Возвращается официантка, подает мне карточку и чек. Я быстро пишу на чеке сумму чаевых, медленно встаю, надеваю пальто, потягиваюсь и зеваю:

– Детка, куда ты торопишься?

Чувствую: Кэмрин не может больше ждать ни секунды. Я беру ее за руку, и мы уходим из ресторана.

Возвращаемся в отель, но Кэмрин не спешит в номер, а останавливается в вестибюле:

– Ты иди, а я немного задержусь.

Теперь я не сомневаюсь: она что-то задумала. Но сегодня – мой день рождения, и я включаюсь в ее игру. Чмокнув Кэмрин в щечку, захожу в лифт. Однако потом, сидя в номере, начинаю волноваться.

К счастью, мои волнения длятся недолго. Дверь открывается. Входит Кэмрин… с новой гитарой в руках.

– Вау! – вскрикиваю я и поднимаюсь со стула.

Кэмрин улыбается нежно и бесхитростно. Даже немного робко, словно боится, что мне не понравится ее подарок.

Я подхожу к ней.

– С днем рождения тебя, Эндрю, – говорит она, протягивая мне гитару.

Одной рукой берусь за гриф, другой удерживаю деку. Замечательная гитара! Я награждаю Кэмрин широчайшей улыбкой. Она выбрала элегантную модель. У моей девочки есть вкус. Переворачиваю инструмент, и на задней стороне грифа замечаю серебристые буквы гравировки.

Он поток слез железных вызвал на щеках у Плутона.

И Ад заставил силе любви уступить.

Это строчка из мифа об Орфее и Эвридике. Я теряю дар речи.

– Тебе нравится? – осторожно спрашивает Кэмрин.

– «Нравится» – не то слово. Я влюбился в твой подарок. Прекрасная гитара.

– Я вообще не разбираюсь в гитарах. – Кэмрин краснеет и отводит взгляд. – Надеюсь, это не самая худшая марка. Я была в музыкальном магазине. Продавец помог мне выбрать, но сказал, что нужно немного подождать, пока привезут. Я была как на иголках. Думала, не поспеют к сроку.

– Кэмрин, – говорю я, останавливая ее лихорадочные объяснения. – Да я никогда в жизни не получал подарка лучше.

Я откладываю гитару, подхожу к Кэмрин и нежно целую.

Где-то на федеральном шоссе № 75. Май

Уже полгода, как мы живем на колесах. К марту мы настолько привыкли к жизни в гостиничных номерах, что это стало нашей второй натурой. Каждую неделю – новый номер в новом городе, новый пляж и вообще все новое. Но каким бы новым оно ни казалось, нас не оставляет ощущение, будто мы поднимаемся на крыльцо дома, где прожили несколько лет. Я и не предполагала, что привыкну называть гостиничный номер жилищем и с такой легкостью приспособлюсь к жизни на дороге. Мы оба достаточно легко приспособились. Не скажу, чтобы все складывалось гладко. Трудности тоже встречаются, но жизнь на колесах дарит нам ощущения, которые я бы не променяла ни на что.

Возможно, на меня подействовали зимние холода, однако я часто ловила себя на мечтах о доме, где мы с Эндрю живем спокойной, размеренной жизнью.

Нет, это точно зима виновата.

Два часа ночи. Мы застряли на пустынном шоссе в юго-западной части Флориды. По крыше машины хлещет жуткий ливень. Никогда бы не подумала, что в небесах может скопиться такое умопомрачительное количество воды. Час назад мы вызвали эвакуатор, а его до сих пор нет.

– У нас есть хоть какой-то зонтик? – спрашиваю я, стараясь перекрыть шум дождя. – Я бы подержала его над тобой, а ты бы сам починил машину.

– Кэмрин, посмотри, что за окном! – отвечает Эндрю, которому тоже приходится говорить громче обычного. – Да у тебя бы сразу вырвало зонт. Добавь к этому кромешную тьму. Тут никакой фонарь не поможет. И потом, я даже не представляю, отчего заглох мотор.

Я вытягиваюсь на пассажирском сиденье, уперев ноги в приборную доску и подтянув колени к подбородку.

– Тут хотя бы не холодно.

– Подумаешь, всего одну ночь провести в машине, – говорит Эндрю. – Нам уже приходилось так ночевать. Возможно, эвакуатор не рискует выезжать в грозу. Где-то на рассвете появится. А не приедет, я сам займусь починкой. При свете и без дождя я быстро пойму, в чем дело.

Сидим и слушаем, как дождь лупит по крыше «шевеля». Молнии выхватывают из тьмы куски неба, и через несколько секунд все вокруг сотрясается от удара грома. Мы очень устали и хотим спать. Надеясь хотя бы подремать, мы перебираемся на заднее сиденье и укладываемся вдвоем. Ворочаемся, пытаясь найти позу, удобную для обоих. Нет, на заднем сиденье и одному-то спать плохо. Эндрю возвращается за руль и устраивается там.

– Где ты себя видишь лет так через десять? – вдруг спрашивает он.

– Сама не знаю, – отвечаю я, вперившись в потолок. – Зато знаю, что хочу быть рядом с тобой и заниматься общим делом.

– И я тоже, – говорит Эндрю. Теперь он смотрит в потолок.

– А у тебя есть определенные мысли на этот счет?

Левая рука у меня под головой затекла, и я меняю ее на правую.

– Да, – говорит Эндрю. – Я хочу обосноваться в теплом и тихом месте. Иногда я вижу тебя на пляже. Босую. Ветер играет твоими волосами. Я сижу рядом, под деревом, и что-то наигрываю на гитаре.

– На той, что я тебе подарила?

– Конечно.

Я улыбаюсь, мысленно представляю эту картину и жду продолжения.

– А ты держишь ее руку.

– Чью руку?

Эндрю замолкает, потом говорит:

– Нашей дочурки.

Чувствуется, он в мыслях еще дальше, чем я.

Мне тяжело глотать, словно в горле застрял комок.

– Замечательная картина. Мне понравилось. Значит, ты хочешь осесть где-нибудь?

– В перспективе – да, – отвечает он. – Но только когда почувствую, что созрел для оседлой жизни. Ни днем раньше.

Сильный порыв ветра ударяет по машине. Через мгновение в громовых раскатах тонут все звуки.

– Эндрю, – окликаю его я.

– Да?

– Еще один пункт в нашем списке обещаний. Третий. Если в старости нам будет трудно спать в одной постели, обещай, что мы никогда не будем спать в разных комнатах.

– Обещаю, – говорит он, и я чувствую его улыбку.

– Спокойной ночи, – желаю ему я.

– Спокойной ночи.

Вскоре я засыпаю, и мне, как по заказу, снится теплый пляж. И Эндрю, смотрящий на меня. А я иду, зажав в своей руке детскую ручонку.

Эвакуатор так и не приехал. Наутро мы просыпаемся с больными спинами, хотя каждый спал отдельно.

– Если я встречу этого придурка, все кишки из него вытрясу, – рычит Эндрю, ковыряясь в моторе.

Вооружившись ключом, он что-то откручивает… Я умею только водить и не собираюсь делать вид, будто разбираюсь в устройстве автомобиля. Эндрю чинит машину. Это все, что я могу сказать. Нет, не все. У него довольно мрачное настроение. Я топчусь рядом, выполняя мелкие поручения. Я не разыгрываю из себя тупую блондинку и не спрашиваю, зачем нужна «вот эта штучка» или «вон та дрючка». По правде говоря, мне все равно, зачем они нужны. А мои вопросы могут лишь сильнее его разозлить.

Солнце давно встало и нещадно жарит. Мне кажется, я умерла и сейчас нахожусь на небесах!

Шлепаю по лужам, оставшимся после ночного ливня. Мои сандалии успели промокнуть. Может, это погода на меня так действует, но я поднимаю руки и кружусь, кружусь посередине пустого шоссе.

– Ты же вроде помогать мне собиралась! – ворчит Эндрю.

Я подбегаю к нему и игриво щиплю за бока. У меня отличное настроение, и я ничего не могу с этим поделать. Но я никак не предвидела, что от моих щипков Эндрю вскинет голову и ударится о внутреннюю стенку капота. Вздрагиваю и закрываю рот, чтобы не вскрикнуть.

– Ой! Прости, малыш! Я не думала, что так получится.

Протягиваю к нему руку. Зеленые глаза Эндрю сверкают злым огнем. Потом он их закрывает и глубоко дышит.

Массирую ему место ушиба, потом целую в нос. Я и сейчас улыбаюсь, но смеяться не рискую. Сейчас я разыгрываю смущенного щенка и смотрю на него честными щенячьими глазами.

– Ладно, прощаю, – бурчит Эндрю и тычет пальцем в какую-то штуковину. – Подержи здесь.