— Мы разберемся, во всём, Тая. Только не закрывайся от меня. Расскажи мне всё.

— Тая, ты извини, но если ты ему не расскажешь, то расскажу я. Я тоже не железная стоять и смотреть, как ты себя заживо закапываешь, — врывается в наш мир Арина, но она не раздражает.

Нас прерывает звонок телефона:

— Уже на подходе, Боря Петрович, — отвечаю и сбрасываю.

— Арина, не оставляй её, я вернусь и отвезу вас домой. Вишня моя, я теперь не отстану, соберись с мыслями пожалуйста. Когда я приду, хочу знать всё. — оставляю короткий поцелуй на её губах и ухожу. Мне лучше слышать разговор целиком.

Я мог бы навести справки не только на папашку, но не стал, потому что она сама меня не хотела. Я мог думать, подозревать что угодно и рассчитывать на что угодно, только когда женщина говорит нет — это всегда значит нет, что бы там кому не казалось. Каждый сам в праве брать на себя ответственность за свою жизнь. Доверять тем, кому считает нужным. Тот, кто может помочь — предлагает помощь, другой в праве как принять, так и отказаться.

Она позволяла касания, но на корню обрезала мои порывы к большему. Нет — это всегда значит нет. И сейчас ничего не изменилось, хоть на эмоциях я и корил себя за бездействия, но каждый из нас в праве сам выбирать свой путь. Сейчас я вижу, насколько глубоко погрязла в этой трясине Тая. Я вытащу её, сделаю всё, чтобы она была в безопасности. А быть со мной или нет она решит сама. Не хочу благодарности, мне нужна она вся.

Предупредив стуком о своем приходе, вхожу в кабинет. Выродок сидит слева, занимаю свободное кресло, на которое указал мне декан и спрашиваю:

— Я что-то пропустил?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марк

— Я что-то пропустил?

— Нет, тебя ждали, Марк Валентинович. Ну скажи сначала ты, за что студента ударил?

— С превеликим удовольствием, — зло улыбаюсь, наслаждаясь стушевавшимся выражением лица выродка. Сейчас ему страшно, зато девчонок бить не страшно, — Начну сначала, Борис Петрович. Сижу я, значит, в пятнадцатой, бумаги просматриваю. Забегает ко мне студентка Арина Туманова и говорит, что её подругу другую мою студентку, бьют в холле второго этажа…

— Я её и пальцем не тронул! — орет выродок.

По роже я ему уже съездил, теперь надо сделать всё правильно.

— Я подобные провокации пережевал и выплюнул ещё в семнадцать, — поворачиваюсь к нему, — так что не советую выводить меня на эмоции.

— Это угроза?

— Молодой человек, — тормозит его Боря Петрович. Он и сам не рад во всем этом учувствовать, по лицу вижу, — напомните-ка имя.

— Илья. Кушилин Илья. И я требую увольнения вот этого вот, — тычет на меня пальцем.

— Так вот, Кушилин Илья, ты бы помолчал да послушал. Видимо, не понял еще, что за люди сидят перед тобой? Ничего, потом… как это у вас говорят… погуглишь, тогда может и поймешь, — и переводит взгляд на меня, — Марк Валентинович, продолжайте, а Вы, Илья, гонор поубавьте.

— У Таисии на шее красные отметины. Фото у меня в телефоне, — вижу, как выродок бледнеет, — не буду отрицать, дважды дал ему по морде. Так если родители не справились, я помогу. С особым трепетом и заботой, — ухмыляюсь, глядя на скисшую рожу, — Если хотите, отвечу. Но парня нужно исключать. Сегодня одна студентка, завтра другая. Мы тут что, уголовников обучаем? К нам потом детей отправлять учиться бояться будут, — впечатление мои слова производят самое нужное.

— А вы что скажите, Илья?

— А что сказать? Я выяснял отношения со своей невестой. Да, припугнул, придушил немного. Но это почти моя жена! Я могу с ней делать всё, что захочу. Главное, чтобы нас это устраивало, всех остальных не касается, — смотрит на меня в упор, а я невольно кулаки сжимаю. «Не здесь. Не сейчас», — пытаюсь успокоиться.

— Скажи мне, Илья, — не выдерживаю, — ты что-нибудь слышал об уголовной ответственности за насилие вообще и за домашние насилие? Или о Стамбульской конвенции? Не отвечай, — взмахиваю рукой, призывая к молчанию, — женщина — это не собственность. Она равная.

— Ваша позиция нам ясна, — добавляет Рябов, недовольно поджав губы, — Можете идти.

Едва за выродком захлопывается дверь, декан достает початую бутылку коньяка и снифтер. Наливает, пьет.

— И что мне с тобой делать, Аланьев?

— Могу написать по собственному, — пожимаю плечами.

— По собственному! Как у вас всё просто! Чуть что, по собственному…

— Ты мне уже полгода замену ищешь, Боря Петрович, так что… — чего он ждет? Чтобы я раскаялся? Так я знаю, что прав. Вернуть время, и я сделал бы то же самое.

— Так что, что?! Потому и не нахожу, что как преподаватель полностью меня устраиваешь! Да и ты мозги в тонусе держишь! По собственному! — возмущается, быстро жестикулируя, — Бить-то зачем, Марк?

— Да потому что зверею я, когда вижу такое! — бью ладонью по столу, — Ты слышал, что он тут лепил?

— Слышал… у неё что, родителей нет? Вступиться некому? — глубоко вздыхает, успокаиваясь. Я тоже.

— Есть, но судя по всему… не знаю… — я не собираюсь это с ним обсуждать.

— Мда. Парня на отчисление, завтра выясню на каком факультете он учится и поговорю с кем надо. А тебе выговор, извини уж, Марк Валентинович. Но должен, что делать…

— Без проблем, — киваю и встаю. Разговор окончен.

— Один вопрос, Аланьев. Ты к девчонке отношение имеешь?

— Да, — отвечаю предельно честно.

— Не трогай его, пока числится за нашим вузом, — просит, имея в виду Илью, — Что потом — твоё дело.

— Без проблем, — повторяю, и пожав ему руку, выхожу из кабинета.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марк возвращается спустя минут тридцать. За это время я уже успела известись.

Меря шагами кабинет, выкручивая до красноты пальцы, бесконечно заправляя за уши волосы я думаю лишь о том, чтобы Марка не уволили или не посадили.

— Да за что его садить, Тая? — пытается достучаться практически спокойная Арина. Она сидит за профессорским столом и наблюдает за мной.

Я слушаю её голос, словно фоном. Слушаю, но не слышу. Я не знаю, что будет делать отец, Илья, декан, ректор. И самое главное, что смогу сделать я. На что я способна?

Погружение бывает разным. В Марке счастливое погружение, а в Илье... Внутри щелкает мысль, что и с Ильей тоже поначалу было хорошо. А что, если… Стоп. Мне не суждено этого проверить. С Марком лишь хорошие моменты, потому что мы не успеем ничего испортить. Он образ. А его образ — мое спасение. Моя вера в лучшее. А что, если нет?

Кажется, в своих метаниях я схожу с ума. Минуту назад мне кажется, что я способна противостоять давлению, а сейчас… Мой страх, как оковы, которые я вынуждена бесконечно носить за собой.

— Марк! — бессознательно вскрикиваю, когда дверь аудитории за ним закрывается. Решительный, уверенный, рассудительный, сильный…

Сердце захлестывает нежностью к нему и то же самое я читаю в глубине его прекрасных глаз.

Сделав пару шагов на встречу, попадаю в окутывающее душу тепло его рук. Хорошо. Как же с ним хорошо.

Нет, он совсем не Илья и никогда так с ним не станет.

Илья только брал, не умея или не желая отдавать. Брал эмоции, заботу, уважение, действиями уверяя, что не достоин этого, словами бесконечно требовал. Отнимал уверенность, питаясь ею, заполнял собственные резервы необходимостью в унижении, ломая и без того хрупкую сердцевину сознания, переворачивал мой мир, безжалостно сдвигая рамки дозволенного, пользуясь моей невозможностью защититься. Купался в своей жестокости.

Марк просто делает, без уговоров или обсуждений, без обвинений и жесткости. Он думает обо мне, моих чувствах, бережет и… я сама становлюсь с ним смелее.

Славно цветок, что столько лет провел в темном углу припорошенный пылью, а сейчас кто-то нашел его цветение. Я папоротник, а Марк нашел мой цвет. Цвет папоротника.