– Вы даже изъясняться начали, как покрывшийся плесенью дипломатишко, – поморщился Скорцени.

Хёттль виновато и как-то заискивающе улыбнулся.

– Уверен, что в ходе операции все прояснится.

– Там, на вершине Абруццо, со мной был диверсант Хёттль. Но вот вас повысили в чине, назначили начальником… и передо мной совершенно иной человек. Впрочем, ладно, Хёттль, – добавил он уже более добродушным и даже снисходительным тоном. – Не время сейчас.

– Вы правы, Скорцени, не время, – примирительно согласился Хёттль.

Для него не осталось незамеченным, что Скорцени упомянул о повышении его в чине. Хёттль всегда чувствовал себя неловко оттого, что сам Скорцени все еще оставался майором СС и что его, Хёттля, сравняли с ним в чине. Но ведь не от него это зависело.

– Передайте с помощью своих шифровальщиков, – произнес тем временем первый диверсант рейха, – в ставку «Вольфшанце» и в Главное управление имперской безопасности, Гиммлеру, что, в рамках общей операции «Цитадель», нам все же придется провести заранее оговоренный штурм правительственных зданий. – Он замялся, взглянул в окно на все плотнее укутывающуюся свинцово-пепельным туманом мощную стену городской крепости и, подумав о том, что вышибать ее ворота придется не иначе как танками, завершил: – Мы покажем венграм и всему миру, что такое настоящий «Бронированный кулак».

– Простите?

– Вам не послышалось, я сказал: «Бронированный кулак». Именно так этот штурм и будет называться, Хёттль. Попомните мое слово: под таким кодовым названием вся эта заварушка и войдет в историю войны. Как уже вошла в нее операция «Айхе».

Капитан Галаши остановил свою машину во дворе резиденции гестапо в Будапеште и мысленно перекрестился. Он сидел с водителем, которого знал как абсолютного надежного, своего, человека. Однако сейчас это его не спасало. Другое дело, что на заднем сиденье, связанный, с кляпом во рту, лежал пленник в цивильном. А значит, условие, выдвинутое Скорцени, было выполнено.

– Агент Маркочи, – ответил капитан на немой вопрос Родля, когда тот, вместе с еще двумя сотрудниками гестапо, приблизился к его «остину».

– Тот самый? – поинтересовался Родль.

– Он.

– Вы уверены? – присмотрелся к связанному Родль. – Нам ведь не нужны жертвенные бараны. Нам нужен именно тот человек, который стрелял в известную вам женщину.

– Я не стал бы привозить «не того», – нервно объяснил Галаши, только сейчас выбираясь из машины. – Уже хотя бы потому, что хочу раз и навсегда покончить с этим недоразумением.

Родль оглянулся на Ланцирга и Гольвега. Те мигом извлекли Маркочи из «остина», выдернули изо рта кляп и буквально внесли в здание.

– Теперь-то я свободен? – поинтересовался Галаши. – Я имею в виду, вообще свободен? От ваших подозрений.

– Вообще – не знаю. Не мне, как вы, капитан Галаши, поняли, решать. Но что вам придется еще как минимум часа на три задержаться у нас, – это я вполне могу предположить и от своего имени. Ровно на три часа. Кажется, вы неплохой шахматист?..

– Как я должен истолковывать это предположение?

– В буквальном смысле, – мягко улыбнулся Родль. – Если вы действительно увлекаетесь шахматами, постараемся изыскать для вас достойного партнера, – завершил Родль. Он ужасно не любил, когда ему не давали высказать мысль до конца. Не так уж часто его эти дни посещали мысли, чтобы гауптштурмфюрер мог позволять кому бы то ни было прерывать их. – Истолковывать мое решение вы должны как контрразведчик. Как только мы окончательно убедимся, что вы привезли нам агента Маркочи, а не племянника адмирала Хорти, и этот Маркочи подтвердит, что это он стрелял во фрау Вольф… На кой черт и дальше задерживать вас?

Маркочи было лет тридцать. Достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что это – венгерский цыган независимо от того, кем он сам себя считал. Низкорослый, крутоплечий и крутолобый, с преисполненными лютью черными глазами, он всем своим видом представал перед собеседниками человеком ограниченным и предельно упрямым.

«Типичный наемный убийца», – определил для себя Скорцени, как только Маркочи втолкнули в его кабинет. Он знал, что венгерская контрразведка широко использует для этой грязной работы именно своих агентов-цыган, чья жизнь в нужный момент оценивалась не больше стоимости потраченной на них пули.

Пока Скорцени рассматривал его, Шторренн подсек ноги Маркочи и заставил его стать на колени. Родль удивленно взглянул на унтерштурмфюрера. Но тот считал себя психологом и знал: поставив человека на колени, он уже совершал нечто такое, ритуальное, что сразу же приближало допрашиваемого к гильотине.

– Смотреть мне в лицо! – потребовал штурмбаннфюрер. И тот же Шторренн, захватив агента за волосы, запрокинул голову с таким усердием, что тот заскрежетал зубами.

Проходила минута, вторая, а Скорцени устало, безучастно всматривался во все темнеющие черты лица Маркочи, ничего не требуя от него и ни к чему не понуждая.

– Ну что, что, спрашивай! – не выдержал венгр, и «первый диверсант рейха» с разочарованием отметил про себя, что нервы у этого оцыганившегося угра расшатаны до предела.

– О чем?

– Что «о чем»? – процедил сквозь полусжатые губы Маркочи.

– Спрашивать о чем?

– О том, из-за чего притащили меня сюда, – переводил Шторренн по-немецки.

– Ну, коль уж вы так настаиваете, – благодушно улыбнулся Скорцени умилительной улыбкой палача. – У меня к вам все тот же, один-единственный, абсолютно банальный вопрос. Почему вы не убили фрау Вольф?

Хотя Шторренн до предела запрокинул голову венгра, тот все же нашел в себе силу воли, чтобы чуть пригнуть ее и налитыми кровью, бычьими глазами впериться в Скорцени.

– Вам не понятен мой вопрос? Я спрашиваю: почему вы умышленно стреляли мимо фрау Вольф? Жаль стало женщины? Получили приказ стрелять, не попадая? Побоялись возмездия гестапо?

Скорцени понимал его состояние. Человека, который приготовился упорно доказывать, что не имеет никакого отношения к покушению на неизвестную ему германку, и решил стоять на этой версии до конца, вдруг спрашивают, не кто его заставил стрелять, а почему он не убил эту самую германку.

– Тебе напомнить, где и когда ты стрелял во фрау Фройн… Пардон, Вольф? – пощекотал ему затылок дулом пистолета гауптштурмфюрер Родль.

– Не стоит, – попытался повертеть головой Маркочи.

– Меня интересует только то, о чем я вас спросил, – все так же спокойно, даже мягко, напомнил о себе штурмбаннфюрер. – Все остальные нюансы этого покушения, в том числе и фамилии людей, которые послали вас на задание, меня совершенно не интригуют. Единственное, что от вас требуется – ответ должен быть правдивым.

– Я промахнулся. Потом она успела вскочить в вестибюль. Врываться туда вслед за ней было опасно.

– Промахнуться с четырех шагов? И ты это говоришь о себе, агенте, специализирующемся по «очистке агентуры» и по специальным заказам? После стольких стрельб в тире, на природе и по живым мишеням? Ты перед кем стоишь, цыган вонючий?! – мгновенно, на последней фразе, взревел Скорцени.

Увидев в эту минуту выражение его лица, адъютант улыбнулся. Родль знал, что внутренне его шеф остается совершенно спокойным. Скорцени слишком ценил свои нервы, чтобы вскипать вот так, по мелочам, из-за упрямства какого-то цыгана.

– И все же я промахнулся.

– По-моему, он все еще неискренен с нами, гауптштурмфюрер, – неожиданно обратился Скорцени к Родлю.

– Сейчас он будет горько раскаиваться в этом. Унтерштурмфюрер, в подвал его, на каленое железо…

Шторренн удивленно взглянул на Родля. Ни о каком «каленом железе» в подвале он не слышал, однако решительно ухватил Маркочи за плечо и потянул к двери.

– Нет, нет, вы не так поняли меня, господин Скорцени! – заорал агент, понимая, что там, в подвале, с ним уже будут говорить совершенно по-иному. – То есть я хотел признать, что да. У меня не было цели убить эту германку, как ее там… Или хотя бы попасть в нее.