Если бы надписи были сделаны на английском, я бы очень пожалел, что лучше знаю древнеегипетский. Но «Волк-стрит», «Эбби роуд», «Грин парк» и тому подобное было написано русскими буквами, так что в этом я затруднений не испытывал.

Пару раз я подлетал к своим насекомым собратьям, желая попытаться войти с ними в контакт. Ведь что мы — люди — знаем о мухах?! Возможно, думал я, нет на свете существ мудрее, просто мы не способны понять это… Ни фига. Тупее я в жизни никого не встречал. Когда я пытался заводить с ними беседы, они или шарахались от меня как от чумного, или проявляли интерес совсем иного характера (самки). В последнем случае я смывался как можно быстрее: не хотелось бы начинать свой опыт общения с женщинами с мух.

Весь следующий день я промотался по Лондону, но так ничего похожего на Бейкер-стрит и не нашел. А под вечер со мной произошла вот какая история.

Вечер этот застал меня далеко от центра города. Хотя район был чистенький и явно не самый бедный и на каждом углу тут горели фонари, я решил избрать какое-нибудь иное место ночлега. Я ведь практически не спал всю прошлую ночь и теперь буквально валился с ног. Если бы я снова забрался в фонарь, неминуемо бы изжарился.

И вот, не долго думая, я влетел в первую попавшуюся форточку и протиснулся в щель между рамой и натянутой от нас — мух — сеткой.

Я огляделся. Комната была обставлена, само собой, старомодно, но опрятно: вся мебель какая-то витиеватая, везде салфеточки, подушечки, маленькие полочки с расписными вазочками… Из соседней комнаты слышалась музыка. Музыка, между прочим, знакомая — «Турецкий марш» Моцарта. Мы его на уроках эстетики в школе проходили. Сейчас кто-то играл его слишком медленно и довольно неумело.

Я порадовался, что в комнате никого нет: можно спокойно подыскать местечко, куда спрятаться и переночевать. Но прежде чем сделать это, пару раз пробежался по стенам и потолку; я просто балдел от этой своей способности и не удержался, пока в комнате пусто. А зря. Потому что музыка внезапно смолкла и за дверью послышались легкие шаги.

Я метнулся к подоконнику и спрятался в листьях какого-то растения. В комнату вошла совсем молоденькая девушка, можно даже сказать, девочка, в вечернем платье из лилового бархата и сразу же начала раздеваться. Я, конечно, смутился и отвернулся. Но потом подумал: «В конце концов я муха или нет?!» А раз муха, повернул голову обратно и стал наблюдать.

Красивая девушка. Серые глаза и такие же серые волосы до плеч. А всякой одежды на ней — ужас! Под одной юбкой — вторая, под той — третья, а там, черт, еще панталончики кружевные… И так далее… А корсет! Его расшнуровывать замучаешься. И она замучилась. Взяла со стола колокольчик и побренчала им. Буквально через несколько секунд в комнату ворвалась горничная — толстая улыбчивая негритянка.

— Сэнди, помоги мне, — велела ей девушка.

— Сию минуту, мисс Джессика, — ответила та и принялась проворно управляться со шнуром.

В конце концов я все-таки отвернулся. Мало ли что муха, совесть-то все равно иметь надо.

Скрипнула кровать, зашуршали простыни, и я услышал голос девушки:

— А теперь, Сэнди, принеси мне, пожалуйста, чашку горячего шоколада.

Ой-ой-ой. Я вдруг понял, что опять проголодался.

— Но, мисс Джессика, — возразила горничная, раздувая черные ноздри, — сэр Чарлз строго-настрого запретил есть и пить в комнатах.

— Ну Сэнди, ну миленькая, ну пожалуйста. Я хочу книжку перед сном почитать. А знаешь, как приятно читать и что-нибудь вкусное жевать… И думать: «Ах, как мило, что на свете есть Сэнди, которая мне это принесла…» А папа не рассердится, потому что не узнает. Ты ведь ничего ему не скажешь?

— Святая Мария, вы совсем еще ребенок, мисс Джессика. Ладно, что с вами поделаешь, шоколад я вам сейчас принесу. Только смотрите сами не проболтайтесь отцу, он тогда живо выставит меня за дверь, не посмотрит, что служу вашей семье верой и правдой.

— Я скорее умру, Сэнди, чем проговорюсь! — заверила девушка с такой страстью в голосе, словно речь шла как минимум о государственной тайне.

Горничная, посмеиваясь и покачивая головой, вышла, а Джессика, беззвучно похлопав в ладоши, взяла со столика книжку. Я успел прочесть только имя автора: «Д-р Ватсон».

«Как так, — подумал я, — такого писателя не было. Он сам — персонаж Конан Дойла…» И тут же понял: в рассказах-то именно Ватсон писал о Холмсе.

Вернулась горничная с дымящейся чашкой на подносе. По комнате разнесся сладостный аромат. У меня потекли слюнки. Джессика, оторвавшись от книги лишь за тем, чтобы ее поблагодарить, принялась читать дальше, прихлебывая из чашки.

Я понял, что если сейчас не поем шоколада, я свихнусь. Тут в союз вошли и мои мушиные инстинкты, и мой человеческий вкус. Очень кстати Джессика, перевертывая страницу, поставила чашку на столик. Видимо, как раз сейчас сюжет книжки развертывался особенно лихо, потому что читала она, напряженно двигая губами, с широко раскрытыми от волнения глазами… а забытая чашка стояла на столике.

Я метнулся к ней, приземлился лапками на теплую мягкую маслянистую поверхность, торопливо сунул в нее хоботок и, кряхтя и причмокивая, с неописуемым наслаждением принялся всасывать в себя шоколад. Обе мои сущности — мушиная и человеческая — сошлись в едином блаженстве. Я сладострастно закатил глаза.

И опять же зря. Внезапно свет над моей головой померк, и инфракрасным зрением я рассмотрел фаланги пальцев прикрывшей чашку руки.

— Ах, гадкое насекомое, — услышал я приглушенный голос Джессики над своей головой. — Ешь, ешь! Все равно после твоих грязных прикосновений человек к этой пище уже не притронется.

Видимо, в свободную руку она взяла колокольчик: раздался звонок.

Я замер, дрожа от страха.

— Сэнди, я поймала муху! — заявила Джессика. — Вот, возьми. Только осторожно, не выпусти.

Чашка колыхнулась, рука над моей головой поползла и заменилась другой, коричневой, причем проделано это было так осторожно, что щелки для моего спасения не приоткрылось.

— Вот и отлично, — заявила горничная. — Я вынесу ее на задний двор, а там и прихлопну.

Обливаясь слезами жалости к себе, я судорожно, с еще большим остервенением, продолжил пожирание шоколада. В последние мгновения жизни я хотел взять от нее все.

— Что ты, Сэнди! — воскликнула Джессика. — Зачем лишать жизни божью тварь?

— Мухи — надоедливые, никчемные и даже вредные создания, — отрезала черствосердечная Сэнди.

— Но от того, что убьешь одну, род их не переведется. Так стоит ли пачкать свои руки, а главное — душу? — задала риторический вопрос добродетельная девушка.

— Ну как прикажете, мисс, как прикажете, — согласилась (как я позже удостоверился — притворно) негритянка, и по колебанию чашки я понял, что меня понесли. Обрадовавшись скорому освобождению, я принялся еще интенсивнее пожирать шоколад, надеясь наесться впрок.

Вдруг между пальцами руки горничной появилась маленькая щелка, а в нее просунулись два пальца другой руки и ухватили меня за крылышко.

— «Божья тварь…» — передразнила хозяйку Сэнди, поднося меня к выпуклым черным глазам. — Еще ничья душа, я думаю, не отправилась в ад лишь за то, что ее хозяин прихлопнул муху. — С этими словами горничная, продолжая держать меня за крылышко, наклонилась, стащила с ноги тапок, положила руку со мной на подоконник, размахнулась тапком и, быстро отдернув пальцы, ударила.

Тапок стремительно приближался ко мне. Но, к моему счастью, горничная, по-видимому, была чуть подслеповата, и только самый краешек убийственного инструмента грозил меня накрыть.

Я сумел выскользнуть из-под него, использовав совсем не мушиный прием: я всем телом перекатился в сторону.

Подошва ударила о подоконник, но я уже вскочил на ноги, отряхнул крылья и взмыл к потолку кухни (как оказалось, мы находились именно там).

— Ах, проклятая! — вскричала горничная и принялась за мной гоняться.

Я припомнил, как сам когда-то бил мух (о, жестокий!), а иногда еще и засасывал их в пылесос (о, увы мне, увы!..) и понял: главное — не садиться на какую-нибудь поверхность. Минут пять я кружил по кухне, увертываясь от ударов тапка, пока не заметил замочную скважину в двери и не ринулся к ней сломя голову. Через мгновение я уже несся под потолком коридора, а еще через мгновение протискивался в щель между плохо прикрытыми рамами окна на улицу.