– Какая чертовщина? – встревает Натали.

– Похоже, ЛСД или что-то в этом роде, – отвечает Эндрю.

Глаза Натали грозят вылезти из орбит. Она свирепо смотрит на меня:

– Вы пробовали ЛСД? Кэм, и у тебя хватило мозгов?

– Мы вообще ничего не знали. – Я мотаю головой. – Пошли в кусты облегчиться, а нам за это время что-то подбавили в выпивку. Неужели ты думаешь, мы бы по своему желанию стали пробовать всякую дрянь?

Теперь все смотрят на Натали.

– Да, мы ничего не знали, – подтверждает Эндрю. – Мы даже толком не знаем, что это за гадость была. Но крыша поехала прилично.

– Меня однажды «рогипнули»[15], – вдруг заявляет Сара.

На вид сестре Блейка нет и восемнадцати.

Блейк дергается и выпрямляется, отчего Натали тоже дергается. Ее передние зубы громко клацают по горлышку бутылки.

– Что-о? – спрашивает Блейк.

Его глаза мечут молнии.

– А ты что, не знал? – невинным тоном спрашивает Сара, делая вид, будто просто забыла ему рассказать.

Лучше бы ему не знать.

– Я чуть зуба не лишилась, – скулит Натали.

– Прости, дорогая. – Блейк торопливо целует ее в щеку и снова смотрит на сестру. – Сара, кто тебя «рогипнул»? Не пытайся пудрить мне мозги. Лучше расскажи все как есть… Потом что-то было?

На лице Блейка написан ужас.

Сара закатывает глаза. Либо она разыгрывает непонимание, либо действительно не понимает, насколько это серьезно.

– Да ничего не было. Со мной была Кайла. Она отвезла меня домой. Блейк, успокойся. Я не знаю, кто это сделал… Так о чем мы говорили? – спрашивает она, отводя внимание от себя.

– В случае чего я тебе помогу, – говорит Блейку Эндрю. – Если что-то узнаешь, обязательно сообщи мне. Таким шутникам надо кое-что отрывать.

Я легонько пихаю Эндрю локтем. Он понимает намек:

– Флорида – это опыт, но повторять его мне больше не хочется.

Эндрю даже не упоминает о той белобрысой суке, попытавшейся сделать ему минет. Это не тема для разговоров в пестрой компании. Представляю, как оживилась бы Натали и сколько домыслов родилось бы потом в ее голове. Мы еще несколько часов сидим в пустой гостиной и болтаем о разных пустяках. Около восьми вечера Блейк заявляет, что ему нужно отвезти Сару домой. Естественно, с ними уходит и Натали. Вскоре отбывают и остальные гости. Мы с Эндрю остаемся вдвоем. Пара новобрачных в их собственном доме.

Здесь нет ни спичек, ни зажигалки. Эндрю находит способ: идет на кухню и зажигает свечку от газовой плиты (газ, к счастью, уже подключен). Вскоре мы наслаждаемся пламенем всех трех свечей.

– Нам придется спать на полу? – спрашиваю я.

– Ни в коем случае. – Сдвинув стулья, Эндрю сооружает в центре гостиной импровизированную кровать. – Пока придется довольствоваться этим, – говорит он, проверив мягкость нашего ложа. – Спать на полу я не могу. Просыпаешься с задубевшей спиной.

– А правда странно? – улыбаюсь я, оглядывая голые стены и представляя, как бы они выиграли от картинок и фотографий.

– Что странно? То, что мы пока живем без мебели и электричества? Пора бы к этому привыкнуть, – усмехается он.

Я встаю со стула и пересаживаюсь на устроенную им кровать. Тянусь к столику, опускаю палец в лужицу горячего парафина, капающего со свечи. Это немножко больно, но парафин быстро застывает. На кончике пальца образуется парафиновый панцирь.

– Я не про мебель. Про этот дом. Про нас. Вообще про все.

– Надеюсь, странно в хорошем смысле слова? – спрашивает Эндрю.

– Конечно, – улыбаюсь ему я.

В доме тихо. Только свечи потрескивают. По стенам пляшут громадные тени. Слегка пахнет моющими и чистящими средствами.

– Эндрю, спасибо тебе за переезд сюда.

Он тоже садится, и теперь мы оба смотрим на свечи и танцы теней.

– А где мне быть, как не рядом с тобой?

– Ты ведь понимаешь, о чем я.

Держу ладонь над пламенем. Хочу проверить, на какой высоте ее начнет обжигать и как долго я смогу это выдержать.

– Понимаю, но мое понимание ничего не меняет, – говорит он.

Убираю ладонь и смотрю на Эндрю. Оранжевый свет свечей смягчает черты его лица. Даже со щетиной, которую он вновь перестал брить.

– Кэмрин, мне нужно кое-что тебе сказать.

Меня сразу настораживает тон его голоса. Я замираю.

– Что… Нет, как мне понимать это твое «кое-что сказать»?

Почему я так нервничаю?

Эндрю садится в свою обычную позу, подтянув колени к подбородку. Он смотрит на пламя, совсем недолго, несколько секунд, но мне и они кажутся вечностью.

– Эндрю!

Не выдержав, я поворачиваюсь к нему. Его кадык дергается. Он сглатывает и только потом говорит, глядя мне в глаза:

– У меня снова стала болеть голова…

Мое сердце уходит в пятки. Я боюсь, что меня сейчас вытошнит.

– Давно? – едва слышно спрашиваю я.

– Нет. С понедельника. Но я уже договорился о встрече с врачом. Его порекомендовала мне твоя мама.

Как он мог скрыть это от меня? У меня начинают дрожать руки.

– Я попросил твою маму не говорить тебе, чтобы не портить радость нашего переезда.

– Ты должен был сказать мне.

Эндрю пытается взять меня за руку, но я отталкиваю его руку и встаю:

– Почему ты скрывал от меня, что у тебя болит голова?

Моя собственная начинает кружиться.

Эндрю тоже вскакивает, но не пытается подойти ко мне:

– Я уже объяснил. Я не хотел…

– Да плевать мне на переезд! Ты должен был сказать!

Хватаюсь за живот и наклоняюсь. Удивительно, что меня до сих пор не вывернуло. Нервы так натянуты, что мне кажется, они уже начинают рваться.

– Этого не может быть… – Мне больше не сдержаться. Я реву во весь голос. – Почему все повторяется?

Эндрю подбегает ко мне, обнимает и крепко прижимает к себе. Очень крепко.

– Головные боли еще ничего не значат, – говорит он. – Честное слово, Кэмрин, сейчас ощущения совершенно иные. Голова болит, но совсем по-другому.

Более или менее справившись со слезами, я поднимаю глаза и смотрю на него.

Эндрю держит мое лицо в ладонях и слегка улыбается.

– Детка, я знал, что твоя реакция будет такой, – тихо говорит он. – К врачу я поеду в понедельник. Не хочу, чтобы эти четыре дня превращались для тебя в пытку… Я чувствую себя совсем не так, как тогда. У меня иные ощущения. Сосредоточься на этом слове. Я говорю тебе правду.

– Правду? А может, ты всего лишь пытаешься успокоить меня?

Почему-то я укрепилась в этой мысли. Высвобождаюсь из его объятий и начинаю мерить шагами нашу пустую гостиную. Хожу, прижав руку к губам. Мне никак не унять дрожь.

– Я тебе не вру, – говорит Эндрю. – Со мной все будет в порядке. Организм мне это подсказывает. Ты должна верить мне.

– Не могу! – кричу я. – Понимаешь? В этом я не могу верить тебе.

Он задумчиво смотрит на меня. В его взгляде есть что-то еще. Любопытство. И тревога.

Я знаю: Эндрю хочет, чтобы я взяла себя в руки и задумалась над его словами. Но у меня не получается. На языке вертятся совсем другие слова, и если я их произнесу, они больно его заденут. Всего лишь слова, порожденные злостью и душевной болью. Где-то в глубине души мне хочется взять на себя роль Бога или всемогущего существа, способного приказать головным болям убираться ко всем чертям и больше не показываться.

Нужно успокоиться. Дать задний ход и вздохнуть, что я и делаю.

– Кэмрин?

– У тебя все будет отлично, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно. – Я знаю, у тебя все будет отлично.

Эндрю подходит ко мне и целует в лоб:

– У меня все будет отлично.

Четыре дня перед визитом к врачу прошли тяжело и напряженно. Хотя Кэмрин пыталась хранить оптимизм и не допускать мрачных мыслей, я видел, как изменилось ее поведение. Нервы натянуты до предела, того и гляди лопнут. Дважды я слышал, как она плачет в ванной. Вдобавок ее тошнило. О своих головных болях я рассказал ей в прошлый вторник. С тех пор она держалась почти так же, как до нашей поездки в Чикаго. Кэмрин заставляет себя улыбаться и даже смеется при случае. Но я же вижу: это не более чем игра. Она сама не своя. Хорошо помню, какой она была после выкидыша. Помню ее «момент слабости». Я так и спросил у нее, не переживает ли она снова что-то в этом роде.