— Удивительно быстро они снарядились, — произнесла Рози.

Джулия не сказала на это ничего, только смотрела на языки пламени, которые лизали тьму, рассыпая вокруг снопы искр. Она была слишком шокирована, чтобы плакать.

«Все, — думала она. — Полностью все».

Через круг полицейских, которые теперь поливали фасад и северную сторону семейной аптеки Сендерса, протиснулся Пит Фримэн. Единственно чистыми на его лице были те дорожки, где слезы смыли копоть.

— Джулия, мне так жаль! — он едва не голосил. — Мы его почти остановили… мы уже почти погасили огонь… если бы не последняя… последняя бутылка, которую те сучата бросили, она упала прямо на газеты сложенные возле дверей и… — Он вытер себе лицо уцелевшим рукавом, размазав копоть. — Мне так, к чёрту, жаль!

Она прижала его к себе, словно ребёнка, хотя Пит был на шесть дюймов выше её и весил на сотню фунтов больше. Она обняла его, стараясь не дотрагиваться до его обожжённой руки, и спросила:

— Что именно случилось?

— Зажигательные гранаты, — пробурчал он. — Этот сученок Барбара.

— Он в тюрьме, Пит.

— Его друзья! Его чёртовы друзья! Они это сделали!

— Что? Ты их видел?

— Слышал, — сказал он, отстраняясь, чтобы посмотреть на неё. — Их тяжело было не услышать. У них был мегафон. Кричали, если Дейл Барбара не будет освобождён, они сожгут весь город. — Он горько улыбнулся. — Освободить его? Мы должны его повесить! Дайте мне верёвку, и я собственноручно это сделаю.

Большой Джим приблизился неспешной, лёгкой походкой. Пожар окрасил ему щеки в оранжевый цвет. Улыбка на его лице была такая широкая, что растянулась, чуть ли не до ушей.

— Ну, и как вам теперь ваш приятель Барби, Джулия?

Джулия сделала к нему шаг и, видно, что-то было такое на её лице, потому что Большой Джим на шаг отступил, словно испугавшись, что она сейчас врежет ему наотмашь.

— Это не имеет никакого смысла. Никакого. И вы это хорошо знаете.

— О, я думаю, что имеет. Если вы возьмёте за основу ту идею, что именно Дейл Барбара с его друзьями сначала установили Купол, вы увидите в этом вполне ясный смысл. Это террористический акт, простой и однозначный.

— Дерьмо. Я сама на его стороне, что означает: моя газета на его стороне. И он это прекрасно знает.

— Но они кричали… — начал Пит.

— Да, — оборвала она, не смотря на него. Её глаза не отрывались от освещённого пожаром лица Ренни. — Они кричали, они кричали, но кто такие, к чёрту, эти они? Спроси у себя, Пит! Спроси у себя: если за этим не стоит Барби, у которого нет никаких мотивов — кто в таком случае имеет такие мотивы? Кто получает выгоду, затыкая придирчивый рот Джулии Шамвей?

Большой Джим отвернулся и махнул двум офицерам-новобранцам, в которых можно было узнать копов только за голубыми платочкам, повязанным у них на бицепсах. Один из них высокий, неповоротливый бычок, лицо которого, несмотря на его габариты, выдавало в нём ребёнка. Второй не мог быть никем другим, кроме как Кильяном; эта заострённая конусом голова кричала о его происхождении лучше любого метрического свидетельства.

— Мики, Ричи. Уберите этих женщин с места происшествия.

Горес натянул поводок, зарычав на Большого Джима. Большой Джим презентовал небольшой собаке пренебрежительный взгляд.

— А если они не уйдут отсюда добровольно, даю вам разрешение схватить их и закинуть за капот ближайшего полицейского автомобиля.

— Мы ещё не закончили, — произнесла Джулия, наставив на него палец. Теперь уже и она также начала плакать, но слезы у неё текли очень горячие, очень болезненные, чтобы быть слезами грусти. — Мы ещё не закончили, ты, сукин сын.

Улыбка Большого Джима возродилась вновь. Блестящая, как лак его «Хаммера». И такая же чёрная.

— Закончили, — произнёс он. — Вопрос решён.

Большой Джим отправился назад, к пожару — он хотел досмотреть это зрелище, пока совсем ничего не останется от газеты этой проныры, кроме кучки пепла — и глотнул полное горло дыма. Вдруг сердце остановилось у него в груди, и мир поплыл вокруг него, словно включился какой-то спецэффект. Потом его часики вновь завелись, но нерегулярными тревожными рывками, он задыхался. Он ударил себя кулаком в левую сторону груди и сильно кашлянул — быстрое удобное средство при аритмии, которому его когда-то научил доктор Гаскелл.

Сначала сердце продолжало галопировать с перебоями (бух… пауза… бух-бух… пауза), но вскоре оно вернулось к своему нормальному ритму. Лишь на мгновение он представил его себе завязшим в тугом шаре из жёлтого жира, словно пойманное живое существо, которое старается вырваться на волю раньше, чем задохнётся. Но быстро отбросил это видение прочь.

«Со мной все хорошо, просто немного перетрудился. Нет лучшего лекарства, чем семичасовой сон».

Подошёл шеф Рендольф с портативной помпой на своей широкой спине. С лица у него стекал пот.

— Джим, с тобой все хорошо?

— Все прекрасно, — ответил Большой Джим. И так оно и было. Он чувствовал себя прекрасно. Находился в кульминационном пункте своей жизни, где воплощался шанс достичь того величия, на которое, как сам знал, он был способен. Никакая членососка, никакие сраные часы не лишат его этого шанса. — Я просто устал. Я просто работал почти беспрерывно.

— Поезжай домой, — посоветовал Рендольф. — Никогда не думал, что буду благодарить Бога за Купол, и сейчас не говорю этого, но он, по крайней мере, даёт защиту от ветра. Мы здесь управимся. Я послал людей на крыши аптеки и книжного магазина на случай, если искры и туда залетят, давай отправляйся и…

— Каких людей? — Его сердцебиение выравнивалось, выравнивалось. Хорошо.

— Генри Моррисона и Тоби Велана на книжный магазин. Джорджа Фредерика и одного из этих новых ребят на аптеку. Кого-то из Кильянов, я думаю. С ними согласился пойти и Ромми Бэрпи.

— Рация при тебе?

— Конечно.

— А у Фредерика есть?

— Все штатные имеют.

— Скажи Фредерику, чтобы наблюдал за Бэрпи.

— Ромми? Зачем, ради Бога?

— Я ему не доверяю. Он может принадлежать к друзьям Барбары.

Правда, отнюдь не Барбара беспокоил Большого Джима, когда говорилось о Бэрпи. Этот человек был другом Бренды. И он был прытким человеком.

Вспотевшее лицо Рендольфа перекосилось:

— Сколько их всего, как ты думаешь? Сколько их на стороне этого сукиного сына?

Большой Джим покачал головой:

— Трудно сказать, Пит, но это серьёзное дело. Планировалось, наверняка, очень серьёзно. Тут нельзя просто присмотреться к новичкам в городе, чтобы показать: вот, это они. Кое-кто из задействованных в этом деле могли жить здесь годами. Даже десятилетиями. Это у них называется глубоким погружением.

— Господи Иисусе. Но зачем, Джим? Зачем, ради Бога?

— Не знаю. Возможно, это такое испытание, а мы в роли лабораторных крыс. Возможно, это путь к захвату власти. Всего можно ожидать от того пустопляса, который сидит сейчас в Белом Доме. Важно, чтобы мы увеличивали наши силы безопасности и разоблачали лжецов, которые будут подрывать наши усилия по соблюдения порядка.

— Так ты думаешь, что она… — он кивнул головой в сторону Джулии, которая стояла и смотрела, как отлетает с дымом дело её жизни, и её собака сидела рядом с ней и тоже смотрела, тяжело дыша, на огонь.

— Я не знаю наверняка, но как она вела себя сегодня днём? Поднимала бучу в участке, хотела увидеться с ним? О чём тебе это говорит?

— Эй, — воскликнул Рендольф. Он искоса рассматривал Джулию. — И сожгла собственный дом, что ещё лучше может служить прикрытием?

Большой Джим наставил на него палец, словно говоря: истинно так.

— Я рву когти. Звякни Джорджу Фредерику. Пусть следит за этим льюистоновским канадцем.

— Сейчас же, — кивнул Рендольф, отцепляя с пояса воки-токи.

Позади их Ферналд Бови завопил:

— Крыша рушится! Эй, кто на улице, отойдите назад! Вы, кто на других зданиях, приготовьтесь, приготовьтесь!

Положив одну ладонь на двери своего «Хаммера», Большой Джим смотрел, как просела крыша «Демократа», послав столб искр прямо в чёрное небо. Люди на соседних домах проверили помпы один у другого на плечах, и тогда выстроились, стоя, словно по команде «вольно» на параде, с наконечниками шлангов в руках.