– Еще бы полчаса – и в густом тумане мы действовали бы, словно под покровом ночи, – вслух обронил Скорцени, приближаясь к машине Фройнштаг.

У него оставалось минут пятнадцать, и не было никакого смысла окончательно засвечиваться. Даже притом что площадь постепенно поглощается серым саваном осеннего Дуная.

Унтерштурмфюрер Фройнштаг молча открыла переднюю дверцу и проследила, как этот гигант грузно и неуклюже вваливается в салон, захватывая и наполняя его не столько телом, сколько исходящей от его ауры магнетической силой. Как только дверца закрылась, салон машины сразу же показался Фройнштаг слишком тесным и удушливым. А сама она – чем-то лишним, что мешает гиганту чувствовать себя в этом убежище спокойно и комфортно.

– Как вы тут, Фройнштаг?

– Сижу, награду отрабатываю, – все еще не могла простить ему оскорбительного напоминания о представлении к медали.

– Достойное занятие, – спокойно признал Скорцени. – Кажется, вы хотите сообщить мне еще кое-что?

– Заметить, как здесь тепло и уютно. Парни справятся и без вас, штурмбаннфюрер, – взволнованно, полушепотом проговорила она. – Не думаю, чтобы комендант города привел с собой целый взвод охраны.

– У него-то как раз есть такая возможность. Только вряд ли генерал воспользуется ею. Каждый лишний человек – еще один свидетель.

Слегка пригнувшись, Лилия осмотрела пространство вокруг машины. Родль со своими людьми маячил в нескольких шагах впереди, за корпусами соседних машин; случайных пешеходов в этом переулке тоже не наблюдалось.

– Такое впечатление, будто мы одни-одинешеньки на пустынном берегу реки, – как бы про себя проговорила Фройнштаг. Взглянула на Скорцени, помолчала и, видя, что он не решается или не желает развивать ее романтические фантазии, добавила: – Мне часто вспоминается Италия.

– Еще бы!

– Что вы имеете в виду под своим «еще бы!»? – сразу же насторожилась Лилия, отшатнувшись и втискиваясь между рулем и дверцей.

– Ничего, кроме восторга.

– Восторга чем? Или кем?

– Стоит ли уточнять?

– Я отучусь уточнять сразу же, как только вы приучите себя договаривать. Когда вы научитесь говорить, а не намекать непонятно на кого или что. Впрочем, можете не уточнять. Италия – это прежде всего княгиня Мария-Виктория Сардони.

Скорцени прекрасно понимал, почему Фройнштаг не хотелось бы вспоминать о Сардони. Не только потому, что эта женщина стала объектом ее ревности, но и потому, что в свое время была объектом ее лесбиянских вожделений.

– Не в пример вам я не стану называть ни одного имени, способного осложнять наши нынешние отношения.

– Как по-рыцарски это сказано!

– В сексуальном плане лично мне больше вспоминается Россия, – с солдатской непосредственностью добил ее Отто. – И тоже по ночам.

– Россия? Допустим. Только почему вы опять умолкли? Договаривайте. Чем она вам помнится, эта, всему рейху осточертевшая, Россия? Оргии в местечках? Групповой секс перед расстрелом очередной группы подпольщиц? – мстила ему Лилия. – Со мной можете быть откровенным. Как солдат с солдатом. Мне ведь тоже есть чем поделиться.

Скорцени мрачно ухмыльнулся. После того, что ему пришлось узнать от Сардони некоторые подробности «развлечений» Фройнштаг в бассейне виллы, Лилии уже вряд ли удалось бы заинтриговать его какими-либо подробностями.

– Почти оргии, – задумчиво согласился Скорцени. – Правда, несколько своеобразные. А в общем, – покаянные сны с видением кошмаров. Вы счастливый человек, Лилия, вас они наверняка не посещают.

«Кошмары» Марии-Виктории Сардони давно перестали угнетать его. В конце концов, они с Фройнштаг солдаты и, в лучшем случае, стоят друг друга.

– Ко мне это придет к старости, штурмбаннфюрер, – не без намека ответила Фройнштаг. – А пока все еще снятся огненные сны молодости. – Она вновь осмотрела все вокруг. – Еще немного такого тумана, и мы останемся совсем одни. Окутанные мраком таинственности.

Выжидающе взглянув на Скорцени, она улыбнулась и положила руку ему на ногу, чуть выше колена. Грубая ткань не смогла сдержать ни тепла ее ладони, ни той энергии, которую она излучала. Однако Фройнштаг неотрывно, почти с мольбой, смотрела ему в глаза, и Скорцени не решился отнять ее руку.

«Я еще вернусь в этот мир. Я еще пройду его от океана до океана!» – совершенно не к месту всплыла в сознании эта фраза, давно ставшая его заклинанием.

– Ну что, Розданов, как вам эта королевская охота? – подсел Штубер в «пежо», в котором уже нашли убежище от всепоедающего тумана Гольвег и поручик.

– Одним провинциальным мерзавцем станет меньше, – мрачно ответил тот, подвигаясь и уступая место гауптштурмфюреру рядом с собой, на заднем сиденье.

Гольвег устроился за рулем. Налегая на него грудью и обхватив руками, он неотрывно всматривался в поворот дороги, на котором через несколько минут должен был показаться «мерседес» коменданта.

– По крайней мере, в этой стране, – кивнул Штубер.

– Почему же? Вообще в мире.

– Вашими устами заговорила гордыня, поручик. Истинно русская, «дворянско-белогвардейская» – как заметил бы по этому поводу известный вам бывший красный командир Рашковский[91].

– Про-вин-циаль-ный мерзавец! – болезненно и с нескрываемым отвращением отрекомендовал его поручик.

Само упоминание об этом человеке, трусе и предателе, было нарушением табу. Имя майора не должно было возникать ни в одном разговоре с ним, о чем гауптштурмфюреру хорошо известно.

– Тут я с вами согласен. Ибо случай особый. Но что поделаешь: когда нашу идеологию не воспринимают истинные рыцари войны, в их числе неминуемо оказываются перебежчики из тех самых трусливых ротных командиров, телами которых усеяно все пространство от Карпат до Ельни. Правда, тела принадлежат более храбрым, но неудачливым собратьям.

– Так оно получается в этой жизни.

– Да только начал я разговор не ради поминания Рашковского, при всем нашем свинском неуважении к майору. Ходят слухи, что после этой операции вы будете посвящены в члены СС.

Розданов с удивлением взглянул на Штубера. Он ожидал увидеть улыбку шутника или удостоиться похлопывания по плечу. Но гауптштурмфюрер неотрывно смотрел на изгиб дороги, и лицо его оставалось похожим на серый шлем-маску рыцаря.

– Посвящение в СС? Это что, всерьез?

– Обещание самого Скорцени, поручик, то есть я хотел сказать: господин лейтенант вермахта. А в недалеком будущем унтерштурмфюрер СС. Признаюсь, моя роль в этом скромная. Или, может быть, СС кажутся вам слишком замаранными? Откровенно, поручик. Мы в гестапо не доносим. Нам доносят.

– Принять благословение из рук Скорцени – это честь, – по-унтерофицерски отрубил Розданов. – Это честь даже в том случае, если бы нас посвящали в дьяволы.

– А вы, оказывается, почитатель Скорцени?

– Всегда был почитателем солдатского мужества. И потом, хотел бы я знать, кто в этой бойне не замаран.

Розданов сразу понял, что разговор затеян не случайно. Гауптштурмфюрер зондирует почву по поручению первого диверсанта империи. Отказаться – значит подписать себе приговор. От чести быть «посвященным» отказываются только с отказом от жизни. Став офицером СС, он будет посвящен в верные паладины фюрера, в верные «паладины первого ранга», принимающие обет на веру, повиновение и желание сражаться за фюрера и честь СС.

Правда, ваффен СС – еще не СС второго класса, к которым принадлежит Скорцени, а с недавних пор, как он узнал, и Штубер, «научившиеся убивать и умирать» и обреченные на бессмертие, уготованное им вечной памятью арийской расы. Но все же…

Розданов уже встречал немало бывших белогвардейских офицеров, удостоившихся чести войти в состав посвященных Черного легиона. Все они говорили об этом с гордостью.

– В сущности, вы уже состояли в СС.

– Что вы имеете в виду?

– Насколько мне помнится, в вашем личном деле сказано, что вы служили в отборной белогвардейской части под командованием генерала Корнилова.