Эндрю возвращается к карте. Его палец движется вниз.

– Потом Южная Каролина, Джорджия, а дальше мы проедем вдоль всего побережья Флориды: от Фернандина-Бич до Пенсаколы.

Его палец чертит плавную кривую, повторяя береговую линию Флориды.

– И сколько времени займет наше путешествие?

– А какая разница? – с улыбкой спрашивает он.

Потом наспех складывает карту и запихивает между сиденьями.

– На этот раз точки нашего путешествия определяю я, – добавляет Эндрю. – В основном потому, что не хочу морозить собственный зад. И еще потому, что… так нужно. – Последние слова он произносит, глядя перед собой.

– Эндрю, зачем ты все это затеял?

– Потому что это правильно. – Он снова поворачивается ко мне. – И потому что ты сидишь в машине.

– Потому что я сижу в машине? – ошеломленно переспрашиваю я.

– Да, – слегка кивает он.

– Но… как понимать твои слова?

Он улыбается, и его зеленые глаза сразу теплеют. Он касается моего подбородка, целует меня и говорит:

– Ты могла бы устроить мне скандал. Могла бы послать меня подальше, едва я велел тебе идти и собирать вещи. Но ты этого не сделала. – Эндрю снова меня целует, оставляя на губах привкус мяты. – Ты ведь пошла собирать вещи не только потому, что я так сказал. Ты сама этого хотела. Кэмрин, ты не из тех женщин, для которых слово мужчины – закон. Ты откликаешься только на те мои предложения, что созвучны твоим желаниям. Я чаще выступаю, как… свеча зажигания.

Я пытаюсь и не могу скрыть улыбку. Эндрю чмокает меня в лоб, потом выпрямляется. Он заводит двигатель. «Шевель» отзывается недовольным урчанием.

Эндрю прав. Все его просьбы и требования я исполняла лишь потому, что в душе хотела того же самого. Жалобы не в счет. Но удивительно, как Эндрю удается узнать то, чего я хочу, раньше меня?

Пожалуй, вчера в Чикаго я впервые не смог предугадать реакцию Кэмрин на мое сумасбродное предложение. Я и раньше предлагал ей сумасбродные затеи, но тогда рядом со мной была другая Кэмрин. А та Кэмрин, в которую превращалась моя бедная, настрадавшаяся девочка, с каждым днем пугала меня все сильнее. Я рискнул: позвонил Эшеру и попросил перегнать «шевель» в Чикаго. Я не знал, как Кэмрин отнесется к моему предложению. Боялся, что из-за чувства вины она вовсе откажется куда-либо ехать. Для меня потеря Лили – такой же удар. Я бы согласился лишиться руки или ноги, только бы вернуть нашего ребенка. Но что случилось, то случилось. Можно подумать, что теперь мы должны по уши увязнуть в переживаниях, забыв о смехе, счастье и развлечениях. Верный способ угробить себя, совершая самоубийство медленным и болезненным способом. Я знал: если Кэмрин откажется, я силой затолкаю ее на заднее сиденье и все равно увезу. Путешествия – наша жизнь. На дороге мы встретились, на дороге мы полюбили и узнали друг друга. И сейчас, чтобы вновь стать самими собой, нам нужно куда-то ехать. Как долго? До тех пор, пока не почувствуем, что пора заняться чем-то другим.

Первые четырнадцать часов прошли без заметных происшествий. Я вел машину самым коротким путем из Чикаго в Виргиния-Бич, слушая радио или включая CDплеер, если не попадалось приличных станций. Кэмрин улыбалась, говорила о местах, через которые мы проезжали. Но она еще не вошла в свое прежнее состояние. Думаю, ей понадобится несколько дней. Главное, она начала возвращаться к той Кэмрин, которую я однажды встретил в пути.

Пляжи Восточного побережья отличаются от техасских. Они чище, и океанская вода здесь похожа на океанскую воду. В Галвестоне вы довольствуетесь мутноватыми водами Мексиканского залива.

Поздний вечер. Виргиния-Бич встретил нас закатным солнцем. Впервые за все эти тяжелые недели я увидел, как вспыхнули глаза Кэмрин. Если бы я знал, насколько целителен для нее закат, то давно вывез бы ее на побережье.

– Мы поселимся в отдельных номерах? – спрашивает она, когда мы ставим машину на стоянку нашего первого отеля.

Она, конечно же, шутит, но не ждет, что я скажу ей об этом.

– Разумеется, по-другому и быть не может, – отвечаю я, вынимая из багажника наши сумки.

– Ты серьезно?

Мне забавно видеть испуг на ее лице, но я доигрываю до конца. Я собирался снять общий номер, однако теперь решаю попробовать.

Закрываю багажник, и мы идем к дверям отеля.

– Эндрю, я думаю, мы с тобой уже прошли эту стадию.

– Мы бы хотели два просторных номера для некурящих, желательно соседние.

Администратор выстукивает запрос на компьютере. Я стараюсь не смотреть на Кэмрин и лезу в бумажник за кредитной карточкой.

– Соседних номеров у нас нет, – отвечает женщина. – Зато есть два номера напротив.

– Это нас тоже устроит, – говорю я.

– Эндрю, мне не верится, что ты готов выкинуть деньги за два номера, – шепчет Кэмрин. – Зачем, когда мы с тобой давно и напропалую занимаемся сексом?

Кэмрин не остановить. Она говорит и говорит, пока администратор не начинает странно поглядывать на нас. Наверняка эта тетка решила, что мы чокнутые. Обожаю такие недоуменные взгляды. «Ушам своим не верю», – написано на физиономии администратора.

– Пожалуйста, закрой рот, – говорю я, поворачиваясь к Кэмрин. – Я зайду к тебе в номер и быстренько сделаю то, о чем попросишь. Не надо устраивать скандал.

Ее глаза округляются. Глаза администратора – тоже.

Я беру Кэмрин за руку и веду к лифту.

– Желаю приятно провести время, – говорит нам вслед ошеломленная тетка.

Мы заворачиваем за угол. Я вызываю лифт.

– Что это было? – давится от смеха Кэмрин, едва мы оказываемся в кабине. – Ну прямо шестнадцатилетние подростки!

– Зато ты смеешься. Ради этого я готов побыть шестнадцатилетним прыщавым подростком.

Лифт останавливается на втором этаже. Мы выходим в коридор.

– И все-таки, Эндрю, зачем нам отдельные номера?

Спонтанность в действиях – это прекрасно. Вопрос Кэмрин – лишнее тому подтверждение. Я думаю об этом, идя по гостиничному коридору. А еще думаю о письме Натали, которое она прислала мне в Чикаго.

Мы останавливаемся у дверей наших номеров, и я опускаю сумки на зеленую пятнистую ковровую дорожку.

– Всего на одну ночь, – говорю я и лезу в свою сумку за конвертом.

Кэмрин стоит рядом и молча смотрит. Она явно хочет что-то сказать, но что именно – не знаю.

Достаю конверт. Кэмрин мельком смотрит на него. В глазах – недоумение.

– Сегодня ты проведешь ночь одна, в своем номере, – говорю я, протягивая ей конверт.

Она больше не улыбается. Улыбка исчезла в тот момент, когда я извлек конверт. Кэмрин молча берет его. Она не знает, что внутри. Похоже, сомневается, стоит ли вообще брать.

Электронной карточкой-ключом открываю дверь ее номера и вношу туда ее сумку. Кэмрин идет за мной, недоверчиво наблюдая за моими действиями. Конверт зажат у нее между пальцами. Ставлю сумку на тумбу рядом с телевизором и, как всегда, осматриваю номер. Щелкаю выключателями, затем дотрагиваюсь до радиатора отопления, после чего отворачиваю краешек одеяла и проверяю, чистые ли простыни. Помня о страхе Кэмрин перед гостиничными одеялами, сдираю одеяло с кровати и швыряю на пол.

Кэмрин застывает.

Я встаю рядом, смотрю ей в глаза и слежу за ее взглядом. Потом провожу пальцем по ее лбу и щеке. Чувствую, какой горячей становится ее кожа от моего прикосновения. Я хочу ее. Когда ее глаза опускаются к моим губам, во мне просыпается хищник. Однако я сдерживаюсь. Секс от нас не уйдет. А эта ночь нужна Кэмрин для другого. Для прощания с пластом своего прошлого.

– Кэм была на похоронах, – рассказала мне Натали, когда я позвонил ей из дома Эйдана. – Но она опоздала, села у самого выхода и ушла еще до конца церемонии. Подойти к гробу она отказалась.

– А она говорила с тобой на эту тему? – спросил я.

– Никогда. Стоило мне заговорить о похоронах или о том случае, она тут же меня обрывала.