Можно было бы попытаться скрыться в каких-либо очень отдаленных от человека местах. Жить в тайге, но это ничем не лучше трехсотлетнего заточения. Чувства, конечно же, не дадут мне умереть, но и жизнью это будет трудно назвать.

– Думы думаешь? – прервал мои мысли Сава.

– Больше-то мне заняться нечем, а жить очень хочется.

– Ну да, – усмехнулся он, – я тебя понимаю. Но ты бы все равно время не тратил, не придумаешь ничего. Могу лишь один положительный момент тебе рассказать, если ты патриот, конечно.

– Говори, – не стал отказываться я.

– Если ты будешь реализован в полной мере как Сосуд для наших комиссаров, это будет очень хорошо для боеспособности России и защиты ее от иностранных агентов. Предвкушая вопрос «почему?», отвечаю: потому что, несмотря на всю их суровость, я про комиссаров, они очень неплохо справляются в последнее время. Я работаю с ними уже сто пятьдесят лет, и команда последних тридцати лет очень сильная. Им бы твои силы помогли поднять матушку Русь с колен.

– Команда последних тридцати лет? – пропустил я мимо ушей его патриотический позыв. – Я думал они, уже лет пятьсот у власти.

– Глупый, нет, конечно. Жизнь комиссара – это как жизнь наследников престола в Средневековье. Чтобы стать у руля, нужно уметь врать, услуживать и убивать. В среднем раз в пятьдесят лет один комиссар, но точно будет убит при трагических обстоятельствах, и его место занимает другой. Есть, конечно, в составе «мамонты», они-то и организовывали всю операцию по созданию тебя, но их никто не знает в лицо, только знают об их существовании, очень они хорошо шифруются и оберегают себя.

– Почему ты так спокойно говоришь об этом? – не понимал я откровений Савы.

– Потому что ты все равно в итоге либо будешь у них, либо будешь убит. Да и секретности тут нет никакой. Достаточно получше покопаться в архивах и сложить несколько фактов воедино. И конечно, память поколений очень способствует пониманию глобальной политики, – постучал он указательным пальцем по своему лбу.

– Помирать триста лет во благо России – это уже как-то пафоснее и престижнее, чем быть просто закуской у правящей элиты, – саркастическим тоном подметил я.

Я любил свою страну и наверняка бы в случае реальной угрозы пошел ее защищать, даже ценой своей жизни, сидеть в окопах, стрелять по врагам. Но просто помирать, сидя в четырех стенах, я все равно не был готов. Умереть один раз за свою страну, и желательно героически, убив перед этим несколько сотен фрицев, или янки, или кто там у нас сейчас главный враг, казалось мне гораздо более простой задачей, чем то, что меня ожидало.

– Вот и Москва, – в очередной раз Сава выдернул меня из моих фантазий. – Не устраивай, пожалуйста, сюрпризов, у тебя очень красивая и умная дочка, помни всегда о ней.

– За все время я был лишь жертвой сюрпризов, – парировал я, – когда наручники снимут? Руки уже затекли невозможно.

– У меня задание – довести тебя до комнаты допросов именно в таком виде, так что не могу дать тебе ответа.

Циферблат на торпеде показал десять часов. Всего лишь сутки назад мы с Юлей заходили в заведение, где все началось. С того момента я уже побывал и в руках совершенных, и в руках иностранных носителей, и в итоге вернулся к практически родным мне комиссарам.

Через пятнадцать минут наш кортеж остановился у конторы. Парковка была пуста, в конторе горели всего несколько окон, хотя я прекрасно понимал, что там, куда меня ведут, окон не будет.

Сава вышел из машины. В окно было видно, как из других машин, сопровождавших нас, вышли носители. Они сформировали «живой» коридор из своих тел от моей двери до входа в контору. Все были вооружены пистолетами с глушителями. Значит, все-таки боялись, что я сделаю что-либо неадекватное.

Моя дверь открылась.

– Выходи, – сказал Сава и помог мне вылезти. – Сам пойдешь или тебя под ручки провести?

– Сам пойду.

Я вдохнул полной грудью прохладный ночной воздух столицы и смиренно пошел по «живому» коридору, стараясь разглядеть среди моих охранников знакомые лица, таковых не нашлось.

Внутри конторы тоже все было подготовлено к моему визиту. Мне достаточно было идти все по такому же «живому» коридору, который меня привел тоже к самой двери, мимо которой мы с Василием ходили два раза. За столиком около нее все так же сидела Нежность.

– Добрый вечер, – поздоровалась она со мной. – Кто бы мог подумать, что все так завертится? Еще вчера просто подозреваемый, а сегодня самая важная персона в нашем коллективе, – лучезарно улыбалась она мне.

– Недобрый вечер, – ответил я. – Не могу сказать, что рад вас всех видеть, потому я, пожалуй, без лишних бесед пройду дальше.

Она молча открыла дверь, продолжая улыбаться.

Подвальный коридор конторы был мне уже как родной. Тут меня допрашивал ныне покойный Видящий. Тут я впервые общался с комиссаром. Отличие лишь было в том, что в прошлые разы двери были недалеко от входа, в этот же раз Сава повел меня в самый конец, где стояла массивная металлическая дверь, за которой скрывалась еще одна лестница вниз.

– У вас тут случаем в метро нет персонального выхода? – спросил я у совершенного.

– Все может быть, – не понял моей саркастической нотки Сава. – Комиссары те еще параноики.

На минус втором этаже была примерно такая же планировка, только двери вдоль коридора были массивнее и с отделениями для передачи чего-либо в них, как в тюремных камерах. За некоторыми из них были слышны голоса.

– Я так понимаю, те самые знаменитые казематы комиссаров? – озвучил я свою догадку.

– Сомневаюсь, скорее пункт передержки, – Савелий вообще не старался скрывать свои знания о внутренней структуре носителей. Вернись он к совершенным, он бы мог поделиться многой полезной информацией с ними, но что-то крепко связывало его с комиссарами.

Завершался коридор другой дверью, она хоть и была железной, но в ней не было окошка для передачи, туда-то меня и вел Сава. Совершенный открыл дверь, жестом пригласил меня внутрь, я вошел.

Комната, представшая моему взгляду, состояла из одного стула, у которого на ручках и ножках были кожаные петли для фиксации рук и ног, перед стулом была стена с большим зеркалом Гезелла. На потолке висела лампа, освещающая всю комнату ярким раздражающим светом, который неприятно резал глаза.

Сава приставил к моему затылку пистолет.

– Сейчас я сниму наручники, а ты сядешь в кресло и застегнешь себе ноги и руку, – вновь голосом доброго дедушки сказал он. – Не переусердствуй, а то пережмешь кровоток и плохо будет.

– Правда, что ли? Еще хуже, чем сейчас? – иронично подметил я.

Он промолчал.

Почувствовав, что наручники расстегнуты, я наконец смог немного размять затекшие руки, промассажировав запястья. Медленно я сел в кресло, пристегнул ноги к ножкам, пристегнул одну руку к подлокотнику.

– Положи свободную руку на подлокотник, – скомандовал Савелий, я послушался.

Оставляя держать дуло пистолета у моей головы, левой рукой он затянул лямку.

– Вот и все, засим прощаюсь, – он манерно поклонился мне и вышел из комнаты, заперев за собой дверь на ключ.

– Я чувствую носителей Ненависти, Страха, Нежности, Страсти и Боли, – прошептала Ненависть мне на ухо.

Вряд ли совпадение трех из носителей с моими чувствами было совпадением. Мне предстояло общаться с потенциальными поглотителями моих сил.

– Елисей, – громкоговоритель под потолком ожил, – ты понимаешь, почему ты здесь?

– Потому что вы хотите кушать? – осознание моей неприкосновенности возбуждало мое желание показывать максимальное пренебрежение к комиссарам в общении с ними. Я испытывал к ним самую большую ненависть из всех сторон конфликта. Даже Михаил мне был симпатичнее, он не прятался за зеркалами.

– Как всегда, дерзок, – услышал я голос кого-то сидящего поодаль от микрофона.

– С каких пор наименование вещей своими именами считается дерзостью? – продолжал я свою линию.

– Елисей, – снова заговорил голос, сидящий ближе всех к микрофону, – мы тут собрались в большой мере из-за тебя, потому давай проведем наше общение продуктивно, – он замолчал, ожидая моей реакции, мне нечего было сказать. – Хорошо, я продолжу, по нашим данным, ты уже в курсе, кто ты такой, и это печально, потому что создает трудности не только нам, но и тебе.