёща выдала:

— Надеюсь, тот паренек, к которому вы едете, выживет. Не переживай за Лёню.

Похоже, у тёщи включился мозг, и она смекнула, что качать права бессмысленно: Рина выбрала меня и останется со мной, мы теперь единое целое. Правильное взаимодействие с нашей ячейкой общества — залог хороших отношений с дочерью.

— Спасибо… мама, — выдавил из себя я.

Тёща аж вздрогнула, потупилась и прошептала:

— Тебе спасибо, Саша. Беги!

В машине Рина пересела на переднее сиденье и, пока мы ехали, жадно смотрела в окно.

— Так странно, — сказала она, — кажется, у меня агорафобия развилась от сидения в четырех стенах… А еще — такой радостный момент, а мне вообще не весело. Ты же понимаешь, что я не всесильная, и если у Мики наступила смерть мозга…

— Будем надеяться на лучшее. Мне еще хуже, он ведь меня собой закрыл, когда Лизкин воздыхатель стрелял. Хочу или нет, часть вины на мне.

Рина сжала мою руку, а потом ее ладонь соскользнула мне на бедро да так там и осталась.

— Я сделаю все возможное. Мика — хороший, хоть и дурной, — пообещала жена.

Минут десять, остаток пути до больницы, мы молчали. Потом припарковались на стоянке вне больничного двора и, взявшись за руки, направились сквозь парк к хирургическому отделению. Чем ближе подходили, тем сильнее сжимали переплетенные пальцы.

— Меня точно впустят? — засомневалась Рина, когда лифт распахнул створки на третьем этаже.

— Это стоило мне нервов, но должны.

Я протянул ей руку, и мы вышли, я позвонил в дверь отделения реанимации, добавив:

— Погосян — звезда, он в отдельной палате, за его судьбой вся страна следит. Врачи делают все возможное, чтобы вылечить его.

Я вытащил паспорт из нагрудного кармана пиджака и только сейчас обнаружил, что одет не по погоде, мне жарко и я вспотел. Медсестра, что вышла нас встречать, была предупреждена о нашем визите, поздоровалась, выдала халаты, бахилы и спросила, пока мы одевались:

— Вы сразу к Микаэлю, или сперва поговорите с его лечащим врачом?

— Сразу в палату, — потребовала Рина.

— Хорошо, — кивнула медсестра, — там сейчас его отец, попрошу его подождать.

Что старый гордец снизошел к сыну, конечно, хорошо. Но почему мы ценим только то, что можем потерять? Что мешает относиться друг к другу бережно, когда человек так хрупок и внезапно смертен?

Снова взявшись за руки, мы медленно пошли по коридору, давая медсестре фору, чтобы она выпроводила Погосяна-старшего.

Палата находилась рядом с сестринским постом — совсем не таким, к каким привык я-Звягинцев. Здесь имелся огромный современный монитор, где отображались жизненные показатели пациентов, и не надо было постоянно заглядывать к больным.

Из Микиной палаты нам навстречу вышел маленький человек, похожий на седого грача. Под распахнутым халатом виднелась белоснежная рубашка, брюки были так наглажены, что. Казалось, стрелками можно порезаться, на пальце поблескивал перстень с крупными бриллиантами. Вот ты какой, старший Погосян! Гордец с надменно вскинутым волевым подбородком. Лишь черные круги под ввалившимися глазами говорили о том, что этот человек изможден.

Останавливать его и расспрашивать я не стал, скользнул в палату. Мика был подключен к аппарату ИВЛ, лежал с закрытыми глазами и ни на что не реагировал. Испуганно глянув на меня, Рина сказала:

— Подстрахуешь? Могу не рассчитать силы и вырубиться. — И взяла Мику за руку.

Здесь точно была видеокамера, потому жена время от времени приговаривала:

— Микаэль, ну что ты. Давай, пора приходить в себя, нам очень тебя не хватает.

Больно было смотреть, как она покрывается испариной, бледнеет, словно у нее откачивают кровь.

Время от времени Рина прерывалась и молча смотрела на меня, качая головой.

— Сложно. Если и очнется, ему заново придется учиться ходить. Но я помогу восстановиться, лишь бы очнулся. Мика, ты сможешь!

Во время очередного сеанса Погосян дернулся всем телом, запищали датчики, лицо его покраснело, и Рина убрала руку, попятилась.

В палату ворвалась медсестра, рявкнула:

— Что вы сделали?

— Н-ничего, — мотнула головой Рина.

— Уходите, — бросила она, хлопоча вокруг пациента.

Мы с Риной выскользнули за дверь, недалеко от которой стоял Погосян-старший. Немного пройдя по коридору, жена тяжело вздохнула и оперлась о стену.

— Подожди. Тяжело. Устала.

Дав ей отдышатся, я взял ее под руку и медленно повел к выходу.

В лифте Рина порозовела, обняла меня и выдала:

— Жрать! Кажется, я готова съесть слона.

На этот случай я припас три шоколадных батончика. С одним жена расправилась в лифте, второй проглотила в больничном коридоре, третий ела медленно, наслаждаясь вкусом. Позволив ей восстановиться, я спросил: