— Не ночевать сюда пришел! — хрипел боцман, сплевывая желтую слюну. — Шевелись! Вяжи схватку рифовым узлом! Все одно, уйдем — плоты на дрова пустите. Рифовым вяжи!

Плоскодонная лодка и тузик, тяжело окунаясь, перевозили боеприпасы. Плоты же вязались для переотправки на тендер тяжелораненых, которых должны были поднести из госпиталя. Боцману нужно было поскорей убраться отсюда восвояси, потому он и торопил бойцов. Заметив Горбаня, боцман удовлетворенно взглянул на остатки его матросского костюма.

— Браток, помоги им! — крикнул он и вдруг захохотал. — Парень! Тебе не жалко скоблить каждое утро свою морду? А? Вот бородка!

Боцман смеялся, на его сизых щеках дрожали бакенбарды; волны крутились у его ног, и вода скатывалась по смазанным жиром высоким сапогам с раструбами голенищ, поднятыми почти до самых пахов. Пена летела на его спину и грудь, будто зашитую в порыжевшую кожу реглана. Завидным очарованием дышала вся его фигура на кромке прибоя, в мокром песке, среди пены, брызг и соленого ветра. От всего этого был теперь так далек Горбань! Море даже стало недругом, отделив его от своих. И, может быть, от этой горькой зависти захотелось ему сбить спесь с боцмана, поставить его на свое место.

— Эй ты, салага! — небрежно сказал Горбань. — Ты не грузил еще в свое корыто девушку, лейтенанта-медика?

— Салага? — Боцман сунул трубку в карман. — Я салага? А ты что, плавал на гальюне, рыбья чешуя?

Ординарец решил уже сцепиться с человеком, так неуважительно ступившим на их землю. Но к берегу спускались сестра, комиссар, и за ними в сопровождении Тани и Котляровой несли раненых, укрытых серыми трофейными одеялами. С другой стороны, из хода сообщения, выскочили моряки, и среди них был сам Рыбалко. Моряки на ходу снимали пояса, ватники, стаскивали через головы гимнастерки. Казалось, они, разгоряченные зноем, стремились быстро искупаться в море.

Батраков направился к плотам.

Горбань очутился возле сестры:

— Я думал, ты уже в тендере.

— Сашка, где ты так выпачкался? Повернись… Ай, ай, ай!.. — Она всплеснула руками. — Таня, видишь моего милого братца?

— К тебе спешил кувырком.

Он пошел рядом с ней. Она по-прежнему болтала без умолку и с ним и с Таней, сдержанной и грустной.

Окончив вязку и проверив прочность креплений, моряки быстро и не стесняясь присутствия женщин разделись теперь догола. Тяжелораненых на носилках положили на два плота и укрепили, привязав рамы носилок скрипевшими в руках стеклинями[8].

Надо было осторожно довести плоты до тендера. Для этого люди и разделись, чтобы доставить тяжелораненых фактически на руках. Матросы вошли в воду, и легкий пар окутал их тела. Боцман теперь уже не бранился, не покрикивал. Он стоял наклонившись и затаив дыхание следил за людьми, так просто вошедшими в ледяную воду.

Люди шли по пояс в воде. Волна накрыла их спины. Руки приподнялись, чтобы удержать плот. Виднелись наполовину погруженные бочки, носилки и раненые, прикрытые поверх одеял зелеными плащ-палатками.

— Холодно! — сказала Таня, вздрагивая всем телом.

— После такой баньки спирту бы… — Боцман повернул к Тане свое украшенное странными бакенбардами лицо.

— Спирта нет, — сказала Таня, смотря туда, где между остовами «охотников» в бледном тумане потерялись и плоты, и сопровождавшие их люди.

Через несколько минут вслед за тузиком, низко осевшим под грузом патронов, на волнах показался пустой плот, потом второй, послышались крики, и моряки быстро пригнали плоты к берегу.

— Давай скорее! А то в предбаннике дует! — крикнул выпрыгнувший на песок Жатько. — Не надо мне шубы-бы-бы, шубы-бы-бы. У меня есть два халата-та-та, та-та, та-та-та…

Он в шутку ритмично стучал зубами: «Шубы-бы-бы, два халата, тата-тата-та-та-та».

На плот перенесли Горленко. Завернутый в одеяло и привязанный вначале ремнями к самим носилкам, а потом уже стеклинями — к плоту, он мог только со страдальческим удивлением чуть-чуть поворачивать голову и посматривать и на голых, посиневших людей, и на пасмурное небо, и на все окружавшее его.

— Сейчас доставим голубым экспрессом, — сказал Жатько, опускаясь возле Горленко и деловито проверяя вязку. От тела Жатько уже не шел пар. На спине шевелились лопатки, и под кожей ходили клубки мускулов.

— Ты озяб, — тихо сказал ему Горленко.

Жатько ничего ему не ответил, поднялся, подозвал товарищей.

Таня прикоснулась губами ко лбу Горленко, а Батраков, очень любивший его, боясь «разрюмиться», буркнул ему на прощание что-то невнятное.

Моряки повели плот. Пена летела на согнутые спины, на головы. Короткие струйки пара вылетали из их ртов. Вот они окунулись в воду. В тумане закричал баклан. Волна пришла и замыла впадины в песке от голых ступней.

Рядом с притихшим боцманом жадно курил Рыбалко, с хозяйской настороженностью наблюдавший за плотами.

— Дотянули, — облегченно выдавил он, — довели Горленку.

На передовой противник начал огонь длинными очередями из нескольких пулеметов, а десантники отвечали редко и зло. Рыбалко повернулся и прислушивался к перестрелке, как к фразам, сказанным на хорошо понятном ему языке.

Моряки быстро одевались.

Рая, прощаясь с Таней, поцеловала ее один, другой, третий раз.

— Помни наш уговор, — сказала Таня.

— Все, все передам ему.

— Не расстраивай только его. Скажи, что здесь все в порядке. Скажи ему обязательно… — Таня взглянула своими серыми глазами на подругу и решительно добавила: — Люблю его. И… хочу встретиться с ним.

Рая устроилась на тузике вместе с боцманом. На весла сел Горбань. Перегруженный тузик внесло на волну. Горбань осторожно повел шлюпку и пристал к тендеру. Моторы тендера работали, и дым клубился между ржавыми остовами кораблей. С борта протянулись чьи-то руки, приняли боцмана и сестру, и Горбань остался один.

— Саша, прощай! — сказала Рая, наклонившись сверху.

— Прощай, Раечка!

Тендер отвалил задним ходом, погнав по заводи кудрявый бурун. Тузик подбило к проломленному борту «охотника». Горбань увидел водоросли, зацепившиеся за перегородки, набухший пробковый пояс, повисший на ржавом Моторе, чуть-чуть торчавшем из воды. Тендер пропал в полосе густого тумана.

Горбань оттолкнулся и, выскочив на свежую волну, понесся к берегу, со злым наслаждением работая веслами, которые скрипели и гнулись в его сильных матросских руках.

Брошенные плоты раскачивались на волнах. По морю стреляли противокатерные пушки. Оттащив тузик подальше, Горбань вернулся и не заметил, как очутился по колена в воде. Его чуткий слух уловил гудение дизелей бэдэбэ, и это наполнило все его существо тревогой… Неужели бэдэбэ пошли на охоту и настигнут тендер?

Дежурный по причалу вышел из капонира в тайной надежде зацепить удочкой что-нибудь для своего голодного желудка.

— Нельзя так, — сказал он Горбаню. — Нога-то еще еле-еле, а ты мочишь и трудишь ее. Сеструха будет в порядке, а ты какую-нибудь холеру подцепишь…

Дежурный почти силой отвел Горбаня в капонир и долго рассказывал ему что-то, пытаясь развеять его тревожные мысли.

Вечером из Тамани сообщили о благополучном возвращении тендера. Это было последнее судно, навестившее Огненную землю. Погода окончательно испортилась. Пенные валы грызли обрывы, вымывали даже колья заграждений и минные поля. Часто брошенные волной камни падали на мины, и грохот взрывов на берегах заставлял тех, кто дежурил на командном пункте, бросаться к амбразуре. Может быть, десант? Немецкие самоходные баржи ходили на виду у всех, за отмелями, обстреливая плацдарм. Призванная на помощь таманская артиллерийская группа била по морю, но за все время только одна баржа была подожжена, и то только потому, что попала ночью на мель и не могла сняться до рассвета. Наши самолеты встречались бешеным огнем многослойного зенитного пояса. Бомбить можно было только с больших высот и только тылы немецких войск. Девушки-гвардейцы больше не появлялись на своих «У-2». «Забыли женихов», — шутили моряки, посматривая вверх и тщетно пытаясь услышать трескучий шумок легких авиационных моторов.