Прикуривая, Розданов заметил, как подло дрожит зажигалка. Ничто так не оскорбляло и не выводило его из себя, как безразличие женщины.

Штубер стоял в коридоре, справа от входа, у окна. Но его безразличие поручика не оскорбляло, он спокойно пристроился рядышком.

– Очень удачное время вы нашли для своих амурных дел, поручик, – въедливо молвил барон.

– Не последний день живем, Штубер. Надо думать о дне завтрашнем.

Проходили какие-то люди, хлопали костяшками счетов, доносились обрывки телефонных разговоров. До поры до времени текла обычная конторская жизнь. Но лишь до поры до времени…

Ни Борнемисца, ни Хорти пока не позаботились о том, чтобы освободить здание от лишних людей и перекрыть доступ к нему. Проникновение их группы в офис компании через черный ход показалось поручику смехотворной перестраховкой. Хотя трудно сказать, что в таком деле можно считать перестраховкой, а что обычными мерами безопасности.

Они вошли в кабинет Мошковича и приблизились к окну. На площади, перед зданием, начало происходить что-то необычное: шум моторов, голоса, четкие слова команд…

С высоты второго этажа Розданов и Штубер молча наблюдали, как одна за другой подъезжают машины с венгерскими солдатами, которые тотчас же рассыпаются, оцепляя здание конторы и блокируя все подступы к нему.

Коммандос многозначительно переглянулись. Такого поворота событий они не ожидали.

– Да их там не менее роты! – пробормотал гауптштурмфюрер, заметив появление еще двух машин с гвардейцами.

– Во всяком случае, два взвода наберется.

– Вот этого Скорцени явно не предусмотрел.

– Уверены? Я нет. Хотя согласен: такое действительно трудно предусмотреть, – полушепотом проговорил Розданов. – Эти провинциальные мерзавцы пугливы, как отбившиеся от табуна кобылицы.

Они оглянулись на Мошковича. Тот сидел с лицом, постепенно превращающимся в посмертную маску, однако все еще делал вид, что внимательно изучает бумаги.

– Ничего, ни слова, произнесенного вами, я не слышал, – поймал он на себе вопросительные взгляды коммандос. – Я бы, конечно, вышел, но в коридоре теперь лучше не появляться. И потом, в коридоре нет стола.

– Какого еще стола? – поморщился Штубер.

– Этого, – постучал он пальцами по доске. – Под которым обычно прячусь, когда к городу приближаются бомбардировщики.

Коммандос вновь переглянулись и понимающе качнули головами.

– Что будем делать? – спросил Розданов.

– Брать. Если только не поступит приказ об отмене операции.

– Откуда и от кого он может поступить, этот приказ?

– Поэтому принимаем решение: в любой ситуации – брать!

– Но взять Хорти живым будет невозможно, – вслух размышлял Розданов. – Как его затем вывести? Как пробиться к машинам?

– Человек, произносящий громонебесное «невозможно», не имеет права действовать в отряде Скорцени. В его коммандос-легионе слова «невозможно», «нельзя» и тому подобные способны звучать лишь как отречение.

– Вы действительно говорите, как проповедник.

– Возвращайтесь к Гольвегу, поручик. Я предупрежу остальных. Нагрянем сразу же. Нельзя терять ни минуты.

– Боюсь, что они примутся прочесывать все комнаты, все кабинеты. В поисках… нас.

– Так уж и нас! – усомнился Розданов. – Хотя… привезти с собой роту гвардейцев! С какой стати? С ума сойти можно.

– Не пустозвоньте, поручик. Хорти уже поднимается. Правда, пока что без солдат.

– Еще один провинциальный мерзавец!

Больше всего Штубера поразило то, что Николас Хорти поднялся на этаж и вошел в кабинет директора один. Здание, вся площадь оцеплены, у входа гвардейцы, но, входя, он не прихватил с собой даже телохранителя. Или порученца. Каким же наивным должно быть у этого человека представление об охране своей персоны, не говоря уже о методах работы гестапо и СД!

Впрочем, Хорти-младший поднимался в кабинет к своему другу, у которого бывал здесь множество раз. Причем наследник регентского «трона» приезжал сюда очень охотно. С этим зданием у него связано много всяких воспоминаний. Его можно понять: сугубо штатский, привыкший к неограниченной власти отца, к исполнению любых своих капризов. А там, внизу, целая рота. Отборная и преданная.

Штубер, не таясь, шел по коридору наперерез Хорти. Но тот даже не обратил на него внимания. И в приемную гауптштурмфюрер вошел, когда Хорти-младший уже переступал порог кабинета, а на лице секретарши все еще не увядала очаровательная улыбка. Или же улыбка женщины, очарованной появлением жданного гостя – что намного точнее.

Хорти, среднего роста, черноволосый, с несмываемой улыбкой превосходства на лице, был встречен Борнемисцей прямо в двери.

– Я рад, Николас. Это они: майор югославской армии Дравич, – указал судовладелец на Гольвега. – Со своим адъютантом, – добавил он, увидев, что в приемную, опережая Штубера, вошел Розданов.

– И что они предлагают, что хотят? – сдержанно спросил Хорти-младший.

– Вести переговоры. По-моему, боевые парни. Таких я взял бы на любое из своих судов, и прямо в капитаны, – он говорил все это по-немецки, дабы майор и его адъютант могли слышать, как он лестно отзывается о них.

– Если в капитаны ты берешь самых лучших, – суховато пошутил Хорти, – то откуда среди них столько пьяниц и отпетых негодяев?

– Это моряки, Николас, моряки – только-то и всего! И я говорю это сыну адмирала?!

– Вы действительно из штаба Тито? – переключил Николас свое внимание на майора и его адъютанта, не садясь при этом и не предлагая садиться всем остальным.

– Если вы настроены на серьезные переговоры, то да, – схитрил Дравич, избегая излишних заверений.

– Только на серьезные. Но сначала хотел бы выяснить ваши полномочия. Если вы представляете не самого командующего армией Тито, а всего лишь одну из группировок югославских партизан, тогда нам не стоит терять времени.

– У коммунистов группировок не бывает, – обронил Борнемисца. – Бывают у них только Сибирь и колхозы, – он явно отыгрывался за ту бестактность, которая была проявлена по отношению к нему посланцами вождя.

– Полномочия у нас самые широкие, – сверкнул безукоризненно белыми зубами красавец Гольвег. – Они даны лично Тито. Мы хотели бы надеяться, что Венгрия и Югославия, как две добрых соседки, будут решать свою послевоенную судьбу вместе. Таково мнение всего генералитета Народно-Освободительной армии Тито.

– Уже послевоенную? Но мы еще не отвоевались. Самое время подумать о том, как нам вместе выходить из этой войны.

– Будем считать, что исход ее уже предрешен, – уверенно демонстрировал свой сербо-немецкий диалект майор Дравич.

– Хотелось бы так и считать, – заметил судовладелец. Роль слушателя в этих переговорах его явно не устраивала.

– Почему вы решили идти на контакт именно со мной? – спросил Николас.

В приемной послышался какой-то шум. Борнемисца взглянул на дверь, но, заинтересовавшись разговором, не решился выглянуть, дабы не упустить самого важного.

– Потому что сразу после войны, то есть после поражения Венгрии, – я это хотел сказать, у вашего отца, регента Хорти, возникнут серьезные осложнения. И не только в отношениях с оппозицией и силами Сопротивления, но и с правительствами стран-победительниц. Захотят ли руководители США, Великобритании, Франции иметь дело с союзником Гитлера? Захочет ли сам венгерский народ терпеть «клику Хорти», как теперь называют ваше правительство в своих листовках венгерские антифашисты?

– «Комис-сар! Настоящий комиссар, – оценил Розданов старания Гольвега. – Переигрывает, конечно… Зато как мастерски ведет свою роль!»

Худощавое, аристократическое лицо Николаса заметно побледнело. Если бы такое осмелился сказать кто-либо из венгров, это, возможно, были бы последние членораздельно произнесенные им слова. Но перед ним стоял югослав. И говорил он то, о чем готов был сказать сам Тито. Причем говорил в общем-то правду. Но все же Николас не удержался, чтобы не напомнить майору: