Улыбка у Эндрии была такой же бледной, как её щеки и лоб.

— Я знаю, какой у меня сейчас вид, — произнесла она. Не произнесла, проквакала. — Мне не хотелось бы приглашать тебя вовнутрь. Я уже поправляюсь, но ещё могу быть заразной.

— Ты была у доктора… — да конечно же нет. Доктор Гаскелл умер. — Ты показывалась Расти Эверетту?

— Да, я была у него, — ответила Эндрия. — Скоро всё будет хорошо, он мне так сказал.

— Ты вся в поту.

— Пока что лихорадит слегка, но все уже почти прошло. Я тебе зачем-то нужна, Бренда, чем могу помочь?

Она едва не сказала «нет» — не хотелось нагружать эту женщину, которая очевидно была ещё больной, ответственностью за то, что лежало в её сумке, — но тогда Эндрия сказала кое-что, что изменило мысли Бренды. Большие события часто вращаются на мелких колёсиках.

— Мне так жаль, что это случилось с Гови, я любила этого мужчину.

— Благодарю тебя, Эндрия. Не только за соболезнования, а и за то, что назвала его не Дюком, а Гови.

Для Бренды он всегда был Гови, её дорогим Гови, а папка ВЕЙДЕР была его последней работой. Возможно, самой большой его работой. Вдруг Бренда решила пустить эти документы в действие, больше не откладывая. Она полезла рукой в сумку и вытянула оттуда коричневый конверт с написанным на нём печатными буквами именем Джулия.

— Ты можешь это подержать у себя для меня, милая? Только некоторое время? У меня срочные дела, а я не хочу брать это с собой.

Бренда ответила бы на любой вопрос Эндрии, но та их очевидно не имела. Лишь взяла пухленький конверт с каким-то сбитым с толку, вежливым выражением. И это было хорошо. Экономило время. Кроме того, таким образом, Эндрия оставалась не в курсе, а, следовательно, могла сохранить свой политический запал до нужного времени.

— С удовольствием, — согласилась Эндрия. — А теперь… извини, мне… мне лучше прилечь. Но я не собираюсь спать! — добавила она так, словно Бренда не согласилась с её намерениями. — Я услышу, когда ты вернёшься.

— Благодарю, — сказала Бренда. — Ты пьёшь соки?

— Галлонами. Занимайся своими делами, милая, я сохраню твой конверт.

Бренда хотела было ещё раз её поблагодарить, но третья выборная Честер Милла уже закрыла двери.

Под конец её разговора с Брендой у Эндрии начало бурлить в животе. Она сдерживалась, но это была борьба, которую ей случилось проиграть. Она ляпнула что-то о соках, посоветовала Бренде заниматься её делами и захлопнула двери перед лицом бедной женщины, а сама бегом бросилась в вонючую ванную комнату с родившимся глубоко в её горле булькотением урк-урк.

По дороге, в гостиной, рядом с диваном стоял приставной столик, и она, пробегая мимо него, кинула, не глядя туда, конверт. Конверт скользнул по полированной поверхности и за её краем завалился в тёмный промежуток между столиком и диваном.

В ванную Эндрия успела, но не к унитазу… что было и неплохо, поскольку тот уже был почти переполнен застоявшимися, вонючими выбросами, которых лишался её организм в течение прошлой ночи, которая показалась ей бесконечной. Вместо этого она наклонилась над раковиной и блевала, пока ей не начало казаться, что вот-вот у неё оторвётся пищевод и вывалится изо рта, ляпнув на забрызганный фарфор, ещё живой и пульсирующий.

Этого не случилось, но мир померк, заколыхался перед ней на высоких качелях, стремительно уменьшаясь, теряя материальность, и она покачнулась, стараясь не упасть в обморок. Почувствовав себя лучше, она медленно пошла по коридору на ватных ногах, проводя рукой по деревянной панели для равновесия. Она дрожала и слышала мятущийся стук своих зубов, ужасный звук, который она воспринимала, как ей казалось, не ушами, а зрительными нервами.

Ей даже не мечталось попробовать подняться на второй этаж, в спальню, вместо этого она направилась на заднюю веранду. На веранде должно было быть уже холодно в конце октября, но сегодня в воздухе стояла духота. Она не легла на старый шезлонг, а буквально упала в его затхлые, однако утешительные объятия.

«Через минуту я встану, — сказала она себе. — Достану последнюю бутылку „Поланд Спринг“ из холодильника и смою этот гадостный привкус у себя изо рт…»

Но на этом её мысль ускользнула прочь. Она впала в глубокий, беспробудный сон, из которого даже беспрерывное дёрганье собственных ног и рук не могло её вытащить. Она увидела много сновидений. Один сон о страшном пожаре, из которого, кашляя и рыгая, убегают люди, искать себе любое место, где воздух ещё остался чистым и прохладным. Другой был о Бренде Перкинс, которая приходит к ней и отдаёт какой-то конверт. Эндрия его открывает, и оттуда лезут бесконечной лентой розовые таблетки оксиконтина.

Проснувшись вечером, Эндрия не помнила своих снов.

Не помнила она также и визита в ней Бренды.

— Идём в мой кабинет, — приветливо пригласил Большой Джим. — Хотели ли бы вы сначала чего-нибудь выпить? Есть кола, хотя, боюсь, она тёплая. Мой генератор заглох вчера вечером. Закончился пропан.

— Но я думаю, вы знаете, где вы могли бы его достать, — сказала она.

Он вопросительно воздел брови.

— Там, где вы вырабатываете метамфетамин, — объяснила она терпеливо. — Как я понимаю, основываясь на записях Гови, вы варите его большими партиями. «Головокружительные количества», как он это определил. Для этого нужно много газа.

Теперь, когда она перешла непосредственно к делу, куда и делся её нервный испуг. Она даже получала своего рода холодное удовлетворение, глядя, как наливаются краской его щеки и кровь приливает ко лбу.

— Я не имею представления, о чём вы говорите. Я думаю, ваша скорбь… — Он вздохнул, разводя своими толстопалыми руками. — Давайте зайдём. Обсудим все, я помогу вам успокоиться.

Она улыбнулась. То, что она могла улыбаться, стало для неё открытием и помогло ей представить себе, словно сейчас на неё смотрит Гови — откуда-то. И напоминает ей, чтобы была осторожной. Этот его совет она планировала соблюдать.

На передней лужайке Ренни среди опавшей листвы стояли два деревянных кресла «Адирондак»[279].

— Мне будет вполне удобно здесь, — сказала она.

— Дела я предпочитаю обсуждать внутри.

— А не предпочитали ли бы вы увидеть собственное фото на первой странице «Демократа»? Потому что я это могу вам организовать.

Он вздрогнул так, словно она его ударила, и на короткое мгновение она увидела ненависть в тех его маленьких, глубоко утопленных, свинячьих глазёнках.

— Дюк меня всегда не любил, и я догадываюсь, что его чувства могли естественным образом передаться…

— Его имя было Гови!

Большой Джим поднял руки, словно говоря, что нет резона спорить с некоторыми женщинами, и повёл её к креслам, которые стояли лицом к Милл-Стрит.

Бренда Перкинс проговорила едва ли не полчаса, с каждым своим словом набираясь всё больше прохладного гнева. Метамфетаминовая лаборатория с Энди Сендерсом и, почти наверняка, Лестером Коггинсом в роли молчаливых партнёров. Масштабы головокружительные. Возможное место её расположения. Распространители среднего уровня, которым обещана неприкосновенность взамен за информацию. Денежные потоки. Как деятельность разрослась до такого уровня, что местный фармацевт уже не мог безопасно поставлять необходимые ингредиенты и понадобился импорт из-за океана.

— Сырье завозилось в город на машинах с логотипами Библейской компании «Гидеон»[280], - сказала Бренда. — Гови прокомментировал это так: «Умные, даже слишком».

Большой Джим сидел, смотря на молчаливую улицу перед собой. Она ощущала ту злость и ненависть, которой отдавало от него. Словно жаром от сковородки.

— Вы не сможете ничего из этого доказать, — наконец произнёс он.

— Не имеет значения, если материалы Гови окажутся в «Демократе». Это не совсем то, как хотелось бы, но если и есть кто-то, кто понимает такой обходной маневр, то это именно вы.