– Иногда без планирования не обойтись. – Он наклоняется и целует меня. – Ты отлично потрудилась. У тебя получился замечательный план.

Он снова меня целует, теперь уже со всей страстью. Когда мы прекращаем целоваться, я зажимаю лицо Эндрю в ладонях:

– А здесь я хочу выйти за тебя замуж. – (Глаза Эндрю вспыхивают.) – Нельзя, чтобы твоя мама чувствовала себя обойденной. По правде говоря, это из-за нее мое желание перебраться в Роли казалось мне эгоистичным. И еще, мне было очень неловко, что мы… подвели ее с праздником «Детский душ».

– Маме понравится такое решение, – прерывает меня Эндрю, чтобы я снова не наговорила глупостей. – А мне оно очень нравится. – Он снова меня целует.

Погоды лучше нельзя и придумать. Она превосходна. Мы не строили никаких планов насчет бракосочетания, но все происходит как по нотам. Вчера я позвонил маме и пригласил приехать на пляж Галвестон-Айленда. Она прибыла вовремя, даже не догадываясь, зачем мы ее позвали.

Увидев мать, машу ей рукой. Она сразу все понимает. На ее лице появляется широчайшая улыбка, весьма заразительная.

– Надо же, сподобились, – говорит она, подходя к нам. – Даже не верится, что вы наконец-то дозрели. Я так… Я так…

У нее текут слезы. Мама смахивает их ладонью, смеясь при этом.

На Кэмрин – винтажное платье цвета слоновой кости. То самое, что мы купили на блошином рынке. Она стоит босая (так тоже было решено).

– Марна, успокойтесь, пожалуйста, – просит она мою мать.

Кэмрин тяжело видеть эти слезы.

– А кто-нибудь еще будет? – спрашивает мама.

– Нет, – с гордостью сообщаю я. – Ты у нас единственная почетная гостья.

– Да, – подтверждает Кэмрин. – Только вы и пастор.

Мама дружески обнимается с пастором Ридом. Вот уже девять лет подряд она является прихожанкой его церкви. Она и меня пробовала туда вовлечь, но христианин из меня никудышный. А вот для венчания лучшего пастора, чем Рид, не найти.

Пастор Рид встает перед нами, раскрывает свою старую потертую Библию и начинает говорить. Я не слышу его слов. Я смотрю на Кэмрин, которую держу за руки. Она расплела волосы, и ветер сейчас вовсю играет ими. Я люблю ее улыбку, синеву ее глаз и нежность кожи. Мне хочется целовать ее, но это мы еще успеем. А сейчас я ограничиваюсь тем, что целую ей кончики пальцев и чуть крепче прижимаю к себе. Ветер играет ее платьем, подчеркивая идеальную фигуру, похожую на песочные часы. Прядь волос попадает ей в рот. Подавляю улыбку, видя, как Кэмрин пытается отогнать непослушную прядку языком.

Зная, что Кэмрин не хочет вносить сумятицу даже в такую простую церемонию, осторожно отвожу ей эту прядку.

Мне кажется, что мы одни. На пляже. В целом мире.

Наступает время произнесения наших клятв. Никто из нас не писал черновиков и вообще не особо обдумывал, о чем станет говорить. Так мы собираемся делать почти все в нашей жизни: подчиняясь порыву.

– Кэмрин, ты – вторая половина моей души, – произношу я. – Я люблю тебя и буду любить каждый день нашей совместно прожитой жизни. Обещаю: если когда-нибудь ты вдруг перестанешь меня узнавать, я буду читать тебе вслух, как Ноа читал Элли. Обещаю: когда мы состаримся и у нас начнут болеть кости, мы никогда не будем спать в разных комнатах. Обещаю: если ты умрешь раньше меня, я позабочусь, чтобы тебя похоронили в этом платье. Обещаю: в случае чего буду оберегать тебя, как дух Сэма оберегал Молли. – Ее глаза блестят от слез. Большими пальцами я глажу ей ладони и продолжаю: – Обещаю тебе, что по прошествии лет для нас с тобой не наступит дня, когда мы, проснувшись, будем сожалеть о бесцельно прожитых годах и о том, что все наши замыслы оказались пустыми словами. Какие бы трудности ни выпали на нашу долю, я всегда, всегда буду рядом с тобой. Обещаю и впредь быть непредсказуемым, выключать музыку, когда ты засыпаешь, и петь тебе про изюминки, когда ты грустишь. Обещаю всегда любить тебя, где бы мы ни находились и что бы ни происходило в нашей жизни. Ведь ты – моя половина, без которой я просто не смогу жить.

Кэмрин не пытается сдерживать слезы, но быстро успокаивается. Теперь ее черед произносить брачную клятву.

– Эндрю, я обещаю всегда поддерживать тебя, а если твоя жизнь вдруг превратится в сплошные страдания, то ни в коем случае не продлевать их. Обещаю: если ты вдруг потеряешься или исчезнешь… неустанно искать тебя. Всегда. – (Я невольно улыбаюсь.) – Обещаю: если ты умрешь раньше, на твоих похоронах буду играть «Dust in the Wind» и тебя не похоронят там, где холодно. Обещаю всегда обо всем тебе рассказывать, как бы стыдно мне ни было и какой бы виноватой я себя ни чувствовала. Обещаю всегда доверять тебе, когда ты просишь меня что-то сделать, поскольку твои просьбы никогда не бывают бессмысленными. Обещаю всегда быть рядом с тобой и не позволять тебе разбираться с нашими трудностями одному. Обещаю всегда любить тебя в этой жизни и в той, куда мы перейдем потом, поскольку я знаю: без тебя я не смогу вступить ни в какую жизнь.

Пастор Рид спрашивает меня:

– Согласен ли ты, Эндрю Пэрриш, взять Кэмрин Беннетт своей законной женой, дабы жить с нею в радости и горе, в богатстве и бедности, любя ее, лелея ее и заботясь о ней отныне и до конца жизни?

– Согласен, – отвечаю я и надеваю ей на палец обручальное кольцо, купленное в Чикаго.

Кэмрин шумно вздыхает.

Затем пастор поворачивается к Кэмрин и спрашивает:

– Согласна ли ты, Кэмрин Беннетт, взять Эндрю Пэрриша своим законным мужем, дабы жить с ним в радости и горе, в богатстве и бедности, любя его, лелея его и заботясь о нем отныне и до конца жизни?

– Согласна.

Я подаю ей кольцо. Надо сказать, что Кэмрин лишь недавно узнала о существовании этих обручальных колец. Она надевает кольцо на мой палец.

– Отныне объявляю вас мужем и женой, – произносит пастор Рид долгожданные завершающие слова.

Он разрешает мне поцеловать невесту. Целоваться нам хотелось с самого начала церемонии. Теперь же, когда нам это позволено, мы просто стоим и смотрим друг на друга. Каждый из нас видит другого в ином свете. Этот свет стал намного ярче, чем был с тех пор, как судьба свела нас в автобусе, на территории Канзаса. У меня начинает щипать в глазах. Я подхватываю Кэмрин на руки и крепко целую. Она снова плачет. Я кружу ее по песку. Моя мамочка ревет, как младенец. А я улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь.

Кэмрин – моя жена.

Я только что стала Кэмрин Пэрриш. Голова идет кругом от захлестывающих чувств. Я плачу, а что-то внутри меня взахлеб смеется. Я возбуждена и, как ни странно, встревожена. Смотрю на новенькое кольцо и понимаю, каких денег стоило оно Эндрю. Потом перевожу взгляд на его кольцо, почти такое же, только мужское. Не стоит сердиться на Эндрю за кольца. Такие вещи покупаются однажды и на всю жизнь.

Марна рыдает так, будто у нас не свадьба, а похороны. Я подхожу и обнимаю свою свекровь.

– Добро пожаловать в семью, – говорит она дрожащим от слез голосом.

Я благодарю ее и смахиваю слезы.

Эндрю обнимает меня за талию. К нам подходит пастор. Марна заговаривает с ним. Убедившись, что им не до нас, мы отходим в сторону. Эндрю не может оторвать от меня глаз. Я краснею.

– Ты что?

Он мотает головой и продолжает сиять.

– Я люблю тебя, – говорит он.

Меня снова тянет заплакать, но я сдерживаюсь.

– И я люблю тебя.

Медовый месяц мы проводим весьма нетрадиционно: в квартире. Нет, дело не в нашем равнодушии к традициям. Мы дождемся нашей первой заграничной поездки, которая и станет настоящим медовым месяцем.

– И куда мы поедем? – спрашивает Эндрю.

Мы сидим возле дома на пластиковых стульях, потягиваем пиво. Издали доносится музыка. Возможно, с пляжа или из парка.

– Не знаю, – отвечаю я и отхлебываю из бутылки. – Хочешь заключить пари?

Эндрю почесывает нижнюю губу. Он издает какой-то нечленораздельный звук, тоже припадает к пиву и только потом произносит: