Ее не охраняли так, ее вовремя не хватились.

В этот день уже не поехали дальше. Выставили двойные дозоры вокруг лагеря. Все оглядывались, искали глазами друг друга. А княжичи, как ни странно, вдруг разом забыли сторониться, Ириней с Яробраном устроились рядом с их шатром, и Волкобой тут же растянулся. И Велемил подошел, присел рядом.

— Не птицей она улетела, девка эта, — заметил он, — волшба, не иначе.

— Еще и волшба. Только нам и не хватало… — нахмурился Ириней. А ну как они свои запахи скрывать умеют? Волшбой? Мы их не учуем, как ни старайся.

— Я не учую, так услышу, — возразил Яробран, — знать бы еще, кто они, кого ждать.

— Не посидишь ли с нами, боярышня? — позвал Ириней княженку, стоявшую поблизости. — Уважь, — впервые после снятия приворота он заговорил с ней.

Совсем как раньше.

Велька с Любицей сели рядом на поваленный ствол.

— Мы с Яробраном… одной крови, в общем, — пояснил Ириней Вельке. — Люди с такой кровью на лесованскую волшбу труднее поддаются. Мы сами за тобой присматривать будем.

Велька его поняла. Любица, судя по всему, не очень, потому что она вопросительно посмотрела на Вельку.

— А я? — напомнила Велька Иринею.

Она ведь тоже немного оборотень, как выяснилось.

— А ты, сестрица, кто бы ни была, еще арья, как оказалось, — сказал Велемил, — хоть на какую-то часть, все равно. Ты десятка других девок стоишь, для жертвы богине, я имею в виду. И манок у лесованцев на такую, как ты, и настроен, тебе труднее устоять, чем кому другому.

Манок… Манки охотничьи Велька видела, это вроде дудочки.

— Почему это? — Велька больше удивилась, чем испугалась. — Я же огневая волхва, такие, как мы, богине служим… ну, то есть бабки мои служили, говорят.

— Да кто же знает почему? — усмехнулся Велемил. — А только если арью, даже смеска, в жертву богине покупать, то пятьдесят гривен или больше отдать надо. А обычная девка-холопка знаешь сколько стоит? Куда как меньше.

Да, меньше. Раз в десять.

— Выходит, я дорого стою, почти как моя лошадь! — невесело пошутила княженка.

Княжичи переглянулись, улыбками обменялись.

— Лошадь богине не нужна…

— Ты не бойся, — добавил Ириней, — я думаю, они уже не станут продолжать, потому что поймали одну. И мы будем настороже…

Этой ночью Вельке не спалось. И Вируту жалко было до слез. Ее не уберегли… не берегли потому что. Смотрели во все глаза за ней, за княженкой, и то она чуть не попалась, а вот Вирута… Почему она на этот зов пошла? Где-то она сейчас, что с ней случилось? В жертву огневой богине… и думать-то об таком страшно.

«Ты не бойся… они уже не станут продолжать…»

Вроде и не была виновата Велька в том, что случилось, а казалось ей, что была.

Многим в лагере этой ночью не спалось, голоса доносились снаружи, даже песни — только это было никак не веселье. Костер горел прямо у входа в их шатер, Ириней с Яробраном сидели там, не уходили. Волкобой, когда она шла спать, лизнул ее в щеку, как доброй ночи пожелал, он теперь всегда так делал, с тех пор, как помирились. Лизнул, и растянулся у костра рядом с княжичами, но ближе к шатру. Велька ежилась, вспоминая, каким гневным, страшным показался он ей сегодня в лесу, если бы не знала, что это Волкобой, еще как испугалась бы.

Ириней сказал, что они с Яробраном одной крови, с намеком так сказал, чтобы Велька поняла. Значит, Яробран тоже с кровью оборотней, и они с Иринеем — дети князя от второй княгини. Велемил, значит, от первой. И Горибор… получается, он второй сын князя Веренея? Но Горибор уже женатый, а вот у них дома, например, принято, что старший сын женится первым, даже если и меньшицу берет. Может, в Карияре иначе?

И Чаяна не спала, оттого что Ириней был так близко.

— Сестричка! — окликнула она Вельку. — Как думаешь, он простит меня?

— Простит, — уверенно ответила Велька, — он не из тех, кто злое на душе долго держит.

— Ты так думаешь? А…

— Но любить тебя не захочет, — честно ответила Велька, предваряя вопрос, — уж прости, Чаянушка, а, по моим мыслям, так выходит. Если я ошиблась — не взыщи.

— А резы что же? — вздохнула та жалобно, со слезой.

Опять…

— Не знаю.

Надоело уже Вельке говорить про Иринея и про то, как же резы ошиблись. Да что за разница как! Может, оно и поймется когда-нибудь.

— Тебе не жаль меня?.. — вздыхала Чаяна.

— Ты с Велемилом обручилась…

— А он с проклятьем. Тебе и его не жаль?

— Так мы не знаем, за что его жалеть. Сам-то он не жалуется.

— Он говорил, что это больно.

— Что больно?

— Проклятье. Я спросила, каково это, а он сказал, что больно.

— Захотел, чтобы пожалела и приголубила, — неожиданно вмешалась Воевна, — тоже невидаль.

И ей, значит, не спалось.

— Эко дело — больно! — продолжала с досадой боярыня. — Тебе ему детей рожать. Так что и тебе больно будет. Без боли жизни не бывает. Уймитесь уже, боярышни, завтра чуть свет подниматься да ехать! Целый день сегодня потеряли!

Больше Чаяна говорить не пыталась, Велька тоже сделала вид, что спит. На самом деле уснула она под утро, незадолго до рассвета, а проснулась от громкого лая Волкобоя.

Не только она от этого проснулась, а чуть ли не весь лагерь. Спавшие под открытым небом, то есть почти все мужчины, вскакивали, озирались по сторонам, полуодетые женщины выглядывали из шатров. Велька поспешно натянула верхицу и выбежала одной из первых.

Лаял Волкобой, потому что из леса вышла Вирута. Бледная, трясущаяся, растрепанная, в порванной одежде… совершенно безумная на вид.

Девушку обступили, затеребили, расспрашивая, она ничего не отвечала, как будто вообще разучилась говорить связно. В конце концов ее увели в шатер, напоили целебной настойкой, малость успокоили. Потом Воевна отправила Вельку прочь, не позволив осмотреть Вируту, потому что, дескать, не во все дела девке можно соваться. Целебное масло у нее, впрочем, взяла.

Тоже, нашлась великая тайна. Такое бабка Аленья от внучки не скрывала, наоборот, объясняла, что да как, говорила, что каждая знахарка должна уметь помочь той, с кем подобное несчастье приключилось. Вот при родах она ей быть не позволяла, говорила, что это девке нельзя, потому что-де проход между мирами открывается, а у девки от такого еще защиты нет…

Скоро Воевна вышла, ее ждали: воеводы, бояре, княжичи, половина лагеря у шатра собралась.

— Ничего, поправится, отлежится, — сказала боярыня, — не покалечили ее, не поранили почти, напугали только. Родит, может, теперь незнамо кого… да это ладно, только бы в себя пришла. Девка-то хорошая.

— Значит, ее решили богине не отдавать, — боярин Мирята задумчиво оглаживал бороду, — тех, что для богини словили, они не трогают, а тут, раз попользовали…

— Может, не для богини ловили, — резонно предположил Горибор, — а для себя, вот за этим делом? — он покосился на некстати стоявшую тут же Вельку.

— Кто их разберет. Но, вишь, отпустили. И убивать не стали, — заметил боярин, — наверное, чтобы искупительную жертву за нее не приносить, виру не платить. Честные люди ее сами платят, чтобы, значит, перед богами ответ не держать. А эти платить не хотели, вот и отпустили. Честные люди, — он усмехнулся.

— Виру? — возмущенно охнула боярыня. — Да кому же ее платят? Ох, попадись мне эти честные люди! Тати, как их земля носит!

— По-нашему, конечно, тати. А перед своими богами…

— Молчи уж, Веденич! И слышать не хочу про это непотребство! — неучтиво прервала Воевна.

Тот, впрочем, не обиделся, пожал плечами, усмехнулся.

— Что ж, матушка. Мир велик, и люди в нем разные.

— Жертва богине! — продолжала бушевать боярыня, удаляясь, — вот какая им нужна была жертва! Охальники! Да их бы самих в жертву, да не целиком, а теми только частями, которым без девок невтерпеж! — степенная и всегда разумная на язык боярыня была на себя не похожа.

А возмутило ее то, что тати были вовсе не тати, а люди якобы честные и достойные, не исключено, что весьма уважаемые. В Верилоге таких, может быть, в хороших домах с почетом принимают, а им по делам их поруб и кнут полагаются! Это все так, но…