Звенягин стал рядом с Шалуновым, но, несмотря на осложнение обстановки, оставался верен себе и подавал только советы. Шалунов мчался по заданному курсу. Когда сторожевик был близко, Звенягин скомандовал:

— Ошвартоваться с правого борта!

Шалунов блеснул на него белками глаз и оскаленным ртом.

— Есть!

Звенягин, схватившись за поручни и изогнувшись вперед, подождал, пока борта стукнулись, перепрыгнул на горевший корабль. Цепко, словно присасываясь подошвами к доскам, он побежал с ловкостью палубного матроса. Заметив Баштового, Звенягин остановился, присел на корточки и, обнаружив, что он еще жив, позвал следовавших за ним двух моряков из экипажа Шалунова.

— Взять на корабль!

Моряки понесли Баштового, лавируя среди обломков и брошенных десантниками вещевых мешков.

С треском занималось и вспыхивало внутри корабля окрашенное дерево, ветер разносил копоть и искры. Матросы передали Баштового на палубу флагмана и возвратились к Звенягину.

Шалунов видел, что командир дивизиона задерживался слишком долго. Немцы успели пристреляться, и снаряды ложились все ближе и ближе. Еще пять тяжелораненых были перенесены на корабль. Теперь горело все. Жарко плавилось железо, трескалась, вскипала и текла краска. Моряки, погрузив всех раненых, сталкивали в море дымовые шашки и лотки со снарядами. На палубе становилось трудно дышать. Огонь перебрасывало через рубку. «Что же он делает?» — беспокойно думал Шалунов, понимавший, что дальнейшая задержка опасна: могли взорваться бензобаки.

Скользя по скошенной палубе, Звенягин нес человека, безвольно опустившего руки.

^{Скользя по скошенной палубе Звенягин нес человека…}

Звенягину было тяжело. Это легко было заметить по его откинутой назад фигуре, по слишком осторожному движению ног. Шалунов крикнул в мегафон:

— Помогите комдиву!

К комдиву перепрыгнуло сразу несколько человек. Звенягин крикнул им: «Назад!» Люди попятились. Дойдя до поручней, Звенягин бережно с рук на руки передал человека с развороченной грудью. Шалунов и вся команда узнали командира корабля, молоденького, веселого капитан-лейтенанта, в прошлом году прибывшего из Тихоокеанского флота.

Звенягин постоял, отдышался. Облитый пламенем и закрученными поверху багровыми рассыпчатыми дымами, он сам, казалось, был подожжен.

Шалунов, до боли в суставах сжавший коробку телеграфа, смотрел на Звенягина, и его возмущало и восхищало поведение комдива.

Звенягин схватился за поручни и легко прыгнул. Шалунов дал полный вперед и, только очутившись в темноте, снял зюйдвестку и ладонью смахнул пот со лба.

Торчком поднялась корма корабля, огонь округлился, напомнив жирный перевернутый восклицательный знак, и погас.

Звенягин держал в руках фуражку; ветер играл его волосами.

Раньше в десантах Звенягину приходилось самому выбрасываться на берег, бешено торопить людей, а потом лететь за второй, третьей партией, а теперь он, флагман, бродил по морю и следил за порядком.

Шторм спутал расчеты. Десантные суда относило от намеченных пунктов высадки. Пока еще никто не атаковал дамбу. Бой шел левее, на холмах и в рыбачьем поселке. Звенягин чаще отдавал приказания, чаще менял курс корабля. Немцы заметили флагмана, цепляли прожекторами, и батарея противника у дамбы вела активную пристрелку по кораблю. Радист принес запрос Мещерякова: «Доложить обстановку». Звенягин ответил медленно, взвешивая каждое слово.

Мещеряков снова радировал. Его беспокоил правый фланг, где должен высаживаться Букреев со стрелковой ротой Рыбалко. Звенягин приказал радировать буксирному кораблю Букреева, чтобы тот брал правее. Радист ушел в свою рубку, чтобы выполнить приказание, и… может быть, через какую-нибудь минуту катер, буксировавший мотобот Букреева, подорвался на мине.

Звенягин видел, как быстро, точно проглоченный морем, затонул буксир, заметил, как мотоботы сразу остановились, сдвоились и куда-то пропали. Надо было спешить на помощь таранной роте и командиру батальона.

Мотоботы несло бугристое течение стрежня. Теперь нельзя было рассчитывать доставить и высадить Букреева и роту Рыбалко. Нужно было спасать роту для дальнейшего удара и постараться вернуть ее в исходное положение. Мотоботы с заглохшими моторами теперь не могли приблизиться к берегу и были только мишенью для германских противотанковых батарей. Надо было забуксировать мотоботы, вывести из-под артиллерийского огня и оттащить обратно к Тамани. Такое решение Звенягин передал Мещерякову.

Мало кто мог бы решиться на спасение роты Рыбалко с большей отвагой и умением, чем это сделал Звенягин: он должен был сблизиться с мотоботами, точно пройти, чтобы не задеть или не захлестнуть их, подать буксирные тросы. Темнота мешала ориентировке. Здесь нужен был точный, математический расчет.

— Шалунов, прожектор!

— Прожектор? — переспросил удивленный Шалунов, зная, что в боевой обстановке так поступать нельзя.

— Луч! — приказал Звенягин.

Сдержанность не покидала теперь Звенягина. Наступило радостное состояние духа, знакомое и привычное ему по прежним походам. То, что он искал, пришло к нему.

Шалунов казался слишком медлительным, неуверенным. Сейчас нужно, чтобы его, Звенягина, приказы, продиктованные обстановкой и всем его долголетним опытом, исполнялись с молниеносной быстротой. Флагманский корабль вел он сам.

Звенягин рывком расстегнул пальто, китель, сбросил фуражку и подставил всего себя морю, ветру.

Луч прожектора выхватил из темноты полузатопленные суденышки, людей, сидевших на боковых банках, и лохматые гривы воли. Звенягин мчался, рассчитав все. Теперь нужно сбавить ход. Так. Хорошо…

Мотоботы были ловко взяты на буксир. Звенягин переменил курс. Радист уже несколько минут стоял возле него.

— Ты чего, брат? — спросил Звенягин.

Радист передал содержание приказа адмирала. Мещеряков утвердил решение Звенягина, приказал передать флагманские функции Курасову, а самому возвращаться обратно к Тамани.

— Добро! — Звенягин подтолкнул Шалунова на свое место. — Продолжай. Не серчай на меня… Вытанцевались, парень. Сегодня гульнем, Шалунов! Небу будет жарко!

Шалунов стоял за спиной рулевого, чтобы всегда были под рукой и штурвал и телеграф, связывающий его с моторными отсеками. Звенягин облокотился о мостик. Рядом, но повыше его, стоял сигнальщик, а внизу лежал капитан-лейтенант, снятый с катера.

Звенягин ощутил холод и застегнулся, откинул волосы взмахом головы и натянул фуражку.

…Снаряд разорвался невдалеке от мостика, и Звенягин почувствовал, что ему обожгло спину и бок. Он покачнулся, ухватился за перегородку мостика, но пальцы безвольно скользили по железу, и он рухнул на палубу.

«Нет… Как же так…»

Беспощадная сила, способная в любой миг расправиться с любым живущим на земле, пригнула его к палубе, и он больше не мог подняться. К нему на коленях подполз комендор, раненный осколком этого же снаряда.

— Товарищ капитан третьего ранга…

Кровь его лилась и смешивалась с кровью Звенягина.

Ставропольские теплые дожди и босые пятки сверстников, заревые росы первых трав у Холодного рудника и морщины… морщины матери… запах потухающих самоварных углей… принесло ему море.

Звенягин глотнул воздуху. Кровь хлынула в легкие, забурлила. Дух его еще боролся. Он приподнялся, но снова рухнул, и последние конвульсии потрясли его тело.

Шалунов наклонился над Звенягиным, протянул руку, и она вошла в спину всей кистью. Шалунов в ужасе отдернул руку.

Разорвался еще один снаряд. Шалунов видел падающих людей, но слышать уже ничего не мог — барабанные перепонки лопнули, в голове гудело, стучало.

Корабль получил много пробоин и сразу потерял скорость. Надо было спешить. Рулевой, убитый осколком, обвис на штурвале. Шалунов оттащил рулевого и сам взялся за мокрый и липкий штурвал. Экипаж облетела весть о гибели комдива. В моторных отсеках, затыкая пробоины, по колена в воде, работали люди. Они сражались и с морем, и с врагом, и с горем.