Машина поворачивает и я, завидев родительский дом, прислушиваюсь к своим эмоциям. Ничего. Меня не колотит в ужасе, не трясет от переживаний, страха нет, нет радости, вообще ничего.

— Я ничего не чувствую к этому месту, Марк. Это… немного странно, ты так не считаешь?

— Думаю, ты наконец всё разложила по полочкам в своей прекрасной голове, моя Вишня. Ты выглядишь по-другому, даже говоришь по-другому. Всё становиться на свои места, моя красавица.

— Спасибо, что ты рядом со мной, — говорю искренне, и Марк улыбается мне, а после мягко притягивает к себе, обнимая и целует в висок.

— Приехали, — объявляет водитель такси.

Я поднимаю голову и смотрю в глаза своего мужчины. Гуляю по любимой лесной чаще, нежась в его объятиях.

Когда Марк открывает передо мной дверь, окидываю мимолетным взглядом окно родительской спальни и вижу маму. Она просто стоит и смотрит на нас из-за белоснежной тюли. Отсюда я не могу разглядеть её глаз, выражение лица или понять какие эмоции мама испытывает при виде меня, но она совершенно точно не срывается с места, чтобы встретить нас или хотя бы открыть дверь. Так что, когда я открываю входную дверь следом за оказавшейся не запертой калиткой на пороге никого нет.

Что ж, ладно. Мы проходим дальше, направляясь прямо в кабинет отца. У меня нет уверенности в том, что он дома, но какое-то дикое желание решить всё сейчас не отпускает. И когда я резко, но уверенно открываю дверь отцовского кабинета (чего без стука не делала никогда в жизни), даже немного ухмыляюсь, завидев его в кресле.

Раньше это место было карательной. Я практически никогда не входила сюда по собственной воле, пока меня не вызовут на покаяние и покарание. Ужасным, тёмным и холодным мне казался кабинет. На деле же он был уютным для своего господина, но что хорошо для хозяина, ужасно для его подданных.

Сейчас во мне нет страха и дело не в стоящем за моей спиной Марке. Я словно поняла, вот практически сейчас, в этот самый момент, что свободна. Да, куча обстоятельств и Марк вытащил меня, только вот я могла бы покончить с этим гораздо раньше, если бы просто открылась своему мужчине. Сколько тараканов запустил в мою голову человек развалившийся передо мной, а сама я без устали кормила их собственным страхом, глядя на мать и лишь помогала насекомым размножаться.

— Хорошие дочери не приезжают без позволения или предупреждения на худой конец, Таисия.

— Это больше не моя характеристика, — на ум почему-то приходит наша с профессором первая встреча в аэропорту и его слова «Ты хорошая девочка, Тая?». Усмехаюсь про себя и представляю важного для меня мужчину, — Это Марк, — говорю ровным голосом, оборачиваясь назад, — и сейчас я буду говорить, а ты будешь меня слушать.

Отец глядит на меня с любопытством словно на дивную зверушку. Как на собаку, которую долго-долго дрессировал, а сейчас она на «апорт» вдруг лаять начала. Но мне плевать. Марк садиться на диван, стоящий у стены, принимает позицию наблюдателя и моего хранителя. Он дает мне возможность самой всё решить, потому что это не Илья, это мой отец, мое собственное прошлое и разобраться должна именно я. Не могу объяснить, но знаю, что мне до боли это нужно: почувствовать себя победительницей, не побежденной; поставить точку.

— Я знаю не только об аварии Бокаевых. Кстати, Марину Витальевну я вспомнила в красках. — Начинаю смело, оставшись стоять. Я не хочу садиться, противно. — О том, какое ты чудовище мы разговор поднимать не будем, тут в принципе обсуждать нечего. Но у меня есть требования, которые ты выполнишь и живи как хочешь, только без меня.

— Ты адресок не перепутала, девочка? — говорит, сканируя меня сузившимися глазами, — не забыла, кто тебя кормил, кто образование тебе дал? Я тебя сделал!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты адресок не перепутала, девочка? — говорит, сканируя меня сузившимися глазами, — не забыла, кто тебя кормил, кто образование тебе дал? Я тебя сделал!

— Вот и огребай теперь вдоволь. Не исполнишь того, что хочу, пойду и напишу заявление, как свидетель. А я пойду, не сомневайся. Только тогда всё всплывёт, сам знаешь, — повторяю сказанные ранее Марком слова и жду.

— Осмелела… Мало я тебя порол, охх мало, жалел всё!

— Жалел?! Да ты бил меня за всё! За правду и не правду, за содеянное и нет! Ты меня продал! За свою ошибку мной заплатить решил! — впервые повышаю на него голос.

— Да, решил. А на востоке как, дорогая моя, люди живут? Сначала отец решения принимает, потом муж. Это правильно!

— Мы не на востоке! Мы в свободном обществе и я тебе равная! Равная, слышишь?!

До этого я могла кричать в слезах, в отчаянии и от обиды, но никогда в моем голосе отец не слышал столько решимости, как в эту минуту. Мне даже показалось, что он взглянул на меня немного иначе.

— Равная значит? — ухмыльнулся он, — и что, отца родного за решетку упечь готова?

— Ты же дочь родную продал, — парирую, — от осинки, как говориться.

И хотя больше всего на свете я не хочу быть на него похожей, знаю, что в диалоге занимаю правильную позицию. Не ною, не прошу и не упрашиваю и именно этим он поражен.

— Что хочешь? — спрашивает, делая барский взмах рукой.

— Купишь мне квартиру, которую я скажу, оставишь в покое мою учёбу и меня. Ты больше и на пушечный выстрел ко мне не приблизишься, и я никогда перед тобой не появлюсь. И мама. Если она захочет уйти ты выплатишь ей эту сумму, — подхожу к столу, нагло выдергиваю лист из стопки, хватаю отцовскую ручку и черкаю цифру. Замечаю, что руки не дрожат и мысленно хвалю себя.

Отец берет листок в руки и взрывается хохотом. Немая сцена. Я же молчу. Еще пару секунд назад под сопровождаемый мои шаги гогот я вернулась на место, где стояла всё это время и теперь не свожу с него взгляда. Он театрально утирает слёзы, вздыхает пару раз и оглянувшись на Марка говорит, кивая на меня:

— Ты с ней долго это репетировал?

Марк вопрос игнорирует. Расслаблен и собран одновременно, как сытый лев, перед которым скачет заяц.

— Это мои условия, и я не готова уступить ни в одном, — говорю с нажимом, — я прекрасно знаю, что у тебя есть эти деньги и сильно ты не пострадаешь отдав их. Считай это откупными или как там тебе вздумается, мне все-равно.

— А ты, я смотрю, свободы хватанула в столице, Таисия. Где гарантии, что ты не дашь делу ход? Ты же хочешь поиграть во взрослую девочку, так отвечай.

— Гарантий нет. Никаких. Придется тебе поверить мне на слово. Надейся на воспитание, — говорю и почему-то улыбаюсь, а внутри волнуюсь, хотя в правильности своих действий уверена. Адреналин бушует?

— Я подумаю. — коротко, играя желваками. Я загнала его в угол, мы оба это знаем, он пытается держать лицо. Так что я киваю.

— А чтобы думалось веселее, советую полистать на досуге и как можно быстрее принять решение. Мало ли, Тая надумает действовать в обратном, противном для тебя направлении, — Марк встает с дивана и швыряет, прямо-таки швыряет отцу на стол папку, которую до этого держал в руках, — это копии, оригиналы у меня. И помни, что бы ты не предпринял, твои дела всплывут. Сканы документов не у одного человека хранятся, так что можешь хоть машину со мной взорвать, спокойнее спать не сможешь. Просто быстрее окажешься на нарах.

С этими словами мы одновременно делаем шаг к двери, но я останавливаюсь. Есть еще кое-что.

«Покажи мне свои яйца, Таисия…» — мелькает в голове воспоминание. Тогда я чуть не задохнулась от этих гнусных слов, от охватившего меня непонимания. Сейчас я уже не та дрожащая, как банный лист девочка. Я — цветок папоротника, но не тот не красивый, а настолько особенный, что не все способны оценить мою красоту и мой цвет достается лишь тому, кто достоин. Насколько же по-другому видна одна и та же ситуация. Все зависит лишь со стороны, с которой ты на нее глядишь.

Достаю из сумочки два куриных яйца. По дороге попросила остановить машину и купила в маркете поштучно. И кладу на стол прямо перед отцом. Он сначала смотрит не понимающе, но в этом я ему помогу, буду столь великодушна.