– Какая интересная информация, и как давно вам это известно? – поинтересовался я.

– Это лишь предположение. Комиссары, возможно, еще и не догадываются об этом, а может, и догадываются, раз так быстро решили шантажировать тебя семьей.

– Очень уже много неопределенности. Возможно, усилили охрану, возможно, догадываются, – повторил я ее слова.

– За комиссарами очень трудно следить. Они скрываются даже от своих подчиненных. Мы не раз внедрялись под видом обычных носителей, но либо их быстро рассекречивали предатели совершенные, как Сивка и Михаил например, или же не было никакого толку. Простого носителя держат на службе от силы лет десять, а потом подстраивают несчастный случай или отправляют на суицидальную миссию. В элитных отрядах дают пожить подольше, лет двадцать, чтобы они успели передать свои знания и навыки новичкам.

– Удобный способ не выращивать себе конкурентов, – резюмировал я.

– Именно. Чтобы никто не начинал задавать самому себе вопросы: а зачем я это делаю, ради чего мое существование. Идеологическая мысль служения родине, во-первых, близка не всем, во-вторых, довольно быстро рушится, и носитель начинает копать и интересоваться, а это мешает правящей верхушке. Потому очень узкий круг живет вечно, только сами комиссары и наиболее перспективные носители, способные, если что, заменить кого-либо из комиссаров.

– Умно. Не пойму только, какой толк жить вечно, притом что ты всегда обязан скрываться? – задал я вопрос, который уже давно волновал меня.

– Мне кажется, любое живое существо хотело бы жить вечно, обычный инстинкт выживания, если ты можешь, почему бы и нет. Я, конечно, не беру в расчет обычных людей, которые в своей эволюции достигли таких вершин, что придумали самоубийство, – с некоторым презрением подметила Людмила. – И к тому же есть версия, что комиссары только делают вид, что прячутся и ведут затворнический образ жизни. А на самом деле они живут как обычные носители, и их можно увидеть и даже поздороваться в вашей конторе, только ты никогда не узнаешь, что на самом деле это комиссар.

– Слышал уже такую версию. Молодцы они, конечно.

– Кто? – не поняла меня Люда.

– Комиссары. В целом они проделали большую работу, чтобы их структура так четко работала. Контролируемая текучка кадров, практически полная лояльность подчиненных, участие в управлении только в крайних случаях, хороший, устоявшийся бизнес, – разъяснил я ей.

– Если быстро и жестко убирать всех неугодных, а каждые десять лет, в качестве профилактики, вообще всех, то, конечно, твоя маленькая страна будет казаться неким утопическим обществом, – сказав это, Людмила отвернулась обратно. – Самые первые носители были людьми из самых высоких слоев общества, для них жизнь простых людей никогда не представляла ценности, главным всегда была власть. Даже деньги не имеют значения, они скорее вынужденная мера, способная подкрепить твою власть.

– Так в этом нет ничего нового, ни для меня, ни для всего мира, – поразился я странным возмущениям совершенной. – Более того, как я понимаю, ваша вражда строится исключительно на дележке именно той же самой власти. Просто вам труднее доминировать, так как вы в вашем обществе все равны. А комиссары создали систему, идентичную любому правительственному режиму осовремененного мира, в которой физиологически равны все, а вот материальная разница позволяет выделить стадо и кидать его в пекло междоусобных войн.

– Наша борьба за власть, к сожалению, закончилась очень давно, – печально ответила она мне, – сейчас мы боремся исключительно за выживание.

Дальше я решил не продолжать этот разговор, в нем просто не было смысла. Как в любом конфликте, каждый был прав со своей стороны, и уж точно не мне предстояло разбираться в том, кто был правее. Мне надо было разобраться хотя бы в своей маленькой войне против всех.

География моих перемещений была до боли скудна. Во всех местах я побывал не раз, за исключением тайной базы англичан. И сейчас уже третий раз за последние три дня я ехал по Ленинградскому шоссе, и снова поездка не предвещала ничего хорошего, а лишь пугающую неизвестность.

Ехать в одной машине с совершенными было довольно дискомфортно, я до сих пор не был уверен на все сто процентов, что они не могут читать мои мысли. Но в любом случае они точно слышали мои чувства, что не давало возможности хоть как-то с ними посоветоваться, а сидеть в тишине и в очередной раз заниматься самоанализом или оценкой ситуации сил уже не было, за эту неделю я этим занимался чаще, чем за всю свою жизнь. Потому было принято решение завести хоть какую-то беседу, чтобы скоротать время и, возможно, узнать что-то у моих новых друзей.

Общаться на политические темы не стоило. Как я уже понял, в любом обществе и в любые времена они очень опасны и скорее приведут к недопонимаю, чем согласию, потому выбор пал на максимально нейтральные темы.

– Людмила, а сколько тебе лет? – столь прямой вопрос мог легко обидеть женщину, но что-то мне подсказывало, что половая принадлежность вообще не волновала совершенных.

– С момента рождения тела или с момента становления совершенной? – уточнила она у меня.

– Давай с момента рождения тела, – меня слегка смутило такое уточнение.

– Сто двадцать три, – с завидной точностью ответила она.

– Ну значит, молодая еще?

– По нашим меркам – да.

– А твоему иностранному коллеге?

– Он совсем молодой, инициирован два года назад.

– Это он за два года так раскачался или сразу был такой горой мышц со взглядом убийцы? – с заднего сидения было хорошо видно, как спина канадца выступает далеко за пределы его кресла, наверно, ему было очень неудобно сидеть.

– Стероиды, – неожиданно канадец ответил мне на чистом русском языке, – интенсивный курс. Доза превышена в пять раз по сравнению с критической отметкой для обычного человека, плюс ежедневные четырнадцатичасовые тренировки и правильное питание.

– Классно, когда твой организм способен выдерживать экстремальные нагрузки и ты способен есть здоровую пищу круглыми сутками, не обращая внимания, насколько она гадкая на вкус, – подметил я. – Откуда такое владение русским языком?

– Мы знаем практически все языки, – ответила мне Людмила, – память поколений, как ты наверняка уже слышал. Каждый раз размножаясь, человек передает часть чувств своим потомкам, которые содержат всю накопленную информацию. Так что если чувству удается захватить тело, он в полной мере может пользоваться всей информацией, накопленной за все время существования нас как личностей.

– Интересная конкретика, – обратил я внимание на слова Люды. – Что значит существование вас как личностей?

– Изначально мы паразиты.

– Да по большому счету вы и сейчас паразиты, – не подумав, ляпнул я, чем вызвал гневный взгляд канадца в зеркало заднего вида, а Людмила даже повернулась ко мне.

– Паразит живет за счет другого существа, мы же полноценные личности, пускай и в чужом теле, – сдержанно, но жестким тоном пояснила она мне. – До появления общества совершенных, несколько сотен тысяч лет мы были паразитами. Любой процесс захвата тела пресекался извне простым убийством, что не давало нам возможности полностью овладеть им. Этот период нашей истории мы практически не помним, потому принято считать началом нашей истории день, когда чувство впервые полностью овладело человеком.

– Все же мы пошли все не от одного человека, как возможна память поколений? – решил я сменить тему паразитизма, чувствуя, что моим собеседникам она еще более неприятна, чем политика.

– Не будь максималистом, – упрекнула меня Люда, – это свойственно подросткам. Конечно же, не каждый из нас осведомлен так же, как и прочие, но мы всегда охотно делимся друг с другом важными знаниями. А ненужную информацию или малозначительную просто забываем.

– Разговоры – это хорошо, – неожиданно заговорил Александр. – Они позволяют узнать об оппоненте некоторую информацию и помогают наладить дружескую атмосферу, – мне не до конца было понятно, к чему он ведет, так резко сменив тему. – К сожалению, сейчас на это у нас нет времени. Незнание обстановки не дает нам права надеяться только на наши силы, везение и импровизацию. Нам нужен хоть какой-нибудь план действий.