– Ладно, пей, – говорю я, не желая задевать ее чувства.

Кэмрин берет у подружки Тейта пластиковую кружку.

Мы садимся, потягиваем пойло и долго говорим обо всем на свете. Кэмрин смеется. Они с Брей начинают обсуждать достоинства прокладок. Пусть. Я в женские темы не лезу. Главное, нам всем хорошо. Я наслаждаюсь музыкой. Многие вещи я слышу впервые. Меня особенно зацепили несколько последних песен. Судя по голосу, их исполнял один и тот же певец.

– Это кто? – спрашиваю я Тейта.

– Ты про кого? – не сразу понимает он. – Про певца, что ли?

– И про певца, и про группу. Шикарно играют.

– Это Дакс Риггз, дружок мой. Теперь солирует. Кажется, он начинал в «Эйсид Бат». – Тейт морщит лоб, что-то вспоминая. – Дакс пел в разных группах. Просто «Эйсид Бат» и «Эджентс оф Обливион» – самые известные.

– А по-моему, «Эйсид Бат» я уже слышал, – говорю я, прикладываясь к смеси джина со «спрайтом».

– Ничего удивительного.

– Потом обязательно проверю, нет ли у меня его записей. Дакс относится к андеграунду?

Кэмрин, наговорившись с Брей о прокладках, подползает ко мне и кладет голову на плечо.

– Да, – отвечает мне Тейт. – Он никогда и не принадлежал к мейнстриму. И за это я уважаю его. Мейнстрим – полное дерьмо. Противно смотреть, как прекрасные группы ссучиваются и начинают делать рекламу зубной пасты.

– Ты прав. – Я негромко смеюсь. – Если бы звукозаписывающая фирма предложила мне контракт, я бы показал им комбинацию из трех пальцев.

– Правильно, старик, – одобряет меня Тейт. – Черканул на бумажке – и все, считай, что продался. Твоя музыка уже больше не твоя, и ты делаешь не то, что хочешь сам, а то, что велят придурки, подписывающие твои чеки. Еще и гнешься перед ними.

Мне начинает нравиться этот парень. Не скажу, чтобы сильно. Слегка.

– Эндрю, мне надо в кусты, – говорит Кэмрин.

Я забираю у нее чашку и ставлю на песок.

– Мне тоже надо отлить, – говорю я, обращаясь к ней и Тейту.

Между пальцами Тейта зажата очередная сигарета, уже без марихуаны. Ее светящимся концом он указывает влево.

– Идите туда. Битых стекол там нет. Куч дерьма, надеюсь, тоже.

Я ставлю свою чашку рядом с чашкой Кэмрин и помогаю ей встать. Мы идем по песку, направляясь к рощице. Теперь нас никто не видит.

– Придется здесь заночевать, – говорю я. – Я в таком состоянии за руль не сяду.

Она приседает. Я отхожу на несколько шагов.

– Значит, будем спать под звездами? – спрашивает Кэмрин.

Мне смешно. Моя детка так назюзюкалась, что у нее заплетается язык.

– Похоже, что так. Хотя ты все равно наутро ничего не будешь помнить.

– Нет, буду.

– Нет, детка, не будешь. Главное, чтобы у тебя голова не болела.

Облегчившись, она встает. Ноги плохо держат ее, и она чуть не падает. Я успеваю подхватить ее и обнять за талию.

– Я тебя очень люблю, – говорю я, целуя ее в макушку.

Сам не знаю почему, но я почувствовал, что должен ей это сказать. Может, ее состояние меня побудило. Она сейчас совершенно беззащитная. Я должен был сказать эти слова, иначе они бы застряли у меня в горле и начали душить. И выпитое здесь ни при чем. И абсолютно трезвый я говорю ей о своей любви.

Кэмрин обхватывает меня обеими руками, припадает к моей груди. Мы бредем обратно.

– Я тоже тебя очень люблю, – шепчет она.

Время идет, и общий настрой нашей тусовки меняется. Разговоры стихают. Брей и Элиас, похоже, уже трахнулись и теперь лежат рядом с костром. Тейт с его подружкой в процессе. Им для этого нужно было всего-навсего сбросить с себя минимум одежды. К счастью, голодная блондинка отстала от меня и вместе с подружкой ублажает Кейлеба, лежащего футах в восьми от нас.

Да, я хорошо знаю, куда все это идет. Ничего особенного. Я уже попадал в такие ситуации, однако сейчас моя основная задача – не пытаться удовлетворить двух девиц сразу. Я должен оберегать Кэмрин. Остальные могут заниматься чем угодно.

Переворачиваюсь на другой бок, чтобы поговорить с Кэмрин, лежащей рядом… Что за черт? Я куда-то падаю. Пытаюсь поднять голову… Или только думаю, что пытаюсь. Глаза разъезжаются в разные стороны. Такое ощущение, будто на них пляшут феи.

– Что за черт? – вслух бормочу я.

Может, и не вслух. Может, все это происходит внутри моей головы.

Отвожу руку от лица и вижу: между большим и указательным пальцем застряла луна. Пытаюсь ее стряхнуть, но она очень тяжелая и тянет мою руку вниз. Локоть ударяет по песку, а мне кажется – туда упала восьмидесятифунтовая гиря.

Голова кружится. Цвет пламени костра постоянно меняется. С голубого – на желтый, потом на темно-красный. Шум волн становится нестерпимо громким, угрожая разорвать барабанные перепонки. К нему примешивается оглушительный треск дров в костре и чей-то стон.

– Кэмрин? Ты где?

– Эндрю? Я… тут, рядом. Я так думаю.

Не понимаю, действительно ли мне ответила Кэмрин.

Зажмуриваюсь и снова открываю глаза, пытаясь сфокусировать взгляд, но вдруг понимаю: мне вовсе этого не нужно. Я улыбаюсь. Мое лицо растягивается. Широко-широко. Настолько широко, что на мгновение я пугаюсь, как бы оно не разорвалось пополам. Нет, не разорвалось. Радуюсь этому.

Черт побери… Это же настоящая отключка… Что они мне подмешали?

Пытаюсь встать и, когда думаю, что встал, смотрю вниз и вижу: я никуда не сдвинулся. Как лежал, так и лежу.

«Почему я не могу встать?» – мысленно спрашиваю себя.

– Тейт, вот это приход, – произносит чей-то голос. Мужской или женский – непонятно. – Приход на все сто. Парень, ты превзошел себя. Я вижу радуги и прочее забавное дерьмо. Слушай, прямо долбаная «Читающая радуга»[10]. Чес-слово…

Тот, кто это сказал (или сказала), затягивает песенку из «Читающей радуги».

По-моему, я попал в Чокнутый город, но уходить мне не хочется.

Наконец я укладываюсь на спину и начинаю перепроверять свое положение, постукивая отяжелевшими ладонями по песку. Смотрю на небо. Там полным-полно звезд. Они движутся взад-вперед, образуя красивые узоры.

Словно из тумана, у меня на груди появляется лицо Кэмрин.

– Детка, ты нормально себя чувствуешь? – спрашиваю я и улыбаюсь во весь рот.

– Да. Мне хорошо-оооо. Очень хорошо-оооо.

– Ложись рядом, – говорю я.

Закрываю глаза. Ощущаю ее голову у себя на груди. Вдыхаю запах шампуня, которым она всегда моется, только сейчас он значительно резче. Все ощущения усилились и обострились. Каждый звук. Даже ветер. Мои щеки чувствуют его напор. Дакс Риггз поет «Night Is the Notion». Разум говорит, что он где-то далеко, однако звук настолько громкий, что мне кажется, будто джип стоит рядом с одеялом. Я почти чувствую запах резины, идущий от шин.

Сам того не желая, я тоже затягиваю «Night Is the Notion». Удивительно, но я знаю все слова. Когда я успел их выучить? А может, я знал их всегда? Песня продолжает греметь. Не возражаю, если она будет звучать несколько часов подряд. Перестаю петь, закрываю глаза и пропускаю музыку через себя. Мне плевать на все, кроме настоящего момента. Я возбужден и вдруг понимаю – это как вспышка, – что ветер обдувает мне не только лицо, но и член. И это ощущение мне очень нравится.

– Кэмрин?.. Что?.. Да…

Я не знаю, какие слова говорю и произношу ли их вслух. Разум требует убедиться, что Кэмрин не настолько утратила контроль над собой, чтобы делать мне минет на глазах у тусовщиков. И в то же время мне это нравится. Пусть продолжает.

У меня перехватывает дыхание. Голова поворачивается набок. Вижу, как Кейлеб трахает кого-то из девиц. Ее голые ляжки трясутся в такт его толчкам. Перевожу взгляд на небо. Звезды двигаются, оставляя за собой светящиеся полосы. Мой член упирается ей в горло, и я вздрагиваю.

Смотрю вниз. Вижу светлые волосы. Тянусь к ним. С одной стороны, хочется оттащить ее прочь, а с другой – чтобы она взяла по самые яйца. Выбираю второе, но, повернув голову, вижу лицо Кэмрин. Она лежит рядом. Резко вскакиваю.