– Видите ли, для регента Венгрии присутствие в свите генералов – это вопрос престижа, – мягко возразил Хорти.

– Сегодня же эти генералы будут взяты нами под охрану и доставлены к поезду, – не стал убеждать его Скорцени.

Когда Хорти увели, генерал Пфеффер-Вильденбрух сказал:

– Могу засвидетельствовать, что во время этих переговоров вы вели себя так же достойно, как и во время штурма Цитадели. У вас появились какие-то просьбы ко мне?

– Появилась. У вас при штабе служит фельдъегерем обер-лейтенант Конест, доставлявший мне пакеты во время операции «Фаустпатрон». Непосредственный начальник слишком долго не решается представить его к очередному чину. Я обещал этому офицеру, что вступлюсь за него.

– Считайте, что он уже капитан.

Как только Скорцени вернулся в комендатуру, позвонил бывший майор Шардок, только что, уже из рук Салаши, получивший чин подполковника и должность в генштабе.

– Господин штандартенфюрер СС, – сообщил он, – Генштаб венгерской армии просит вас поддержать его в вопросе об организации торжественных похорон солдат, погибших во время штурма Цитадели.

– Кто-то осмеливается препятствовать этому? – насторожился Скорцени. – Никто не имеет права упрекнуть погибших в том, что они защищали режим Хорти. Как не имеет права упрекать и членов их семей.

– Мы предлагаем организовать совместные похороны венгерских и германских солдат в общей братской могиле.

Скорцени, обычно умевший молниеносно реагировать на самые необычные предложения, на сей раз задумался. Дело не только в том, что идея оказалась слишком уж неожиданной, но и в том, что таила в себе сложные политические эмоции[110].

– Может, вы и правы, подполковник. Посвятите меня в то, как именно вы собираетесь проводить это траурное мероприятие.

– Тела в цинковых гробах будут выставлены в Большом зале Цитадели. В почетном карауле – венгерские и германские солдаты; приспущенные флаги двух государств. К месту братской могилы гробы будут доставлены на орудийных лафетах, в сопровождении двух рот венгерских и германских солдат. А дальше – официальные речи и похороны в одной братской могиле, с надлежащим освещением события в венгерских и германских газетах.

– Убедительно, – лаконично прокомментировал Скорцени. – Похороны назначьте на 20 октября, к тому времени я успею прилететь из Германии.

Как только он положил трубку, в кабинет заглянул Родль и сообщил, что в приемной появился начальник Венской военной академии, той самой, батальон кадетов которой сражался на южных подступах к Цитадели.

– Я помню, господин генерал-лейтенант, – произнес Скорцени после взаимного приветствия, – что батальон ваших кадетов потерял одного бойца убитым и троих ранеными. Но мы не на гражданской панихиде, чтобы высказывать друг другу соболезнования по поводу солдатских утрат.

– Вы правильно поступили, штурмбаннфюрер, что доверили моим орлам прорыв самого сложного полевого фортификационного участка обороны. Я побывал на месте боя и убедился в этом, а теперь хотелось бы услышать ваше личное мнение о моих орлах. Надеюсь, они не посрамили чести самой старой австрийской военной школы?

– Они дрались прекрасно, – сказал обер-диверсант рейха, не желая даже намекать начальнику академии на то, что, в свою очередь, крайне плохо сражались венгры, которые, собственно, лишь имитировали настоящий оборонительный бой. – Во время штурма все без исключения офицеры и кадеты батальона действовали грамотно и мужественно.

– Вы даже не представляете себе, Скорцени, как мне приятно слышать это из ваших уст, уст героя нации, и с какой радостью я передам ваши слова во время общего построения академии.

– Только одно непременное условие, господин генерал-лейтенант: давайте будем считать, что экзамен по тактике ведения боя, а также по тем дисциплинам, которые касаются уличных боев и штурма крепостей, кадеты этого батальона уже сдали.

Начальник училища удивленно посмотрел на Скорцени и вдруг, хитровато сощурив окаймленные старинным пенсне глаза, пригрозил ему пальцем:

– Признайтесь, что кто-то из моих орлов уже попросил вас об этом.

– Да нет, никто не просил. Сам решил замолвить за них.

– Просили-просили! – не поверил ему основательно состарившийся на академической ниве генерал-лейтенант. – Я знаю моих орлов: любой повод выискивают, только бы увильнуть от экзаменов! Только бы увильнуть!

– Это мужественные парни и настоящие солдаты, – уже не так уверенно и нахраписто наседал на него Скорцени, хотя понимал, что требовать от генерала заверений бессмысленно. Как бы клятвенно он ни обещал, все равно положенные им экзамены кадетам академии сдавать придется.

– Как жаль, штурмбаннфюрер, что вы не были выпускником нашей академии, – произнес генерал, прощаясь с ним. – Тем не менее мы рады будем видеть вас в числе ее преподавателей. Как венец венцу, скажу: уже сейчас нам пора подумать о будущих офицерских кадрах нашей, австрийской, армии. Да-да, Скорцени, австрийской, я не оговорился, – храбро подтвердил начальник академии свое намерение похоронить идею аншлюса, за которое запросто мог угодить в подвалы гестапо.

Последнее распоряжение, которое Скорцени отдал в тот день, касалось экипажа его личного самолета. Он должен был улететь в Германию и ждать в Мюнхене, в аэропорту Риеме, когда обер-диверсант рейха прибудет в Баварию правительственным поездом. Только благодаря этому самолету Скорцени из рейха мог вернуться к моменту похорон в Будапешт. А он намерен был принять участие в погребении своих солдат.

– Господин оберштурмбаннфюрер[111], вам шифровка из Берлина.

– Что-что?! – поморщился Скорцени.

Родль замер с текстом шифровки в руке и ошарашенно посмотрел на коменданта Цитадели. Он не понял, в чем состояло его прегрешение.

– Вам… шифровка.

– Повторите обращение, адъютант.

Прежде чем повторно обратиться к Скорцени, Родль на всякий случай заглянул в расшифрованный текст радиограммы. Нет, он не верил в то, что шифровальщик мог ошибиться. Но если действительно ошибся, то голову ему будут отрывать дважды: сначала он, Родль, а затем уже несостоявшийся оберштурмбаннфюрер Скорцени.

– Господин оберштурмбаннфюрер, – четко проговорил Родль. – Если вас смущает чин, то именно так говорится в шифровке. Она от фюрера. Прошу прочесть, господин оберштурмбаннфюрер.

– Давайте ее сюда.

Родль положил бумажку на стол. Не поворачиваясь к Скорцени спиной, отступил на два шага назад.

– Поздравляю, господин оберштурмбаннфюрер! Видит Бог, вы заслуживаете большего внимания к себе. Сколько людей, чьи заслуги не идут ни в какое сравнение с вашими, уже давно стали штандартенфюрерами[112]. А то и генералами СС. Так что, будь моя воля…

– Меня больше интересует воля фюрера, – резко прервал его Скорцени. – Лично вы, Родль, уже могли бы знать это. По крайней мере, как мой адъютант.

Скорцени пробежал взглядом текст. По существу, это был ответ на донесение, которое он отправил в ставку фюрера после штурма Цитадели, свержения и почетного ареста Миклоша Хорти. Он понимал, что захват регента нельзя сравнить по важности и политической значимости с освобождением Муссолини. Уже хотя бы потому, что там он освобождал, спасал, а здесь, собственно говоря, осуществлял государственный переворот, пленив действующего главу государства. Тем не менее Гитлер был искренне признателен ему, это очевидно. Фюрер лично сообщал о том, что за успешное проведение гросс-операции «Цитадель» он произведен в оберштурмбаннфюреры и награжден Золотым рыцарским крестом.

«Золотым рыцарским…»! Скорцени мог бы признаться сейчас, что боялся даже мечтать о такой награде. Но это свершилось: сегодня он тоже присоединился к Ордену рыцарей «Золотого рыцарского креста». То есть, с сегодняшнего дня он принадлежит к воинской, эсэсовской и вообще к имперской элите. Разве ради этого не стоило рисковать, не стоило посвящать свою жизнь службе в СС?