— Поцелуй меня. Только раз, а то не уеду, не проси, — он подошел, обнял опять, — а поцелуешь, и сразу простимся. Мм? — и он поцеловал ее так же, как тогда, в купальскую ночь, крепко, горячо и жадно.

И долго бы поцелуй этот длился, но княженка сама Венко оттолкнула, шустрой белкой метнулась к крыльцу. Нырнула в приоткрытую дверь, заложила засов и замерла, прислонившись лбом к толстым доскам.

И что это сейчас было? Чудо чудное. Как он здесь очутился, как смог? И как обратно, до своих, доберется? И только душу разбередил, зачем? А она тоже хороша! Нет чтобы сразу его прогнать..

Тихо-тихо пробралась Велька к своему месту на лавке, переступая через посапывающих на полу на соломе челядинок, сбросила верхицу и легла. Но заснуть так и не сумела до самого рассвета.

Утром Велька боялась переполоха: и что станут говорить про чужака в стане, и вспомнит ли их тот кметь, и доложит ли старшим. Но нет, ничего такого не было. Может быть, парень очнулся под стеной избы и сам уже не был уверен, что видел?

А Венко…

Как легко он назвался чужим именем, настоящим, не выдуманным. Откуда его узнал? Значит, знался с кариярцами, пока те в Верилоге гостили? Или слышал имя это на пиру в ту единственную ночь перед отъездом?

Ладно уж. Обошлось, и хорошо.

Другое случилось: Любица заметила непорядок с Велькиной косой. Постояла, посмотрела, как Малка княженку расчесывает, а когда та взялась заплетать — остановила и склонилась к Велькиному уху:

— Ты что, барышня, с волосами натворила?

— Ты тоже заметила? — вздохнула Велька.

Если кто-то и впрямь взялся потихоньку завладеть ее волосами, то вряд ли это означает что-то хорошее.

— Это не я, — пояснила она тихо, — я только раз отрезала немного, когда мы с тобой Волкобоя на оборотня испытывали, и в печи сожгла.

— Да зачем?..

— Для баловства. На себя заговор прочитала. Меня раньше, бывало, лиской звали… вот и решила испытать, есть в том что-то?..

— Ну и удумала! — махнула рукой боярыня. — Все равно, тогда я не заметила ничего. А вчера? А второго дня?

— Нет, конечно!

Вчера за Велькиным одеванием боярыни не следили, их отвлекла Чаяна: то ли разбилось что-то у нее, то ли потерялось. Велька тогда, пользуясь суматохой, сама заплела себе косу, попросту заплела, не вплетая ни бус, ни лент. И даже не глянула, насколько волосы длинны… потом только заметила, ночью.

Странно это. Она же одна не бывает, всегда на глазах и у ближних боярынь, и у челядинок, и еще у кучи народу, устала уже от постоянного этого пригляда! А спать ложится — рядом всегда сестра, и боярыни, опять же, и челядинки. Что, кто-то из своих стал бы ей волосы резать?

Прошлую ночь вот они в шатре спали, и охрана стояла, и Волкобой растянулся у входа. Разве только ворожбой всех одурманить…

А нынче-то! Она ушла из избы, а никто и не заметил, можно было у всех спящих половину волос отстричь! А ведь Воевна обычно чутко спит, половица скрипнет — она слышит…

Как будто поворожил кто, Вельке спать не позволил, а других усыпил крепко!

Любица беспокойно наморщила лоб и кинулась звать Воевну. Та пришла, тоже постояла, хмурясь, потом вдруг побелела лицом и села на лавку, уронив руки на колени, запричитала тихо:

— Да что же это? Ох, чуяло мое сердце. Не уберегли тебя, Огнявушка, горлиночка моя. Да как же?..

— На мне и заговоры защитные, и обереги. Может, и обойдется, — попробовала утешить ее Велька, — да и труднее меня ворожбой сгубить, чем еще кого-то!

Воевна только руками махала на такие никчемные доводы.

— Эх, девка, умеючи и не таких, как ты, со свету сживали!

На это возразить было, конечно, нечего.

Боярыня сняла с шеи собственный оберег-лунницу, надела на Вельку.

— Сохранит, может, Матушка Макошь тебя от невзгод, только на нее и уповаю. И Даруна ведь обряды творила, и милость ее обещала! Может, обойдется? Ты-то сама ничего не чувствуешь пока?..

Велька только головой покачала — нет, ничего! И не стала говорить боярыне, что предсказывала ей самой волхва, тогда еще, перед сговором. Ничего хорошего вроде. А если вспомнить? Зло от жар-птиц, и не только…

Но что жар-птицам до ее волос?

На этот раз с отъездом задержались. Уж неизвестно, что объяснила Воевна боярину Миряте и воеводе, но они прониклись и встревожились. С каждой женщиной в обозе, что с боярыней, что с челядинкой, Воевна отдельно переговорила. И с Чаяной тоже. Ее она спросила, не видала ли боярышня, кто мог покуситься на косу сестрину, и не подозревает ли кого в этом злодействе? Сама при этом так смотрела пристально, как будто ответ не услышать хотела, а на лице увидеть. А что там разглядела — никому не сказала.

Чтобы старшей не мешать, Велька с Любицей вышли на крыльцо, и та спросила, глядя, как кмети коней седлают:

— Для какой ворожбы волосы нужны, а, Огнявушка?

Тайны в этом не было никакой. Да Любица и сама наверняка знала, какая это может быть ворожба!

— Много для чего пригодились бы, — пожала плечами княженка, — и чтобы меня присушить, так, чтобы от любви света белого не видела. И чтобы извести, и чтобы силу мою на что другое пустить. А можно мою силу понемногу брать, ее надолго хватит, а я и не пойму ничего. Многое сделать можно. Да только чтобы со мной справиться, сильный колдун нужен. Говорю же, защищена я. Кто-то не очень умелый сам пострадает.

— Хорошо бы, если так, — вздохнула Любица.

А Вельке подумалось, что, может, это вовсе и не хорошо. Может, всем им плохо будет, если этот неумелый пострадает. Лучше бы уж ничего не было. Сплести действенную ворожбу правильно не так и просто, скорее, ничего не выйдет, ни правильного, ни случайного. Вот это и было бы лучше всего.

Ириней прошел мимо крыльца, поклонился им мимоходом, чуть улыбнулся Вельке. А потом он двинулся дальше, в ту сторону, где возле своей лошади стояла Чаяна, что-то ей сказал, мимо проходя, потом вдруг вернулся и заговорил с княжной, ласково ей улыбаясь.

Любица повернулась к Вельке:

— Ты видела, Огнявушка?

— И что же? — пожала та плечами.

— Да он же на нее раньше и не глядел!

— Может, передумал? Жениться решил? Наверняка того, кто на Чаяне женится, князь Вереней наградит как-нибудь. Да она и сама хороша.

— Это да, — согласилась Любица задумчиво, — только скажи, Огнявушка, ты не делала ей приворота? Так, на всякий случай спрашиваю.

— Нет. Чурами клянусь. И не спрашивай больше, никому я никогда приворотов не делала.

— А зелье если?

— Нет у меня такого. Много всяких есть, а такого нет. Бабка готовила, бывало, я никогда. Да чего там того зелья? Действие его недолго, хоть какого, пока поишь — с тобой парень, что за охота всю жизнь его опаивать? Надолго только приворотная ворожба привяжет. Да брось, Любушка, почему сразу зелье да ворожба? Помнишь, что руны сказали?

— Помню, как же. Да ведь без причины… сама знаешь.

— Да мы просто причину не знаем, не нашего она ума дело!

Велька точно знала и то, что творить ворожбу Чаяне не по силам. Если она такое и затеяла, то просто ничего не выйдет. Если только…

Да нет же, это было бы уж слишком. А что Ириней с Чаяной говорит да смотрит на нее ласково — так мало ли! И руны ведь то же обещали!

Немного времени спустя Ириней сам посадил Чаяну в седло, оттолкнув Велемила. А Велемил, побледневший, играл скулами, смотрел несчастно, но княжне и раньше до него дела было немного, а теперь и вовсе. Это старшая боярыня тоже видела, вышла как раз из избы. Радоваться не торопилась, посмотрела только исподлобья, пробормотала:

— Так, значит. Ну-ну.

И протянула Вельке рубаху, ее рубаху, нынешним утром снятую.

— Вот, гляди, Огнявушка, видишь нитку на подоле? Да, эту, с узлами. Что скажешь?

Нитка была беленая, льняная, в цвет рубахи, такую и разглядеть не сразу можно. Кто-то прошил ею ткань, после каждого стежка завязывая узлы, и сделать такое случайно, конечно, было бы мудрено, да и незачем. Ни к чему была тут эта нитка. Только если для ворожбы.