– Не пудри мне мозги. Через минуту я все равно ему позвоню. У тебя есть шестьдесят секунд на объяснение.

Я больше не возражаю. По-прежнему хочется верить, что со мной все в порядке, но здравый смысл подсказывает: творится что-то очень нехорошее. Перед уходом из кабинки я заглянула в унитаз…

– У меня снова появились боли в спине и в боку и… капельки.

– Капельки? – Натали морщится, но я чувствую ее испуг. – Ты хочешь сказать… идет кровь? – Она вперилась в меня взглядом и ждет ответа.

– Да.

Натали молча выскакивает из туалета. Дверь шумно захлопывается.

В жизни бывают моменты, когда сталкиваешься с чем-то ужасным, и не во внешнем мире, а в тебе. И чувствуешь: что-то бесповоротно меняется и ты уже не будешь прежней. Как будто откуда-то спускается тьма и забирает у тебя все крупицы счастья, а ты можешь лишь бессильно смотреть, чувствовать, как оно уходит, и знать, что никакие твои усилия не вернут это счастье назад. Такое состояние хотя бы раз испытывал каждый. Абсолютных везунчиков не бывает. Но мне никак не понять, почему жизнь обрушивает на кого-то одного столько страданий, что хватило бы на пятерых, и почему они валятся на голову с такой умопомрачительной быстротой.

Я лежу на койке в палате экстренной помощи, свернувшись калачиком под больничным одеялом. Рядом, слева от меня, на стуле сидит Натали. Я так испугана, что не могу говорить.

– Ну, когда эти чертовы врачи соизволят появиться? – сердится Натали.

Она вскакивает и начинает ходить по палате. Ее высокие каблуки громко цокают по ослепительно-белым плиткам пола.

Затем ее настроение меняется. Натали останавливается. Лицо озаряется надеждой.

– Наверное, раз они не торопятся отрывать задницы от стульев, с тобой не произошло ничего страшного.

Я не верю ей, но не могу себя заставить произнести это вслух. Всего второй раз в жизни я попадаю в палату экстренной помощи. В первый раз это было, когда я прыгнула с отвесного берега в озеро и поранилась о камни. Тогда меня продержали в больнице шесть часов. Я распорола себе бедро, и мне накладывали швы.

Переворачиваюсь на бок и смотрю в стену. Очень скоро открывается стеклянная раздвижная дверь. Наверное, врач. У меня замирает сердце: это Эндрю. Они с Натали перебрасываются несколькими фразами. Делаю вид, что не слышу.

– Представляешь, они до сих пор не соизволили прийти, – говорит Натали. – Задали ей несколько вопросов и накрыли одеялом.

По лицу Эндрю видно, что он тоже напуган, хотя и пытается это скрыть. Он не хуже меня знает, что со мной, но, как и я, не решается в это поверить и произнести вслух, пока не услышит подтверждение от врача.

Эндрю и Натали говорят еще что-то, потом Натали склоняется надо мной и обнимает.

– Вместе с тобой в палате может находиться только один человек. Я посижу в комнате ожидания. Блейк тоже там. – Натали выдавливает улыбку. – Все будет хорошо. А если эти докторишки не поторопятся, я им такое устрою! Особенно той суке.

Слегка улыбаюсь. Я благодарна Натали, что даже в такую тяжелую минуту она не потеряла присутствия духа.

– Сообщи мне сразу же, как что-нибудь узнаешь, – говорит она Эндрю, остановившись возле двери, потом выскальзывает из палаты.

У меня сердце уходит в пятки. Теперь все внимание Эндрю сосредоточено на мне. Он придвигает стул и садится рядом с койкой, потом осторожно берет меня за руку:

– Тебе сейчас просто скверно, поэтому ни о чем не стану спрашивать.

Пытаюсь улыбнуться и не могу.

Мы молча смотрим друг на друга. Мы оба знаем, что скажет врач. И никто из нас не позволяет тешиться надеждой, что вдруг (всего лишь вдруг) мое положение окажется не таким тяжелым. Оно тяжелое. Даже очень. Но Эндрю делает все, чтобы меня утешить. Он не позволяет себе заплакать или показать свои страдания. Ради меня он надел эту маску. Однако я знаю: ему сейчас тоже плохо. Душевная боль бывает острее физической.

Достаточно скоро приходит врач в сопровождении медсестры. Я слушаю его в каком-то полусне. Он говорит, что сердце больше не прослушивается. Мне кажется, что окружающий мир сейчас куда-то провалится… Впрочем, может, и нет. Я слежу за глазами Эндрю. Они странно блестят. Он слушает врача, а тот говорит слова, уходящие куда-то на задворки моего сознания.

Сердечко Лили больше не бьется.

Мне кажется… мое сердце тоже остановилось.

Вот уже две недели, как мы в Роли. Я даже не хочу ворошить тот кошмар, через который нам пришлось пройти. В первую очередь – через который прошла Кэмрин. Я отказываюсь вдаваться в детали. Лили ушла, не успев родиться. Мы с Кэмрин просто раздавлены, размолочены… Не знаю, какие еще слова найти. Нашу дочь не вернешь, и я всеми силами пытаюсь жить с этим пониманием. А Кэмрин с того дня как будто не в себе. Я не раз мысленно задавался вопросом, восстановится ли она полностью. Она не желает ни с кем говорить: ни со мной, ни со своей матерью, ни с Натали. Она не погрузилась в полное молчание. Кэмрин говорит, но только не о случившемся. Мне тяжело это видеть. Я прекрасно понимаю: под внешне благополучным фасадом («Я в полном порядке») скрываются невыносимые страдания. А я не в состоянии ей чем-либо помочь.

Сейчас Кэмрин в ванной, принимает душ. Она подолгу стоит под струями. Я лежу в ее бывшей детской комнате и смотрю в потолок. Мои невеселые мысли прерывает звонок мобильного. Я протягиваю руку к ночному столику и беру телефон:

– Алло!

Это Натали.

– Мне нужно с тобой поговорить. Ты один?

Она застигла меня врасплох.

– О чем?.. – не сразу отвечаю я. – Да, я один. Кэмрин в ванной.

Оглядываюсь на дверь: хочу убедиться, что наш разговор никто не слышит. В ванной по-прежнему шумит вода. Значит, Кэмрин не слышала звонка.

– А разве ее мама тебе… ничего не говорила? – недоверчиво спрашивает Натали.

Мне становится не по себе. Такой вопрос может означать что угодно.

– Давай без загадок, – говорю я и чувствую, что начинаю сердиться.

Натали тяжело вздыхает. Она что, нарочно испытывает мое терпение?

– Ладно, слушай. Кэм явно не в себе. – (А то я не знаю!) – Постарайся ее уговорить, чтобы она снова стала ходить к своему психотерапевту. Чем раньше, тем лучше.

«К своему психотерапевту?» – мысленно повторяю я.

Вода в ванной больше не шумит. Я снова поглядываю на дверь.

– О каком это ее психотерапевте ты говоришь? – почти шепотом спрашиваю я.

– О том, к кому она ходила, пока не уехала. Она…

– Постой! – одергиваю я Натали.

В ванной хлопает дверь. Кэмрин возвращается в комнату.

– Она идет сюда, – скороговоркой бормочу я. – Я тебе перезвоню.

Только я успеваю прекратить разговор и вернуть мобильник на место, как в комнату входит Кэмрин. На ней розовый махровый халат. Голова замотана полотенцем.

– Привет, – говорю я.

Я лежу, заложив руки за голову и сцепив пальцы. Смотрю на Кэмрин. Мне очень хочется перезвонить Натали и узнать про психиатра. Но на этот раз я решаюсь действовать напрямик. Не хочу ничего скрывать от Кэмрин. Один раз попробовал, повторять не тянет.

Кэмрин улыбается мне. Она разматывает полотенце и принимается вытирать волосы.

– Можно тебя кое о чем спросить?

– Конечно. – Кэмрин встряхивает своими светлыми волосами, откидывая их назад.

– Ты раньше ходила к психотерапевту?

Улыбка мгновенно исчезает, сменяясь крайним недоумением. Кэмрин подходит к шкафу, открывает дверцу:

– А почему ты спрашиваешь?

– Потому что, пока ты была в ванной, позвонила Натали и попросила, чтобы я уговорил тебя возобновить сеансы.

Кэмрин трясет головой. Она стоит ко мне спиной, разглядывая вешалки с одеждой.

– Натали хочется видеть меня чокнутой? Пусть. Это ее право.

Я выскакиваю из-под одеяла, путаюсь в нем и роняю на пол. Подойдя к Кэмрин, я обнимаю ее за талию: