Они истово верили, что им по силам, объединив всего-то два горящих ума, мыслящих в одной парадигме, создать нечто уникальное для игроков. Они ведь сами жили виртоиграми, знали индустрию изнутри, и считали это своим козырем. А ещё, они были талантливы. Об этом никто не сказал другому вслух. Незачем ведь. Не требуется же подтверждение факта: трава, мол, зелёная.

Но их вселенная так и осталась на бумаге, лишь частью перекочевав в ноутбук. Сначала она лишилась одного создателя. Никто ж не верит, что потеря десяти килограммов за месяц – это рак. Не болит же ничего! А когда выясняется, что в лёгких нет нервных окончаний, что кашель вызван не только страстью к табаку – твердолобой, непробиваемой никакими доводами, аргументами и даже личным примером – становится уже поздно. Один месяц, всего тридцать дней, и смерть. Запущенный случай, не спасает даже передовая медицина.

В гроб с Вандалом легли и бумажные рукописи. Половина демиурга не могла созидать как полноценный. А потом началась война. За ней пришла та другая, чужая жизнь. Вместо того, чтобы дарить увлечённым людям восторг, когда-то расписанный чернилами на бумаге, пришлось людей убивать.

Александр Александрович попробовал скинуть простынь, чтобы посмотреть на повреждённую ногу, но тут же пожалел об этом. Он и пошевелиться-то толком, как оказалось, не мог – был пристёгнут к реаниматору ремнями, – но и той малой попытки хватило. Что-то щёлкнуло чуть выше копчика, вверх потекло жгучее тепло, а ногу будто погрузили в битое стекло. Подопригора тихо застонал.

Боль на некоторое время поутихла, осталось лишь пульсирующее эхо в правом колене. Ниже его не ощущалось ничего, а торчащая под простынёй стопа никак не хотела шевелиться.

Внезапно, словно окончательно отойдя от наркоза, он вспомнил, кто на него напал. Вспомнил визгливый, зацикленный смех. Десятки беспрестанно молотящих по белому тяжёлому песку лап. И слепой гладкий выступ округлой морды, под которым в разные стороны расходились узнаваемые мандибулы, украшенные на концах двойными крючковатыми клыками.

Пугающее нереальностью предположение закралось в голову ещё когда Александр Александрович впервые услышал «обезьяний» смех. Прислушался к нему и остолбенел от того, что звук тут же оборвался. А при виде твари его и вовсе на краткий миг обуял ужас: она была той, несомненно той!

Колено теперь ныло настолько, что становилось трудно мыслить. Он мог бы послать сигнал Грау. Та пришла бы и отрегулировала подачу анестетиков. Но без вопросов бы не обошлось. Александр Александрович не хотел вопросов. Он вообще уже ничего не хотел.

После того раза в капсульном отсеке, он не вызывал мнемосцену с Вандалом и кухней. Пусть даже объяснение вскоре нашлось: виновником оказался триполий, как настаивал Фарадей, галлюциногенный газ Ясной, случайно попавший в систему вентиляции челнока.

Зачем он вызвал её сейчас, он не знал. Видимо, мысли о друге взяли верх.

И вот он уже снова на трёхногой неустойчивой табуретке за белым лжемраморным столом, на котором дымится несуществующий чай. Справа на полу полная сухого корма миска для невыдуманного кота, приоткрытая форточка на окне, а за ним – застывший пейзаж без людей и машин, как на фотографии.

Грохочет, выключаясь, допотопный холодильник.

И он. Сидит напротив с гипсово-неживым выражением на белом лице. Не сумел в своё время Александр Александрович придать ему другого – в памяти застряло именно это, окаменелое, пугающее холодом.

Он понимал, что может воспользоваться помощью Ординатора, чтобы выудить из собственной памяти нужный образ. По большому счёту, для этого он здесь. Но какое-то время всё-таки не решался. Знал, что получит подтверждение. Опасался этого. Ведь в таком случае пришлось бы пересматривать многое.

Но не сделать запрос Саныч всё же не мог.

– Ординатор.

– Ординатор, – мёртвые губы Вандала тут же разлепились.

– В две тысячи тридцать первом году мы, сидя на этой вот кухне, выдумали для нашей игры существо. Назвали его вериго. Мне нужна его визуализация. И звуковое сопровождение.

Вандал встал. Подошёл к холодильнику, открыл его и достал нанопроектор. Повернулся, поставил его на стол перед Подопригорой. И нажал на панель пуска.

Кухню наполнил повторяющийся, срывающийся на визг смех. Над плоскостью нанопроектора крутилась в воздухе, молотя десятками лап, жуткая сколопендра. Раскрывающуюся в бока пасть, заимствованную у совсем другого выдуманного существа, невозможно было не узнать…

Её схватили за руки, за плечи, потащили за ноги; она упала, больно ударившись лицом о холодный кафель. Кругом шевелились брезентовые мешки, ещё миг назад заполненные лишь кровавым месивом из наспех собранных с земли тел: оттуда торчали оголённые взрывом кости, кисти рук с перемазанными грязью и кровью украшениями – укоризной всему этому сбрендившему миру. Из мешков к ней ползли трупы, разевая перекошенные рты с вываливающимися кровавыми языками, буравя жертву стеклянными бездумными взглядами, стремясь только к одному – убить. Убить за то, что это она не смогла сохранить им жизнь.

Щёку обожгло болью и она очнулась; на лицо всему овалу легло что-то прохладное. Только теперь Рената осознала вдруг, что ей смертельно не хватало кислорода: болезненно гудела голова, перед глазами, мешаясь с лучами фонарей, плыли красные круги.

Было темно. На соседних нарах вяло трепыхалась Вика, над которой нависали широкие, смазанные тени. Рената не сразу поняла, что странный предмет на её лице – это противогаз, а силуэт рядом – Иван.

– Ну что? – донёсся голос из-за слепящего фонарного луча, которого не было ещё миг назад.

– Живы, товарищ майор. Успели.

Безопасников разбудил Ординатор. Толчок в мозг был значительно сильнее чем при любой силы вмешательстве: угроза жизни психосервера. Подскочив, Иван и Роман враз осознали всю серьёзность происходившего. Воздух слабо пах кислым. И они бросились к пожарному щиту за противогазами.

В кубриках и коридорах царил мрак. Импульс из затухающего сознания Ренаты привёл в чувство только их двоих, остальные так и лежали на нарах, медленно расставаясь с жизнью. Надев противогазы и схватив по налобному фонарику с запитанных портов пожарного щита, они что было сил бросились обратно.

Роман быстро надел противогаз каждому в кубрике, после чего, спотыкаясь, кинулся в медблок. Из курсов начальной медико-технической подготовки РИССН он помнил, что аппарат интенсивной реанимации не даст Санычу задохнуться. Некоторое время он напрямую будет насыщать кровь кислородом, но при условии, что аккумуляторы не подведут.

Вбежав в медблок, Роман первым делом надел противогаз на Бурова, и уже следом – на Подопригору. Обоих разобрал сухой, свистящий кашель.

Не теряя драгоценного времени, Роман ринулся обратно, в мужской кубрик. Павлов громко кашлял, согнувшись в позу эмбриона, Бёрд так и вовсе уже сидел на своём втором ярусе, руками вцепившись в квадратный «нос» противогаза, как тонувший в болоте – в спасительный корень старой сгнившей уже ветлы. Трипольского, похоже, вырвало прямо в противогаз, но не снять его у него ума хватило. А вот Ганич не шевелился.

В два прыжка Нечаев оказался около теолога, рывком стащил его на пол, ловко открутил предохранительную крышку на его противогазе и выдохнул в нужное отверстие, запуская реакцию «китайского воздуха». После чего трижды сильным рывком надавил ему на грудь и потянул за цепочку из нержавеющей стали, взводя пружину внутри «носа» противогаза.

Сигнальный щелчок, и Роман снова давит на грудь, а после опять тянет за цепочку; в это время миниатюрное чудо механического компрессора втесняет кислород в оцепеневшие лёгкие. В экстренных условиях, когда нельзя сделать искусственное дыхание напрямую, старый добрый механизм оказывался более чем просто эффективным.

Ганич слишком долго отказывался кашлять. Нечаев повторял манипуляции снова и снова. Так вот запросто отпустить святошу в «лучший мир» не входило в его планы. Слишком много добротных шуток в его адрес родилось за эти десять минут!