Спустя несколько минут папа с грохотом открыл дверь в комнату, окончательно восстановив в моей памяти события того вечера. Это был вечер общения с родителями после родительского собрания, ежеквартальная семейная забава.

– Сколько нам еще это терпеть?! Почему ты постоянно врешь?! Почему мы узнаем о твоих двойках только на родительских собраниях?! Хоть бы один учитель промолчал о тебе! Но нет! Все отметили, какой ты неспособный, ленивый и мешающий всем окружающим ученик! – маленький я сидел, молчал и смотрел в пол. Все вышесказанное было правдой, да и пытаться сейчас вступать с отцом в диалог не имело смысла.

Папина истерика проходила по заданному сценарию. Он орал о моей лени и тупости. Несколько раз давал подзатыльник. Обязательно нужно было меня сравнить с кем-нибудь из одноклассников. Пожаловаться, почему именно ему так не повезло с сыном. Потом он собирал все мои диски с компьютерными играми, которые успели накопиться с прошлых семейных разборок, и демонстративно выбрасывал их, не подозревая, что любимые у меня спрятаны заранее. Мама же на протяжении папиной тирады бегала вокруг него, крича то о том, какой ее сын неуч, то о том, какой ее муж плохой отец. После они запирались на кухне и орали друг на друга часа два, обвиняя друг друга в моем поведении и воспитании.

В это время я, оставшись в комнате один в самом психически нестабильном возрасте и слыша ор родителей через две закрытые двери, думал о том, что разрушаю семью. Мне хотелось уйти из дома, покончить с собой, как-нибудь исчезнуть из их жизни в надежде, что без меня им будет лучше. Ненависть уже тогда постепенно набирала силы во мне, поглощая прочие мои чувства. И это была самая сильная ненависть, ненависть к самому себе.

Сценарий жизни после разборок также был невариативен. Обещания маме, папе, себе измениться и стать лучше. Последующие две недели идеальное поведение, даже получение нескольких четверок в школе, а может даже и пятерок, выполнение домашних заданий, помощь по дому. Я превращался в лучшего ребенка на свете, притупляя бдительность родителей. И как только они расслаблялись, мое поведение и послушание возвращались в нормальные, по моим меркам, рамки. Снова двойки, тройки, невыполнение домашних заданий, баловство и хамство в школе. И вновь родительское собрание, крики, разборки, круг замыкался.

Все эти воспоминания, так красочно разыгрывающиеся перед моими глазами, достучались до моего единственного чувства. Я вспомнил это удивительное ощущение ненависти к самому себе, и она довольно заурчала где-то внутри меня. Слабость ушла, конечности вновь почувствовали прилив сил, прошла головная боль, мир вокруг стал чуть более цветной.

– Это что сейчас было? – от неожиданности спросил я вслух.

– Ты утолил голод, – голос мальчика с кровати заставил меня дернуться.

– Как это возможно? – мне самому было неясно, какому событию адресован вопрос. Тому, что маленький я слышал меня, или тому, что я сам себя напитал, без чьей-либо помощи, будучи вне сознания.

Комната неожиданно схлопнулась перед глазами, как будто я моргнул и не смог открыть глаза вновь, дыхание перехватило, лицо обожгло холодом…

Секунды в холодной темноте без воздуха показались вечностью.

Сильный удар по щеке, еще один… Снова обжигающий холод…

И вновь удар…

С глубоким вдохом мне наконец-то удалось открыть глаза.

– Очнулся? – голос Злорадства звучал слегка приглушенно, очертания его лица тоже были размыты. Видимо, мои органы еще не успели настроиться для восприятия реальной картинки после столь глубокой потери сознания.

– Да, – откашливаясь и жадно глотая воздух, ответил я. Слух и зрение постепенно приходили в норму. – Что со мной было?

– Сначала ты просто потерял сознание, видимо из-за голода, но пару минут назад ты перестал дышать. Пришлось прибегнуть к экстренным мерам.

Судя по тому, что я был достаточно мокрый, а мои щеки горели огнем и болели, в список экстренных мер Злорадства входило избиение и попытки утопить и так бездыханное тело. Однако это помогло.

– Где мы? – спросил я, поняв, что мы уже не в моей квартире.

– На допросе, – ответил мне незнакомый голос, который принадлежал долговязому мужчине, сидящему за столом напротив нас.

Его внешний вид можно было назвать экстравагантным. Чуть вытянутое бледное лицо со впалыми щеками обрамляли длинные, прямые, абсолютно белые волосы, конец которых было трудно определить, потому что, ложась на плечи, они переходили в мантию такого же белого оттенка. Завершающим штрихом были абсолютно черные очки с круглыми линзами.

– Ваш коллега и наставник, – указал он рукой в сторону Злорадства, который сидел рядом со мной, – принес вас сюда на руках, усадил на стул и, сказав, что у вас легкий обморок из-за голода, пообещал, что вы скоро придете в себя. Но вы перестали дышать. Дальше вы в курсе происходящего. Часто с вами такое происходит?

– Нет, легкие обмороки у меня были, но с потерей дыхания и столь длительный в первый раз, – честно ответил я.

– Ясно, – незнакомец что-то записал в тетради, лежащей перед ним.

Окончательно совладав со зрением, мне удалось разглядеть помещение, в котором мы находились. Это был небольшой кабинет без окон. Из мебели в нем присутствовал только стол с креслом с одной стороны, на котором сидел незнакомец, и два стула с другой стороны, на которых сидели мы со Злорадством. Причем судя по тому, что наши стулья были разные, наличие второго тут не подразумевалось.

– Обычно допрос происходит тет-а-тет, – подтвердил мою догадку незнакомец. – Но Злорадство Василий Москва очень просил присутствовать. Учитывая проблемы со здоровьем подозреваемого и послужной список Василия, я одобрил его просьбу. С этого момента прошу отвечать на мои вопросы. Ненависть Елисей Москва, расскажите мне, что произошло вчера вечером между вами, Скукой и куклой? Предупреждаю, говоря неправду, вы обрекаете себя на неудачу, в этом кабинете вранье не существует.

– Стандартная процедура профилактического уничтожения человека на последней стадии. В процессе была допущена ошибка, приведшая к окукливанию жертвы. Кукла была уничтожена на месте Скукой Петром Молибогом Москва, – по-уставному отчеканил я.

– Ясно, – совершенно безэмоционально сказал незнакомец и вновь что-то записал в свою тетрадь. – Вы не врете, что, к сожалению, очень сильно все усложняет.

– Что усложняет? – его пустой голос почему-то подстегивал мою ненависть, которая породила всплеск несдержанности и повышение голоса. – Я прекрасно понимаю, что вляпался в какую-то историю, но мне все же очень хотелось бы понять в какую. Не говоря уже о том, что я не делал ничего, противоречащего уставу.

– Сейчас вы можете быть свободны, но под постоянным наблюдением, – пропустил он мимо ушей мою фразу. – Злорадство Василий Москва приставляется к вам сопровождающим. Он же и поделится с вами всей необходимой информацией.

– Подозреваемый, постоянное наблюдение, сопровождающий, – перечислил я все термины, услышанные мной за короткий разговор, все тем же повышенным тоном, – это трудно назвать свободой.

– Злорадство Василий Москва, – вновь пропустил мои слова незнакомец и обратился к Злорадству, – ваш ученик, если можно так назвать его, не обладает минимальными навыками субординации. Лично я вижу в этом исключительно вашу вину. Настоятельно рекомендую поделиться с Ненавистью Елисеем Москва знаниями, не только полезными при патрулировании улиц и отлове кукол, но и необходимыми в нашем небольшом социуме. Вполне возможно, это тоже может помочь ему прожить дольше и комфортнее среди нас. Покиньте мой кабинет.

Контора была оперативным центром носителей Москвы и Подмосковья. Самая крупная во всей России, но даже при этом занимала всего одно трехэтажное здание в историческом центре. Каждый носитель был обязан хотя бы раз в неделю отмечаться о своих успехах и провалах, если же он был на дежурстве, то каждый день. Потому народу тут было всегда много, в любое время суток и в любой день недели.