— Это случилось весной. Тот май был очень тёплым, но дождливым, — глядя в окно погружается в воспоминания мужчина. До этого момента он молчал, — мы жили тогда в Чернигове и Юрочка шел с дополнительного по химии. Ему было шестнадцать, мы хотели поступать на химика. Тогда учитель задержал Юрочку и он поздно возвращался домой. Не так, как обычно. Он позвонил нам с домашнего телефона учителя и сказал: «Пап, минут пятнадцать и я буду дома». От учителя до нашего дома идти двадцать три минуты. Мы прождали на тридцать минут дольше.

— На тридцать четыре, — исправляет Марина Витальевна.

— На тридцать четыре, — повторяет Степан Юрьевич, — мы позвонили Павлу Викторовичу, но тот сказал, что Юрочка давно уже ушёл, набрали нескольким одноклассникам, но ни с кем Юрочка не встречался, да он и не стал бы идти, не предупредив. Он всегда очень волновался за нас, никогда не заставлял нервничать, — нежно улыбаясь произнес мужчина.

— Родители всегда допускают страшное, но верить не хотят. Таисия, Вы правда хотите знать? — взглянула на меня Марина Витальевна.

— Да… Да. Мне важно знать, — отвечаю, а Марк сильнее сжимает мою ладонь в поддержке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мы пошли искать его сами. Позвонили перед этим в тогда ещё милицию, но нам сказали ждать. Трое суток ведь должно пройти…

Она ненадолго замолкает, чтобы продолжить.

— Мы как раз выходили из дома, когда прозвучал звонок больницы. Кто-то уже вызвал скорую.

— Не мой отец?

— Нет, — на её губах появляется грустная усмешка, — он уехал, но его видели. Мужчина с собакой гулял и на том же пешеходном переходе, что и Юрочка дорогу переходил, только с другой стороны. Он вернулся домой, позвонил в скорую. Мобильных ведь тогда не было. Сначала тот парень пришёл в милицию, всё рассказал, а потом резко изменил показания.

— Я пришёл к нему и спросил почему, —продолжает Степан Юрьевич, — А он, не стал душой кривить, так мне прямо и ответил, что у него ребенок и жена, а с работой туго сейчас и деньги нужны всем. И что он понимает меня, но должен думать о своей семье. И сказал лишь из уважения к моему горю. Следователь посоветовал уладить конфликт мирно, а потом прямо заявил, что тягаться с Жаровым пустое дело. В верхах он где-то, я не поверил сначала, но когда мне на работе стали грозить увольнением…

Повисает долгая пауза. Я сижу, опустив голову и ничего, кроме боли и сочувствия не испытывая. Только не могу никак понять, как они прошли этот путь, как держаться, как не сломались…

—Юрочка умер на следующий день, так и не приходя в сознание. Жаров тыкал деньги с самого начала. В больнице его не было, конечно же, он явился после похорон. Холёный такой, уверенный в своей безнаказанности. За ним стояли большие люди. Сам это сказал не стыдясь, а следователь повторил… Я уже тогда понимал, что ничего ему не будет, но послал его. А потом Жаров пошёл по делу как свидетель и оказалось, что машину у него угнали, а он вообще другом городе был… — Степан Юрьевич махнул рукой.

— Вы приходили к нам допой, — осторожно произношу, Марина Витальевна кивает.

— Да… Пыталась к совести достучаться, Степа не знал об этом какое-то время. Вы не поймёте, Таисия, потому что нет детей своих у вас, но, когда теряешь ребенка души словно не существует больше. Только темнота. Я хотела… говорила ему, что это мой единственный сын, думала, он поймет, у самого ведь дочь, — она посмотрела на меня покачав головой в бессилии.

— Поверьте, ему нет до меня никакого дела.

— Да, но Вы живы, — Степан Витальевич одарил меня тяжелым взглядом.

— Всё-таки дети не виновны в грехах родителей, — примирительно говорит Марк. Голос его стал ниже обычного, меж бровей залегла глубокая складка. Да, мы знали, куда шли, но слышать такое… Не просто тяжело…

— Конечно, не виноваты, просто душа всё ещё болит, — смягчается отец, хоронивший собственного ребенка, но смягчается только лишь фразой. Взгляд тяжелый, но по-другому и быть не может.

— Сейчас у Жарова дела идут плохо, повсплывало много моментов из его жизни, дело можно поднять, — Марк говорил твёрдо и уверенно, но Юрины родители отрицательно покачали головой.

Вдруг Марина Витальевна, поднявшись со своего места подходит к стеклянному книжному шкафу, тому самому, где я увидела фотографию юноши в белой рамке. А рядом, только сейчас замечаю еще одно изображение в такой же рамке. Хозяйка дома берет её в руку, чтобы, смахнув ладонью несуществующую пыль, протянуть нам.

— Это наша дочь, — произносит, опустившись в кресло, — приемная. Спустя несколько лет со смерти Юрочки умер отец Степы, в честь которого Юрочка и назван. Он его обожал, вот сердце и не выдержало. Его квартира осталась нам в наследство. Большая, в самом центре, в историческом районе, она стоила огромных денег, только нам была больше не нужна. Дедушка хотел, чтобы там жил единственный внук, а раз его нет, то мы просто продали ту квартиру и купили этот дом. И свою квартиру тоже продали, чтобы перевезли тело Юрочки сюда, перезахоронили. Как же он там один был бы… — прошептала и слёзы на глаза навернулись. Наверное, даже у мужчин.

Я до боли закусила губу. Не имела права плакать. Передо мной люди, потерявшие сына, а перед ними дочь убийцы. Не им меня жалеть.

— Мы удочерили Риточку, спустя восемь лет после переезда в Одессу, в этот дом. Ходили к психологу, потому что все мысли, все разговоры были вокруг Юрочки. Казалось, что сходим с ума, а может, так оно и было. Но мы не собирались брать ребёнка, уж слишком велика боль от потери, боялись мы очень… А потом… — она переводит дыхание, будто устала, но рассказ продолжила, — Я учительница математики и нас от школы с государственной помощью в детский дом отправили чтобы немного деток повеселить. Мы играли с детками, смешили их, хотели не то отвлечь, не то скрасить их нелегкую жизнь. Тогда я её и заметила, Риточку нашу. Она сидела недалеко от всех и что-то писала. Оказалось, письмо Деду Морозу. А это октябрь месяц. «Почему, — говорю, сейчас?» «А потому что время родителям нужно, чтобы присмотреться ко мне и выбрать. Кого-то аист приносит сразу, а меня вот он потерял, и Дедушка Мороз должен помочь родителям отыскать меня», — за весь разговор Марина Витальевна впервые искренне улыбается и так… жизнерадостно что ли.

— Теперь Ритуля с нами живет. Ей девятнадцать, она вселила в нас жизнь, так что нам есть что терять, молодой человек, — сказал Степан Юрьевич, взглянув на Марка, тот понимающе кивнул.

— Стёпа прав. Юрочку не вернуть уже. И мы не хотим тревожить его память. Что это даст?

После мы спешно распрощались. Я поблагодарила их за беседу и шла к воротам. Хотела было еще раз извиниться, но им это было ненужно, не от меня. А я… Хоть и не была за рулём той машины, однако причастна и простыми словами свою вину не искупить.

Лишь у калитки Марина Витальевна нарушает молчание, вглядываясь в мое лицо своими потускневшими от прожитых лет глазами.

— Неужели Вы готовы засадить за решётку собственного отца?

— Да, — отвечаю совершенно искренне. То, что он чудовище не решила добавлять, они едва ли не лучше меня об этом знают. Мне неизвестно, поверила ли мне эта женщина, но кивнула.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На могилу к Юре мы заранее спросили разрешения пойти, и я попросила прощения у надгробия, с которого на меня смотрел улыбчивый парень. По бокам от его могилы было выкуплено два места. Не нужно долго гадать для кого они.

Марина Витальевна и Степан Юрьевич в этой жизни нашли отраду в дочери Рите, но в следующей мечтали воссоединиться с сыном Юрой.

Две сложные встречи в один день — тяжеловато, однако кажется, если помедлю хотя бы еще немножечко, то просто умру.

Два перелета, два города, две гостиницы, в которые мы просто закинули вещи и два разговора для того, чтобы отпустить прошлое. Навсегда. Я хочу и жажду этого так сильно… Как никогда сильно.