Пока Курилов устраивал командный пункт, Букреев, отдав распоряжение по обороне, задержался с Горленко.

— Почему так пренебрежительны наши люди к своей собственной жизни? — спросил Букреев. — Я заметил, как скептически все воспринимают необходимость фортификационных работ. Хмурятся, еле-еле тащат ноги. Даже наш уважаемый командир первой роты Рыбалко.

— Моряки не хотят окапываться, — сказал Горленко. — А для Рыбалко это просто нож по горлу.

— Почему?

Горленко засмеялся:

— Трудно понять. На корабле ведь земли нет, не привыкли, что ли…

— Но они воевали на суше?

— Воевали. Но обычно при десанте врываются в город. Там здания всё заменят — возьмите хотя бы Керчь, Новороссийск. А полевую войну кто же вел? Кто был на перевалах, тоже Избалован. Все естественно. Воевали на готовом рельефе.

— А севастопольцы?

— Ну, разве кто в Севастополе. Там крепко учили.

Перещупав всю коробку папирос, Букреев нашел одну непромокшую и, прикрывшись полой, закурил. Светящиеся трассеры бродили над головой; ракеты отбрасывали на стенку перекрещенные тени от оставленного на бруствере ежа, сваренного из кусков толстого швеллера. Где-то слышался стук разматываемой катушки. Очевидно, Курилов уже потянул связь от КП батальона к ротным опорным пунктам. Букреев курил и думал, что у Степанова придется выпросить саперов: поставить на переднем крае мины, помочь распланировать участок обороны, наметить ходы сообщения, запасные огневые позиции.

— Помню, отступали по степям и потеряли, прямо скажу, интерес к фортификации, — сказал Горленко. — Только создадим рубеж, окопаемся, глядим, уж танки где-то прорвали и вглубь ринулись. Бросай все свои труды! Я сам десятки раз волдыри набивал на ладонях. Помню, добирался и до камня и до воды. Все лопатой перевернешь, а потом опять мешок на плечи — и айда.

В окоп спрыгнул Курилов.

— Командный пункт готов, товарищ капитан! — весело объявил он. — Аппараты пока поставил немецкие.

— С капэ дивизии связались?

— Повели линию, товарищ капитан. Площадка небольшая, управятся быстро. Я приказал тянуть провод к берегу, а там — по мертвому пространству. А то начнет завтра швырять — всё порвет.

Поднявшись вверх, Букреев пошел к поселку. По шуршанию шагов позади себя он знал: Манжула не отстает. В Геленджике и на Тамани постоянное присутствие ординарца иногда докучало. Теперь же близость его успокаивала. У Манжулы выработались им самим узаконенные нормы поведения: в атаке забегать вперед, как бы прикрывая командира своим телом; в переходах стараться находиться с угрожаемой стороны.

Маяк белел грудой развалин. В поселке горел дом. Языки пламени стоймя поднимались между стропилами, освещая крыши домиков.

Ближе можно было различить разрушенные постройки, вероятно склады, черневшие на фоне одинокого пожарища.

Поджидавший комбата Горбань провел его и Манжулу через пролом в стене, как будто сохранивший еще теплоту и запахи взрыва, и, присвечивая фонариком, указал на ступеньки, оббитые по закраинам. Ступеньки вели в подвал.

В подвале разливался подрагивающий желтоватый свет коптилки. Возле стола Батраков что-то быстро писал. Над ним склонился Линник. Пистолет в германской кобуре свисал с его живота, шапка сдвинута на затылок. В одном из углов расположился Кулибаба, успевший расставить на столике консервные банки, кастрюльки, посуду, подобранную, очевидно, в немецких блиндажах. Дежурный мичман наклеивал на коробки телефонных аппаратов ярлычки с цифрами рот. Человек в кожаной куртке, стоя на коленях, мастерил в углу печку. Невольно улыбнувшись этому поразительному умению приспособляться в любой обстановке, Букреев присел к столу. Замполит намечал план партийно-комсомольской работы на плацдарме и даже готовил копию плана для отсылки Шагаеву. Это было также удивительно, и, только сейчас почувствовав страшную усталость, Букреев следил за работой замполита, может быть, с таким же чувством, с каким недавно за ним самим наблюдал Курилов. Наружные шумы глухо долетали сюда. Лениво взяв трубку, Букреев, не переставая смотреть на тонкие пальцы замполита, снующие по бумаге, соединился с КП дивизии. Ему ответил Гладышев спокойным и тонким своим голосом. Расспросив о ходе фортификационных работ, Гладышев извинился, оборвал разговор. Букреев еще немного подержал трубку; звонкий шум летел по проводам.

— На партийно-комсомольском собрании я прошу обязательно поставить вопрос о фортификации нашего участка, — медленно сказал Букреев.

— В плане я поставил этот вопрос первым, — сказал Батраков.

— Уже?

— Конечно, — глаза его прищурились, — насчет окапывания надо будет ломать настроения, Николай Александрович. Особенно у Рыбалко.

— Мне об этом говорил и Горленко.

— Горленко тоже, как и я, давно знает Рыбалко. Перед твоим приходом звонил сей доблестный муж. Представь себе, он находит возможным ограничиться тем, что ему отрыли немцы.

Линник незаметно вышел. В присутствии комбата он держался всегда несколько стеснительно. Манжула помогал выкладывать печку, засучив рукава и открыв свои мохнатые руки.

Кок консультировал, куда и как класть кирпичи, и просил обязательно достать где-нибудь духовку. Моряки коротко посмеялись и притихли. Слышались только их дыхание, стук кирпичей и поскрипывание сжимаемого для труб железа.

— Мне рассказал Линник вот только что, перед твоим приходом, об Иване Васильевиче, — сказал Батраков. — Не повезло парню. Как не повезло! Готовился, готовился, и вот нате… Ты просил адмирала отправить Баштового в Геленджик?

— Мещеряков обещал. Радировали Ботылеву, и он обещал лично отвезти его. А насчет Звенягина знаешь?

Батраков утвердительно покачал головой. На его сразу как бы застывшем лице медленно подрагивали тени.

— Ничего не попишешь, Николай Васильевич. Такая наша солдатская судьба. Представь себе, мне вдвойне тяжело. До сих пор гложет: спасал он кого? Меня. Может, потому?

— Не думай. — Батраков шевельнул кистью руки. — Это случается всегда по какой-нибудь причине. Не подвернись ты, другого нужно было выручать, или тот же снаряд шальной… На войне, если во все причины начнешь вдумываться, с ума сойдешь.

— Яровой тоже плох, — сказал Букреев. — Был я у него. Просит не отправлять его отсюда. Хочет быть с нами. Когда, мол, пойдете вперед, все же я ближе буду.

— Пока, конечно, трогать не будем. Как там? Кто-нибудь обслуживает их?

— Назначил я начальника медсанчасти…

— Кого? Уж не Татьяну ли?

— Ее. Одна осталась, если не считать Котлярову. Ты возражаешь?

— Чего возражать… Доктора-то принесло зыбью, чуть повыше расположения второй роты. Я приказал закопать под обрывом и приметить.

Дежурный попросил комбата к телефону. Стонский сообщал, что Цибина вытащили и понесли в армейский госпиталь.

— Я приказал автоматчиков рассредоточить по остальным ротам, — сказал Букреев, отходя от телефона. — Роты почти не существует.

— Ребята не бузили?

— Тихо приняли.

— Конечно, это временное мероприятие, — подумав, сказал Батраков. — Когда укрепимся и пойдем вперед, тогда надо просить пополнение у адмирала и роту восстановить. Нужно ее целиком довести до Севастополя.

Степанов вошел в сопровождении вестового Куприенко.

— Представьте себе, знакомые все места! — здороваясь, сказал Степанов. — Вот в этом самом подвале я держал свой компункт в сорок втором. Жаль, нет Баштового! Он оборонял район повыше, за Соленым озером. Возвращаемся к старым местам…

Степанов быстро ознакомился с обстановкой, утвердил мероприятия командования батальоном, «прощупал» Курилова как начальника штаба, а затем дружески разговорился.

— Помните, я рассказывал, Николай Александрович, про туапсинское наше стоянье. Здесь не лучше будет, уверяю вас.

— Почему же? — спросил Батраков.

— Как — почему? Там хотя позади что-то было, площадь какая-то. А здесь отросток, а позади пролив шириной с Ла-Манш. Тут, братцы мои, назад действительно ни шагу. Море…